Молчание Шахерезады - Дефне Суман
Какой бы ни была причина, увиденное на набережной Измира в ночь на тринадцатое сентября тысяча девятьсот двадцать второго года Хильми Рахми помнил до конца жизни. Каждую ночь его посещали кошмары, в которых он слышал душераздирающие, леденящие кровь женские крики; видел лица тонувших людей, которые в самый последний момент, перед тем как уйти на дно, пересекались с ним взглядом; видел надежду и отчаяние в их глазах. Возможно, именно жгучие муки совести, выйдя из подсознания и проникнув во внутренние органы, и стали впоследствии причиной его смерти.
Жар на набережной стоял невыносимый. Ветер бешено дул с холмов, гоня пламя в сторону моря; с улиц и от воды несся смрад горелой плоти, от которого выворачивало всех: и крестьян с горожанами, и военных. Многие солдаты, как и сам Хильми Рахми, закрывали рот и нос влажной тканью. Переулки, площади, дворы, превратившиеся в морги школьные сады – все было завалено трупами: женщин, мужчин, детей, кошек, собак… На набережную падали мертвые голуби, сердце которых не выдерживало страшной жары, и чайки с обгоревшими крыльями.
Лошадь под ним нервничала, ей хотелось сбросить хозяина и ускакать куда-нибудь, где было бы тихо, спокойно и прохладно. Хильми Рахми пытался утихомирить ее и одновременно разглядывал людей, набивавшихся в лодки. Бежав от пожара с холмов, они по двадцать, а то и по тридцать человек втискивались на лодки, стоявшие в темных водах, а сами воды были сплошь покрыты всплывшими телами. В лучшем случае лодки доплывали до европейских кораблей, и дальнейшая судьба несчастных зависела от милости капитанов. Однако многие лодчонки переворачивались еще до того, как весла касались воды, и люди скрывались в пучине.
Сверху был отдан приказ ловить всех беглецов мужского пола в возрасте от восемнадцати до сорока пяти лет.
– Эти мерзавцы останутся здесь и будут отстраивать наши города и деревни, которые сами же разрушили и сожгли, будут заново класть железные дороги, которые сами же взорвали. Так легко им не отделаться. Переловите их всех и приведите ко мне. Кто не сдастся, тех убейте. Эти негодяи получат по заслугам!
На беженцев из далеких горных деревень Анатолии даже не приходилось тратить патроны. Никогда не видевшие моря, они не умели плавать – одежда тянула их на дно, и не проходило и пяти минут, как тонущие исчезали из виду. А вот те, кто вырос у моря, плавать умели: они устремлялись было к европейским кораблям, но тут же получали пулю.
Но и от моряков на тех кораблях те, кто доплыл, получали не более теплый прием, чем от солдат на берегу. Хильми Рахми собственными глазами видел, как два линкора под иностранными флагами отказывались принимать на борт людей с лодок, а на особенно упрямых выливали ведра воды. Редкие корабли сбрасывали веревочную лестницу и поднимали на борт женщин и детей.
Мародеры из гражданских грабили город, но ничуть не меньшие непотребства чинили и рядовые, ефрейторы и сержанты из армии Кемаля-паши. Еще неделю назад они вели себя пристойно и дисциплинированно, но стоило им войти в Измир, как они тут же позабыли о дисциплине и морали и под руководством бывших глав бандитских шаек принялись грабить дома и магазины, убивать людей и безжалостно насиловать христианок посреди улицы, пока европейские генералы наблюдали за этим в подзорные трубы с палуб своих кораблей.
Измир оказался больше и богаче, чем они себе представляли. Не было полиции, которая ловила бы преступников, не было судей, которые вынесли бы им приговор, не было и жандармерии, и этот короткий период безнаказанности был единственной возможностью для солдат претворить в жизнь свои потаенные низменные фантазии. С каждым перенесенным лишением, с каждой сожженной и разрушенной греками деревней, усеянной истерзанными телами женщин и детей, в них росла и росла жажда мести, которую они теперь яростно обрушили на невинных мирных жителей, позабыв о морали и совести. И великие генералы оставили город им на разграбление, а сами удалились в особняки в Борнове и Каршияке, где предавались думам об освобождении Стамбула.
Хильми Рахми достал из кармана платок и протер им вспотевший лоб и затылок. Платок уже был насквозь промокшим, как и обрывок красной ткани, которым он повязал рот и нос, чтобы хоть чуть-чуть ослабить трупный смрад. Ехавшему рядом с ним капитану Мехмету незадолго до этого стало плохо от жары, и он упал с лошади в толпу. Несчастные с криками заслонили собой дочерей: они подумали, что капитан заприметил одну из них и спрыгнул, чтобы ее поймать. Огонь играл на лицах людей внизу, окрашивая в багрово-оранжевые цвета.
Чтобы привести Мехмета в чувство, его пришлось окатить ведром воды. Он лежал и бредил: «Какой смысл спасать кого-то, если остальные погибнут?.. Лучше уж вообще не вмешиваться…» В этот момент к Хильми Рахми, не обращая внимания на кричащую толпу, подъехал генерал-майор Садуллах – без шапки, без кителя, весь вспотевший. Он показал штыком на девушку, пытавшуюся спрятаться за спиной у своего деда, и закричал:
– Хочу вот эту пышку. Схвати и привези мне. Буду за зданием таможни. И себе кого-нибудь выбери! Такого шанса больше не будет.
Затем он помчал во весь опор к причалу. Люди отступали и падали в море. В этот момент в воду прыгнули по крайней мере еще двадцать человек. Застрочили пулеметы.
Хильми Рахми забрался на лошадь. Его тошнило. Вот бы и он, как капитан Мехмет, потерял сознание, как было бы хорошо. Возможно, Мехмет лишь притворялся. Солдату, конечно, не пристало так делать, но если он и правда притворялся, то Хильми Рахми его прекрасно понимал.
Он посмотрел на несчастную девушку, прятавшуюся за спиной деда. Ее рубашка была покрыта пятнами крови, волосы на голове напоминали птичье гнездо, руки были испещрены порезами. Кем надо быть, чтобы, глядя на эту девочку, испытывать влечение?
Почувствовав на себе его взгляд, девушка отчаянно вжала голову в плечи. «Может, если не сопротивляться, меня потом отпустят?» – думала она. Одна женщина на набережной рассказывала: ее изнасиловали по очереди двенадцать солдат, оттащили в безлюдный сад и бросили там. «По сравнению с тем, что делали ваши, тебе еще повезло», – напоследок сказали они и плюнули ей в лицо, а ей захотелось догнать их и обнять уже за то, что просто оставили в живых.
Хильми Рахми окинул взглядом творившееся вокруг безумие: должно быть, в них всех вселился дьявол. Так бывает, когда у человека не остается ни веры, ни совести, и он отрекается от Бога и от себя
