Дневник улиц - Анни Эрно
Новый вид попрошайничества в последние несколько недель: «Не дадите пару франков на хорошую пьянку?» Молодой парень с сережкой в ухе. Раньше взывали к милосердию — теперь перешли на цинизм. Человеческая изобретательность не знает границ.
Пытаюсь вспомнить, когда у входа в «Три фонтана» в Новом городе появился первый нищий: этим летом (1989)?
Молоденькая девушка в электричке достает покупки: блузку и сережки. Разглядывает, трогает их. Типичная сцена. Счастье обладать чем-то красивым, утоленная жажда прекрасного. Трогательная привязанность к вещам.
На автобусной остановке перед платформой «Сержи-Префектюр» женщина гневно отчитывает дочь-подростка. «Я не всегда буду рядом! Когда-то придется самой выкручиваться!» — добавляет она напоследок.
Я до сих пор слышу, как мои родители говорят: «Мы не всегда будем рядом!», их интонации. Помню, как вдруг суровели их лица. Тогда эти слова не имели отношения к реальности: и папа, и мама были рядом. Отвлеченная угроза, шантаж, чтобы заставить меня продолжать учебу, беречь вещи и т. д. Я вспоминаю эту фразу теперь, и она по-прежнему не имеет отношения к действительности. То была угроза со стороны живых — сейчас и папа, и мама мертвы. «Вот когда нас не станет, тогда поймешь!» — осталась лишь фраза, абсурдная, жестокая, звучащая из чужих уст.
Флоренция. Женский туалет в Палаццо Веккьо. Небольшая табличка: 200 лир. Мужчина лет шестидесяти следит за порядком и поддерживает чистоту в четырех-пяти кабинках. На входе очередь из женщин. Уборщик суетится, проверяет состояние кабинок после каждого посещения, вид у него очень серьезный. Из одной кабинки выходит парень лет двадцати, вытирает руки бумажным полотенцем под подозрительными взглядами женщин, их немыми вопросами: «Что он делает в женском туалете? Еще и руки вымыл — он что, дрочил?» Уборщик спешит туда, откуда вышел парень, демонстративно подметает, потом протирает пол, спускает воду, громко орудует ершиком и только потом дает знак следующей женщине, что можно заходить. В этом показательном акте уборки воплотилось всё его негодование на грязь в туалетах, и теперь каждая женщина чувствует себя обязанной оставить после себя такую же чистоту, какая была до нее: и действительно, теперь уборщику достаточно просто заглянуть в кабинку, прежде чем пригласить туда следующую женщину. Ему явно доставляет удовольствие удовлетворять женские потребности — сатир, приставленный к космополитичному гарему, который постоянно обновляется. Свою похоть он искупает высочайшими стандартами чистоты, безупречно белым кафелем, стремлением к совершенству.
Листовки благотворительной ассоциации «Католическая помощь»: ОСВОБОДИ СВОЕ СЕРДЦЕ. На картинке — бедняки, то есть люди со стигматами нищеты, как ее представляет себе господствующий класс. Никто не спрашивал бедных людей, что они думают, когда видят эти сгорбленные тела, истрепанную одежду, отупевший взгляд.
В журнале «Персональный компьютер» — реклама. На правой странице трое мужчин и одна женщина. Двое в костюмах, женщина в черном платье, очень сексуальном. Третий мужчина чуть не в фокусе, на нем вельветовые брюки и красный джемпер, что-то в духе мая 68-го. Внизу написано: МЫ РАССКАЖЕМ ВАМ, ПОЧЕМУ ДОБИЛИСЬ УСПЕХА. Перевернув страницу, снова видишь тех же персонажей. Первый говорит: «Я добился успеха, потому что читаю журнал „Персональный компьютер“, а еще мой отец — генеральный директор». Следующие двое высказываются в том же цинично-шутливом тоне. Четвертый, мужчина в красном джемпере, исчез. Тот, о чьей неуспешности свидетельствовал старомодный наряд, расслабленная поза (остальные стояли прямо, излучали энергию), пропал с картины успеха: он устранен, ПОЛНЫЙ НОЛЬ. Это выражение пришло вместе с либерализацией экономики в восьмидесятых. Оно означает: недочеловек своего времени.
В магазине «Супер-Дисконт» молодая кассирша — возможно, на подмене, — хохочет с двумя приятельницами, стоящими рядом. Покупатели в очереди явно недовольны. Видно, что ей на нас наплевать: ее дело — пробить товары, и всё. Мы возмущены, что она этого не скрывает.
В метро парень с девушкой то страстно перешептываются, то ласкают друг друга по очереди, как будто вокруг никого нет. Но это притворство: время от времени они вызывающе смотрят на пассажиров. Ужасное чувство. Мне приходит в голову, что письмо для меня — то же самое.
1990
В пятницу вечером семейная пара лет пятидесяти закупается на неделю мясом. Перечисляют по очереди, то он, то она: свиные отбивные, кусок говядины, — на кости? — да, разумеется; порой советуются: «Может, еще колбасок возьмем?» Хозяин лавки и его помощник с ними перешучиваются. Чем больше пара покупает, тем больше оживляется. «Цесарка поменьше курицы будет, ничего?» — «Всё в порядке, мы положим их рядом, и кто кого съест, та и победила!» Мужчина смеется, оглядываясь на других покупателей. В этой сцене есть что-то непристойное. Неизвестно, что доставляет этой паре больше наслаждения — выставлять напоказ свои финансовые возможности или умение «жить со вкусом», отменный аппетит, свидетельствующий о другом аппетите, сексуальном, и, возможно, его вытеснивший. (Легко представить, как они молча ужинают друг напротив друга, день за днем, до самой смерти.)
От временного поселка на окраине Нантера, построенного в шестидесятые для иммигрантов, остались только бетонные плиты на земле, обозначающие, где стояли дома. Двадцать лет тут жили люди, дети. Из окна поезда было видно, как они играют в грязи. В 1990-м уже не все пассажиры пригородной линии А знают, что это за похожие на надгробия плиты, между которыми до сих пор еле пробивается трава.
«Писательница», миниатюрная, с рыжими кудрявыми волосами, стоит, привалившись к стене, в подвальном книжном магазине недалеко от Центра Помпиду. Рядом с ней издатель: он представляет ее публике, восхваляет ее смелость. Потом слово берет она; на ней лиловая шаль, браслеты на плечах, кольца на тонких пальцах. Патетичная женщина. «Писать — значит сознательно приходить в упадок», — говорит она, смакуя образ про́клятого писателя, изгоя. Перед ней полукругом стоят люди, в руке бокал местного вина, кивают с серьезным видом. Естественно, ни тени сочувствия: все прекрасно знают, что никакой она не изгой — настоящие изгои такой участи не выбирают, и словами ее не описать, — и что им тоже хотелось бы «прийти в упадок», то есть писать. И писательница знает, что ей завидуют. В душе все понимают, где правда.
1991
Улица Сен-Пер холодным февральским вечером. Магазин женского белья «Саббиа Роза»: повсюду шелка оттенков леденцов, восхода солнца над Индийским океаном, цветочных садов Моне. Никакого эротизма — разве что намеками, — только красота, хрупкость и воздушность (весь ассортимент магазина уместился бы в багажник одной машины). Мысль:
