Почтальонша - Франческа Джанноне
– Не газуй так! – твердил он, вцепившись обеими руками в ручку дверцы.
Но Карло и ухом не вел. Он так давно грезил об автомобиле, что утром 29 ноября, в свой тридцать первый день рождения, вскочил с постели лишь с одной мыслью – как можно скорее забрать свой новенький «Фиат-508». Карло хотел сделать себе роскошный подарок, благо теперь мог ни в чем себе не отказывать. Он снял со сберегательной книжки 10 800 лир и не раздумывая приобрел автомобиль своей мечты, тот самый, о котором говорили все вокруг. Его реклама вот уже несколько месяцев красовалась в газетах. «Забудьте о том, чтобы ходить пешком», – гласил слоган. Карло выбрал четырехместную двухдверную модель «Берлина». A цвет предпочел зеленый – как глаза Анны, как ее любимый базилик. Впрочем, она и не догадывалась о его сумасбродной затее, которую наверняка сочла бы приступом безумия, un coup de folie.
Карло начал сбавлять скорость, лишь завидев за поворотом, за каменной оградой, раскидистую крону Гранде Леччо – самого древнего и могучего дерева в округе. В детстве отец водил их сюда каждое воскресное утро. Они втроем усаживались на землю, прислонившись спинами к могучему стволу. Панталео доставал из кармана два апельсина или персика, смотря по сезону, и давал каждому по одному – на завтрак. И пока мальчишки впивались зубами в сочные фрукты, от которых губы и пальцы тут же становились липкими, он принимался рассказывать одну из своих историй. Легенда о дубе была его любимой, и сыновья слышали ее, наверное, тысячу раз.
Карло и Антонио вышли из машины и, совсем как в детстве, уселись на мягкую землю спинами к стволу. Карло запрокинул голову и молча затянулся сигарой. Дым устремлялся в небо, путаясь в густой листве, словно дерево вбирало его в себя.
– Помнишь легенду про дуб? – спросил он брата.
– Еще бы не помнить! – откликнулся Антонио.
И тут же принялся пересказывать ее, старательно подражая зычному голосу отца и в точности повторяя его слова:
– Долгое время дуб считался зловещим деревом – ведь он единственный из всех деревьев дал свою древесину для креста, на котором принял смерть Иисус.
Карло рассмеялся:
– Слушай, ну прямо вылитый папа!
Антонио улыбнулся и продолжил, энергично жестикулируя:
– Доброе имя дубу вернул лишь много веков спустя святой Франциск. Он сказал, что дуб вовсе не предатель, каким его все считали. Просто он единственный из всех понял, что должен принести себя в жертву ради искупления – точь-в-точь как Иисус.
Карло весело тряхнул головой, и они с братом хором произнесли окончание легенды:
– С тех пор дуб стали считать настолько священным деревом, что многие итальянские города начали спорить за право носить его имя. Победила древняя Лупия, которую назвали Лечче[9], – вот почему на гербе города изображена волчица под дубом.
Братья расхохотались, поражаясь тому, как дословно запомнили историю.
Потом Карло закрыл глаза и снова затянулся сигарой. Он открыл их, лишь почувствовав, что нечто заслоняет солнце. Прямо перед его лицом в воздухе покачивался апельсин: Антонио держал его за черенок, зажав между пальцами.
– Может, он и не такой сладкий, как папины… Но все равно с днем рождения, Карлетто!
Лицо Карло просияло улыбкой, словно он только что получил бесценный подарок.
Если Панталео не был занят в муниципальном секретариате, он ухаживал за огородом, который разбил на клочке земли за домом. Он посадил апельсиновые, лимонные, персиковые, гранатовые, абрикосовые деревья, инжир и миндаль. Фруктовый сад получился таким пышным и многоцветным, что вызывал восхищение всего города. Маленькие Карло и Антонио обожали резвиться между стволами, играть в догонялки; когда один взбирался на ветки, другой подсаживал его снизу. Панталео был счастлив, глядя на эту картину – и на деревья, и на сыновей. Он, можно сказать, любил их одинаково сильно. Впрочем, вся любовь, которой были переполнены его тело и душа, любовь, которую он чувствовал к Аде, своей жене и матери их детей, угасла, когда она оставила его. Нет, не в прямом смысле, на самом деле она никуда не ушла: физически Ада по-прежнему была здесь, лежала в постели ночами и сворачивалась калачиком в кресле днем. Но что-то у нее в голове погасло навсегда после рождения Карло. Роды были тяжелыми – малыш никак не хотел повернуться как надо, – поэтому ее давили, разреза́ли и зашивали. Мучили. В тот день вместе с младенцем из нее будто вырвали и улыбку. Улыбку, которая больше так и не вернулась.
Когда с севера дула трамонтана, Антонио подтыкал матери одеяла, грел муфту у камина и, когда та становилась теплой, бережно натягивал ее на окоченевшие руки. Карло наблюдал из-за дверного косяка, как нежно брат заботится о матери, и испытывал одновременно облегчение и зависть – из-за того, что сам был на такое не способен. Он никогда не мог смириться с такой матерью – сломленной, опустошенной. Он не мог ее не винить. Ему хотелось встряхнуть ее, сбросить с этого проклятого кресла. Сжечь все кресла в доме. Он так и не простил ее, даже когда она решила окончательно сдаться, потому что жизнь стала невыносимым бременем. День за днем оно давило на нее, пока не скрутило в бесформенный кокон с седыми всклокоченными волосами и распухшими лодыжками, испещренными извилистыми венами, словно спутанными шерстяными нитками.
Восполнить нехватку материнской любви Карло помогал, конечно, отец, но больше всех – Антонио. Это он защищал, баловал и обнимал младшего брата каждый день, хотя сам был всего на четыре года старше. Совсем еще ребенок, мальчишка с нежным взглядом, который плакал только по ночам, тихонько, уткнувшись лицом в подушку. Карло слышал его, но никогда не подавал вида.
Карло очистил апельсин и бросил кожуру себе под ноги. Разделил фрукт пополам и протянул половину Антонио. Откусив дольку, Карло вдруг захихикал с набитым ртом.
– Ты чего? – спросил Антонио.
– Представляешь? Сын трезвенника делает вино.
Антонио слегка улыбнулся.
– Ну, может, именно потому ты и решил этим заняться.
– Чтобы отомстить за каждый раз, когда отец запрещал мне пить? – пошутил Карло.
– Нет, просто чтобы доказать, что он ошибался.
– Тогда я сделаю лучшее вино в мире, – сказал Карло, поднимаясь на ноги. – Вино, которое выпил бы даже он. – Он протянул руку Антонио и помог ему встать. – Хочешь сам повести на обратном пути? – спросил он, направляясь к машине.
– Нет-нет, избави Боже, – замахал руками Антонио. – Это не для меня.
* * *
Скрепя сердце Анна принялась готовить ко дню рождения Карло каштановый пирог по бабушкиному рецепту, свой любимый кастаньяччо. В последний раз она пекла его в тот день, когда ее Клаудии исполнилось три месяца. Лоренца буквально вырвала у нее обещание насчет кастаньяччо, сгорая от нетерпения впервые отметить день рождения дяди всем вместе. Она так настаивала, что Анна в конце концов сдалась. В этом, подумала она, племянница вся в Агату: та тоже долбила тебя, пока не добивалась своего.
Так что Анна раздобыла, и не без труда, кило каштановой муки, изюм и кедровые орешки. А утром, едва только Карло выскочил из постели – неизвестно куда, черт его дери, он так торопился, даже кофе вместе с ней не выпил, – расчистила
