Молчание Шахерезады - Дефне Суман
Это еще больше сбило Авинаша с толку. Эдит объяснила:
– Когда выяснилось, что я беременна, монахини в парижской католической школе, где я училась, тут же выпроводили меня обратно в Измир. А матери послали телеграмму. Не успела я сойти на берег, как мать усадила меня в карету с плотными занавесками, в каких обычно ездят турчанки, избегающие чужих взглядов. А когда мы приехали в наш особняк в Борнове, она сразу же заперла меня в башне на самом верху. Она продумала все до мелочей – даже управляющий не видел меня.
Прервавшись, она перевела взгляд на любимую Смирну, пылавшую, словно огромный апельсин. У Авинаша свело внутренности.
– Сколько ты там пробыла?
– До самых родов. Ровно три месяца три недели и три дня. В ночь на седьмое сентября у меня появилась на свет доченька, но она не прожила даже до рассвета. Сейчас ей было бы семнадцать.
У Авинаша открылся рот от удивления. Напрасно надеясь, что, может быть, он не так ее понял, он переспросил:
– Мать продержала тебя взаперти в той башне три месяца?
Эдит кивнула.
– Как жестоко! Как бесчеловечно!
В этот момент на набережной раздались пулеметные очереди, а следом – оглушительные крики, и в голову Авинаша и Эдит пришла одна и та же мысль: не им говорить о жестокости и бесчеловечности.
Авинаш повернул лицо Эдит к себе.
– Любимая моя, мне очень жаль. Как же непросто тебе, наверное, было. А я и не знал. Ужасная потеря!
Эдит казалось, что у нее уже не осталось слез, но вот они снова заструились по щекам. Впервые она открыла кому-то эту тайну. В коротком письме своей школьной подруге Фериде она написала, что ребенок родился мертвым, но не рассказала ни о мучительном трехмесячном заточении, ни о грызших ее подозрениях, что мать заплатила шайке Чакырджалы, чтобы те избавились от Али.
Авинаш обнял ее и крепко прижал к себе. Эдит уткнулась ему в плечо и зажмурилась. Все понесенные ею потери сплелись внутри в один плотный клубок. Она безутешно рыдала, пока ненасытный огонь пожирал ее любимый город.
В это же время в другом месте, на улице Лиманаки, распахнулись двери французского консульства. Колонна людей, среди которых были Джульетта Ламарк, Жан-Пьер, его жена Мари и дети, Луи и Дафна, выстроившись по двое, двинулась к пристани Пасапорт, где их ожидала моторная лодка. Впереди с французским флагом в руках шел морской офицер, а по обеим сторонам колонны – солдаты, расчищавшие путь.
Мари, одетая в чистенький кремового цвета костюм, держа детей за руки, шла в самом хвосте. Перед ней вышагивала Джульетта в роскошной соломенной шляпе – как будто не спасалась от пожара, а всего лишь собиралась искупаться на пляже в Корделио. Она шла под руку с Жан-Пьером. Луи наотрез отказался бросить кота, поэтому им пришлось взять его с собой, и теперь он сидел в птичьей клетке. Мать тянула сына за руку, поторапливая, а он все равно шел мелкими шажками, только чтобы не трясти кота, и в то же время продолжал о чем-то спорить с сестрой.
Никто из шедших в той колонне не мог потом точно вспомнить, что именно и в какой последовательности произошло, когда они наконец добрались до ожидавшей их лодки. Когда спустя месяц после Великого пожара семья вновь собралась вместе в одной комнате в парижском отеле, Жан-Пьер попытался рассказать Эдит все, что мог, о случившемся той ночью. Из-за пережитого потрясения и печали язык его заплетался, он путал местами слова и события, но Эдит с Авинашем смогли-таки собрать части истории воедино.
Джульетта Ламарк уже ступила одной ногой на борт лодки, на носу которой развевался французский флаг, как вдруг подалась назад, выдернула руку из-под руки сына и с криками «Внучка! Я должна спасти внучку!» бросилась прочь от пристани туда, где бушевало пламя. Она металась между толпившимися на набережной людьми, спрашивая, где находится детский приют. Должно быть, в соломенной шляпе и в узконосых туфлях на высоком каблуке она представляла собой настолько странное зрелище, что даже турецкие солдаты оставили свой пост и подошли к ней.
Наконец из толпы отчаявшихся людей вышла женщина и, не сводя глаз с военных, махнула рукой куда-то к северо-востоку от набережной. Сбросив мешавшую шляпу, Джульетта побежала в ту сторону, куда указала ей женщина. Жан-Пьер хотел было броситься вслед за матерью, но Мари остановила его. Лодка, которая должна была отвезти их к кораблю «Пьер Лоти», отчаливала с секунды на секунду, и, по словам капитана, опоздавшие могли потом до корабля уже и не добраться. С трудом, но жене с детьми удалось убедить Жан-Пьера сесть в лодку.
Они плыли по темной воде, усеянной трупами людей, которые совсем недавно были частью той самой толпы, среди которой в последний раз мелькнул силуэт Джульетты, бегущей в сторону Пунты. Будто быстроногая газель, она пронеслась мимо разрушенного ресторана Кремера, мимо «Театр-де-Смирне» с загоревшейся крышей, мимо американского консульства, от которого в небо поднимались сотни ярких искр; перепрыгивая через распростертые на земле тела раненых или потерявших сознание людей, она промчалась по Белла-Висте, свернула на одну из объятых огнем улочек и скрылась из виду.
Откуда Джульетта знала, что Мелине оставила ребенка в том приюте? Неужели, не вытерпев мук совести, она все-таки разыскала повитуху и все у нее выпытала? Или же хозяин осла, на котором Мелине доехала до Измира, начал распускать сплетни, которые дошли и до ушей Джульетты? Ответы на эти вопросы сгорели вместе с Джульеттой в том ненасытном пламени.
Когда спустя неделю Жан-Пьер вернулся на то жалкое пепелище, что осталось от прекрасного города и которое нельзя было назвать даже призраком былой Смирны, он не смог найти ни приюта, ни даже квартала, в котором он располагался. Толпы на набережной уже не было – остались лишь пятна крови да плавающие в воде тела, без голов, рук и пальцев.
Про Джульетту Ламарк никто ничего не знал.
Но еще задолго до того, как семья Ламарков – без Джульетты – собралась в парижском отеле и Авинаш услышал о случившемся с Джульеттой, еще когда они стояли с Эдит на палубе «Айрон Дьюка», освещаемой заревом беспощадного огня, уничтожающего Смирну, Авинаш понял, что ребенок не умер. Одной рукой гладя рыдающую женщину по волосам, другую он запустил в карман жилета и вынул фотографию юной Эдит, которую незадолго до того нашел в ее библиотеке. Ее дочка выжила –
