Семен Бронин - Каменная баба
-Вот билет,- сказала она, входя к нему на второй день: он, в конспиративных целях, не выходил из заточения, а она попадала сюда через внутреннюю дверь из коридора, которая всеми считалась заколоченной, а на деле запиралась изнутри.- На послезавтра.
-Счетчик включили? Я еще подумаю, ехать или нет... Хоть не на сегодня.
-Не я брала, а Иван Александрыч...- и не удержалась, съязвила:- Скрипя зубами отдавал. Будто сам платил. Может, и платил - не знаю.
-Пирогов? Я у него как кость в горле. Почему?
-Не знаю. Как ты ночевал тут?
-Плохо, конечно. Без тебя... Пол-"Наполеона" за ночь вылакал. Голова с утра как чугунная. О чем они, французы, думают?
-У них не те дозы, наверно?
-Какие там дозы? Водки полбутылки выпьешь - хоть бы хны, а это?! Давай раздевайся скорей. А то чем не надо заниматься начну! На твое мысленное изображение.
-Зачем - мысленное? Когда я тут?
-Потому что мысленное еще соблазнительнее. Я в тебя влюбился. Опять домой пойдешь?..
Она не осталась в первую ночь: посчитала неловким в день похорон - но в этот раз уже определенно предупредила хозяйку, что не будет ночевать дома.
-Нет. Сказала, что дежурю.
Он глянул подозрительно:
-У кого ты все отпрашиваешься?
-У хозяйки. А что?
Он не знал, к чему придраться, надумал:
- Может, ты вообще замужем?
-За кем?- опешила она.
-А черт тебя знает за кем... Может, за Кузьмой Андреичем? Он с тебя глаз не сводил на похоронах.
-Нашел место.
-Для любви всякое место свято. И на груди и на пузе...- и начал снимать с нее лишнее: ловко и бережно - как игрушки и украшения с отслужившей срок новогодней елки.
-Погоди...- неловко высвободилась она.- Дай платье повешу. На работу завтра. Мятой идти нельзя.
-Сама - все сама! Всю работу одна сделать хочешь. Влюбиться - и то не дашь самостоятельно.
-С чего ты взял, что влюбился? - спросила она и вспомнила:- Ночью света не жги. Сегодня на пятиминутке вопрос задали. Пирогов сказал, что разберется.
-Впотьмах этим делом заниматься? Никогда в жизни!.. Почему влюбился?
-Да. Про свет потом поговорим.
-И говорить не будем. Скажешь, что у предохранителя свечи перегорели работать перестал.
-Что?
-Или еще что-нибудь - техническое... А на счет этого - все симптомы налицо.
-Какие?
-Только о тебе и думаю, раз. Куда себя деть не знаю, на стенку лезу, два. Диван одним местом своротить могу, как Мишка говорит, три. Казанова - и тот на ум нейдет, четыре... Хватит? Учебник писать можно.
-Ну и симптомы...- Она покачала головой.- Физические какие-то.
-А тебе какие нужны?
-Что-нибудь потоньше. Поделикатнее...- и невольно посмотрела на него, лежащего во весь рост при дневном свете: тоже начала заглядываться и забирать его в голову.- Почитай Казанову лучше.
-Думаешь, он сентиментальнее?.. Давай. Что читать?
-Наугад.
-Где позачитаннее? Хитрая какая... Ладно, слушай...- Он раскрыл драгоценный томик.- Встреча с Гедвигой и Еленой... "Беседка была вся сплошь уставлена вазами и украшена прекрасными гравюрами, но самым ценным в ней был широкий поместительный диван, предназначенный для отдыха гостей и для их развлечения. Сидя на нем с обеими красавицами и расточая им комплименты, сопровождаемые ласками и прикосновениями, я сказал им наконец, что хотел бы показать им то, чего они никогда в жизни не видели..."
-Что? - наивно спросила она, потому что он для большего впечатления прервал чтение, но тут же поняла свою оплошность, подосадовала:- Мюнхаузен какой-то! Одной ему мало?.. Не ожидала я от него такого.
-От Казановы? Или от станка печатного?
Она не стала говорить: видно, от того и другого сразу - припомнила только:
-Вечно я на эту любовь втроем ловлюсь. Впросак попадаю.
-Не понятно, зачем?
-Нет. Не надо читать больше.
-Не надо так не надо. Мне самому неинтересно... Заперла меня здесь. Нарочно, чтоб в себя влюбить. Заточила в камеру-одиночку. Тут и в пролетную ворону влюбишься - не то что в женщину.
-Я - ворона?
-Ты?! Какая ж ты ворона? Это так, к слову. Ты у меня нежная голубка, прекраснейшая из пигалиц.
-А это еще что?
-Думаешь, я знаю? Пришло в голову и сказалось само собою.
Она глянула свысока:
-Поэтом, гляжу, стал? От тебя чего только не узнаешь...- и прислушалась:- Подошел кто-то к двери...
-К внутренней? Она на задвижке.
-Все равно... Приятного мало...- В тишине, их окружавшей, было много неприметных больничных шумов, которые она, прожив здесь три с лишним месяца, научилась различать по звуку. Над ними ходили люди: с утра врачи, после обеда чаще - медсестры; ночами слышалось нечто вовсе не подлежащее передаче и оглашению; сбоку стрекотала машинка и в промежутках между ее дробью шепталась с кем-то Анфиса, считавшая, что защищена от подслушивания, хотя смежная деревянная дверь вела себя, скорее, как дека скрипки, чем звукоизолирующая перегородка.- Пирогов наверно. Больше некому...
-Командор?..- Она говорила вполголоса, он же не стеснялся повышать голос, чему она на этот раз не воспрепятствовала.
-Ну?.. Вечером придет смотреть, выключен свет или оставили горящим...-В последнее время она решительно перестала жаловать Ивана Александровича.- В собственную ловушку попал...
-Черт с ним! Он меня с первого дня невзлюбил... Со взаимностью вас, Иван Александрыч!..
-Тише ты!..- испугалась она все-таки, но Командор, в гневе и досаде, уже отходил от двери - громче и явственнее, чем к ней приближался...
-Пусть катится. Расскажи, что на воле делается.
-В Тарасовке коров забрали. Борются с ящуром...- и рассказала, что знала об изъятии скота: и до нее известия об этой операции дошли не сразу, достигли не прямым путем, а окольными, наушническими.
-И у Торцовых взяли?- спросил он.
-Наверно.- Она же не знала, что тот увел свою в партизанки.
-Что теперь дети будут пить?.. Жаль. Хоть они и убить меня хотели.
-Слушай их больше!- Она поглядела неприветливо и внушительно.- Они что угодно на мужиков свалят. Старая песня.
-А кому я понадобился?
-Мало ли...- Она поглядела так, будто знала, но не могла утверждать за недоказанностью.- Может, для кого-то свидетель нежелательный. Москвич... Из области наверно посоветовали. Наши бы не додумались: не их это ума дело...-Она повернулась к Алексею, прикрыла и подперла грудь простынею. Ему казалось, что она делает это из кокетства, а она стеснялась опавших грудей, считая, что у красивых женщин они должны быть выше.- Сорокин, наверно, привез. Я видела, как они с Иваном Александрычем переговаривались. Тоже необычный вид был. Как хозяйка говорит, у твоих гостей... Их ведь так и не опознали?
-Нет... Это ж до похорон было?
-Ну и что?- спокойно возразила она.- Такие дела в один день не делаются. Сначала уговорились, потом обсудили... Я это почувствовала, когда Иван Александрыч про совещание у первого секретаря рассказал. Связал одно с другим... А насчет твоих гостей, то здесь все друг друга знают. Или видели. Город маленький. Незнакомых и необычных нету.
-И зачем они, по-твоему, пришли?
-Откуда мне знать?.. Напугать хотели. Мужиками прикинуться...
Он поглядел на нее новыми глазами.
-Ты, вижу, тоже - следопыт тот еще?
-А как иначе. Не лес, но все-таки.
Он покачал головой, усомнился:
-Сорокин - это тот, что к нам на похоронах подходил и Марье Федоровне кланялся?
-Он.
-Приличный же мужик?
-Именно поэтому. Никому из них верить нельзя. А приличным в особенности: они самые коварные.
Алексей задержал на ней любопытный взгляд.
-Ты, как Иван Герасимыч, заговорила. Хуже даже.
Она вспыхнула:
-А как еще говорить?.. Что они в Тарасовке сделали? Не предупредили никого, ничего никому не объяснили, ворвались в дома, во дворы, коров за рога вывели, в загон их загнали - они всю ночь мычали, бедные! Никому даже в голову не пришло подоить их!
-А потом?
-Потом отвезли куда-то. На бойню, наверно...- и опять глянула неодобрительно.- А ты иначе думаешь? Поэтому ты в Москву едешь, а я здесь остаюсь.
-Может, я не поеду никуда?
-Поедешь. И давай не будем об этом, ладно?.. А то за здравие начали за упокой кончим... Что ты делаешь?!.
-Хочу тебе один фокус показать...
-Совсем с ума сошел!! Никогда больше не делай этого!.. Потом целоваться полезешь?!. Ненормальный!..
На третью ночь у нее у самой начали шалить и сдавать нервы. Алексей же сделался как невменяемый. Правда, причиной тому был и французский император тоже...
-Что ел сегодня?- спросила она, придя к нему после работы.- Я тебе принесла кой-чего. Пообедай...- и выставила на стол складные судочки, в которых где-то носят еще скромные порционные обеды.
-Откуда взяла?.. Класс какой! Горячие?
-Нет,- извинилась она.- Ждала, когда Анфиса уйдет и дверь за собой запрет... Странно на меня поглядывает.
-А ты кричи больше... Сойдет...- и стал есть: аппетита он, в отличие от нее, не лишился.- Ты какая-то осунувшаяся... Ходишь каждый день, как в тюрьму на свидание...
Ей это сказали уже сотрудницы, сразу подметившие в ней нечто несвежее и помятое: не в одежде, как она боялась, а в самой осанке и в физиономии. Но никто, кроме, может быть, Анфисы, ни о чем не догадывался: она и судочки умудрилась вынести незамеченной - растворилась с ними в коридорах больничного здания.
