М. Забелло - Подсечное хозяйство, или Земство строит железную дорогу

Отчего же была въ такомъ сказочномъ состояніи Ирина Андреевна? — Оттого, что то, что казалось ей сперва гадкимъ, грѣшнымъ, обиднымъ для чести, опаснымъ по послѣдствіямъ, смѣшнымъ, достойнымъ презрѣнія въ глазахъ свѣта, — это теперь, въ дѣйствительности, являлось ей въ образѣ прекраснаго, умнаго, смѣлаго и вліятельнаго мужчины, полнаго если и не ангельскою, то во всякомъ случаѣ и не грѣшною любовью къ ней, при которой она можетъ сохранить безъ замѣтнаго пятна для всѣхъ свою честь, скрыть отъ всѣхъ послѣдствія, и прекрасной, солидной, умной обстановкой, — обстановкой хорошаго пансіона для благородныхъ дѣвицъ, — зажать крѣпко-на-крѣпко ротъ всѣмъ, кому только осмѣлится придти въ голову скверная мысль о ней; оттого, что, при всемъ этомъ, она была уже обладательницей двадцати тысячъ, которыя дадутъ ей въ будущемъ любящаго ее супруга, милыхъ дѣтей, уютную семейную обстановку, — все то, что никогда не можетъ не привлекать и не рисоваться для женщины, какъ земля обѣтованная, какъ земной рай: оттого, что она, сохраняя еще свою невинность, не испытавъ еще страха подчиненія, не доказавъ еще ему своей любви, не имѣя еще права на требованія и просьбы къ нему, она уже получила отъ него все, что только желала. Онъ былъ такъ добръ, любезенъ, довѣрчивъ, что на третій день, въ полдень, спустя пять часовъ послѣ ихъ пріѣзда въ нумеръ гостиницы, заранѣе для нихъ приготовленный, — пріѣхалъ къ ней съ визитомъ въ полной парадной формѣ и вручилъ ей, какъ простой пасхальный подарокъ, билетъ на ея имя въ двадцать тысячъ рублей, легкія брилліантовыя серьги, массивные золотые браслеты и маленькое колечко съ розовымъ, какъ ямочка на щекахъ красавицы, изумруднымъ камушкомъ; онъ былъ такъ добръ, любезенъ и внимателенъ, что поручилъ полицеймейстеру найти квартиру для ея пансіона, задать вывѣску для него и даже позаботиться о пріисканіи для пансіона благородныхъ дѣвочекъ изъ вполнѣ хорошихъ семействъ. Онъ былъ такъ добръ, любезенъ и вѣжливъ, что не позволилъ себѣ ни однимъ двусмысленнымъ словомъ, ни однимъ нескромнымъ жестомъ напомнить ей о своей любви, о ея словѣ, о ея обѣщаніи, — онъ велъ себя только какъ джентльменъ; онъ былъ въ добръ, любезенъ и довѣрчивъ, что даже не сказалъ, придетъ ли онъ сегодня вечеромъ, какъ она позволила ему еще тогда, въ городскомъ саду… Но она знаетъ, что онъ помнитъ объ этомъ, что онъ пріѣдетъ, — и она, какъ красавица волшебной сказки, сидитъ и ждетъ его, какъ небо ждетъ души праведника, души подверженной искушеніямъ всѣхъ адскихъ силъ, но устоявшей противъ всѣхъ адскихъ ковъ.

Въ дверяхъ раздался легкій стукъ. Она невольно вздрогнула, дрожь невольно пробѣжала по всему ея тѣлу и мысль о грѣхѣ здѣсь и тамъ, какъ молнія, мелькнула въ ея головѣ.

— Войдите, — громко сказала она, какъ бы желая звукомъ своего голоса отогнать далеко прочь мелькнувшую въ ея головкѣ мысль о грѣхѣ здѣсь и тамъ.

Онъ вошелъ. Она посмотрѣла на него — и ея невольный страхъ, невольныя мысли о грѣхѣ, о послѣдствіяхъ грѣха здѣсь и тамъ — пропали, ушли, какъ будто ихъ и не было никогда, какъ будто ихъ и не могло даже, быть, какъ будто онѣ и не могли даже пронестись надъ ней хотя моментально, хотя вдали и хотя чуть-чуть затронуть ее. Онъ былъ во фракѣ, при звѣздѣ, въ бѣломъ галстукѣ и свѣтлыхъ перчаткахъ; онъ былъ совершенно спокоенъ — солидность, сила, власть лежали густо на его лицѣ, въ его осанкѣ, въ его движеніяхъ, — и весь онъ прогонялъ, уничтожалъ уже возможность страха, робости, опасности, если идти съ нимъ рука объ руку по какому бы то ни было скользкому пути.

— Я ожидаю васъ, — невольно, не имѣя силъ владѣть надъ ими мыслями, сказала она и закраснѣлась, какъ маковъ цвѣтъ, стыдливо опустила глаза, какъ сама невинность.

Онъ дружески-свободно сперва пожалъ, а потомъ поцѣловалъ руку, поцѣловалъ просто, коротко, какъ цѣловалъ бы руки родной матери или сестры, и только въ голосѣ, съ которымъ, началъ говорить, да въ довольной, чуть-чуть замѣтной улыбкѣ видно было, что онъ счастливъ отъ ея словъ, понялъ искренность ихъ.

— Простите, если проскучали. Эти праздники отнимаютъ много времени на пустяки. Первый день — визиты мужчинъ, второй день — дамскіе визиты, а къ третьему дню скопилось страшно много дѣлъ… Еще разъ простите, но я только къ восьми часамъ покончилъ съ дѣлами.

Онъ слегка пожалъ ей руку.

— Неужели генералъ не можетъ располагать своимъ временемъ? — съ удивленіемъ спросила она, а ея бархатные глаза кокетливо-недовѣрчиво поднялись на него.

— Да, — опускаясь въ кресло противъ нея и болѣе протяжно отвѣтилъ онъ. — Еслибы вы сказали мнѣ, еслибъ я зналъ, что вы скучаете, я бы пріѣхалъ ранѣе, во всякое время, когда вамъ было бы угодно… Я бы только отложилъ свои дѣла, просидѣлъ бы надъ ними ночью, легъ бы спать позднѣе на часъ-другой, чѣмъ обыкновенно.

Ея бархатные глаза продолжали смотрѣть на него вопросительно и удивленно.

— Я отношусь къ моей службѣ серьезно! — болѣе громко и съ гордымъ сознаніемъ величія исполняемаго имъ долга продолжалъ онъ. — Вѣдь на мнѣ лежитъ забота о цѣлой губерніи съ населеніемъ почти въ два милліона! Я привыкъ считать тяжелымъ грѣхомъ легкое отношеніе къ службѣ… Но еще разъ простите: я не зналъ, что вы однѣ и скучаете, — болѣе мягко закончилъ онъ и опять поцѣловалъ ея руку.

— Я ранѣе отпустила сестру… Мнѣ такъ хотѣлось, сильно хотѣлось…. видѣть… хотѣлось остаться одной… Мнѣ хотѣлось думать о многомъ; но, когда уѣхала сестра, мысли не шли… и я все дожидала…

Она почувствовала его горячее пожатіе ея руки, ея бархатные глаза робко поднялись на него и смотрѣли добрымъ, ласковымъ и какъ бы умоляющимъ о прощеніи взглядомъ, — умоляющимъ простить ее за то, что она не имѣетъ силы сдерживать свои мысли, что она невольно говоритъ о томъ, что, обыкновенно, дѣвушки ея лѣтъ привыкли скрывать… Онъ смотрѣлъ на нее полными любви глазами и все болѣе и болѣе крѣпко и горячо сжималъ ея руку… Она не отнимала своей руки, ея головка стыдливо опустилась…

— Красавица вы моя! — громко и горячо сказалъ онъ и, поднявшись съ кресла, сталъ противъ нея, жалъ порывисто ея руки, приподнялъ ее съ дивана и, страстно обхвативъ ея станъ, припалъ горячими устами съ ея лицу.

. . . . . . .

А двѣ свѣчи на столѣ горѣли какъ прежде и ихъ свѣтъ отражался по-прежнему отъ всего блестящаго. А самоваръ еще тише, мягче и съ перерывами шумѣлъ, какъ старушка няня, погрузившись въ дремоту, сквозь сонъ, по привычкѣ продолжаетъ съ перерывами произносить слова сказки… Заснула няня и ничего не слышала она……

ГЛАВА VI

Жена уѣхала. Мужъ добровольно уступаетъ ее любовнику, а любовникъ не хочетъ. — Корреспонденція «С.-Петербургскихъ Вѣдомостей». — Не правда ли, какъ я глупа?… — Мужъ и любовникъ пишутъ письма

Софья Михайловна выѣхала изъ города во вторникъ на Ѳоминой недѣлѣ, чтобъ объѣхать всѣ имѣнія, принадлежащія ей и ея мужу, сдѣлать имъ генеральный смотръ передъ началомъ полевыхъ работъ и сдѣлать нѣкоторыя распоряженія, придуманныя ею и измѣняющія нѣсколько прежній ходъ хозяйства. До сихъ поръ она старалась поставить на самую лучшую ногу имѣнія, но ходъ работъ и система хозяйства оставались все тѣ же, что и до «Положенія»; теперь ей захотѣлось идти далѣе впередъ, начать постепенно измѣнять самую систему хозяйства и на первый разъ, въ текущемъ году, ввести травосѣяніе.

Вмѣстѣ съ Софьей Михайловной уѣхала и Катерина Дмитріевна, чтобъ избрать по своему вкусу одну изъ усадьбъ мачихи или отца и начать въ ней свой первый практическій опытъ въ педагогіи, обучать крестьянскихъ ребятишекъ русской грамотѣ. Софья Михайловна старательно обдумала и обстоятельно подготовила планъ, средства и наиболѣе практическій путь для введенія травосѣянія, и уѣзжала изъ города съ полнымъ сознаніемъ пользы и успѣха травосѣянія. Катерина Дмитріевна тоже старательно обдумала и приготовилась въ обученію крестьянскихъ ребятишекъ грамотѣ, запаслась букварями, карандашами, бумагой, перьями, чернилами, педагогическими книгами и всѣмъ, что ей только казалось нужнымъ для успѣха дѣла, но она не ясно сознавала пользу самаго дѣла, не была увѣрена въ своихъ силахъ для дѣла, боялась и трусила перваго опыта. Это неодинаковое отношеніе къ пользѣ и успѣху дѣла отражалось во время отъѣзда и во всю дорогу на лицахъ обѣихъ дамъ: одна — покойная, какъ всегда, другая — то грустная, то веселая, то сосредоточенно-молчаливая, то весело разговаривающая, смотря по тому, что брало верхъ въ ея головѣ: недовѣріе къ себѣ и къ своему дѣлу, или, напротивъ, вѣра и въ то, и въ другое. Но какъ во время выѣзда, такъ и всю дорогу обѣ дамы ни разу не вспомнили объ оставляемыхъ ими въ городѣ лицахъ и о своихъ отношеніяхъ къ нимъ.

Дмитрій Ивановичъ остался въ городѣ, такъ какъ земство и, главное, желѣзная дорога удерживали его еще недѣли на двѣ, на три въ немъ. Софья Михайловна должна была окончить свой объѣздъ именно къ тому времени, когда покончатся его дѣла земскія и желѣзнодорожныя, и тогда они вмѣстѣ уѣдутъ на все лѣто въ одно изъ наиболѣе близкихъ къ городу имѣніе, какъ наиболѣе удобное по помѣщенію, какъ имѣющее все, что дѣлаетъ деревню лѣтомъ раемъ, и какъ такое, изъ котораго скоро и удобно, по шоссе, Дмитрій Ивановичъ можетъ раза три-четыре въ мѣсяцъ навѣдаться въ городъ по дѣламъ земства и желѣзной дороги.