Семeн Бронин - История моей матери. Роман-биография

Семeн Бронин

История моей матери

Роман-биография

Памяти моих родителей и их товарищей из Разведупра

Предисловие

Этот «роман-биография» основан на мемуарах матери, которые я с ее слов записал при ее жизни (160 машинописных страниц), архиве шанхайской полиции, содержащем дело отца, на моих личных воспоминаниях и на авторском домысле. Последнего особенно много в первой, французской, части, поскольку мать не хотела «выдавать» своих соотечественников, боясь, что разглашение поступков умерших может сказаться на живущих родственниках, но и в других частях книги его (вымысла) хватает. Все документы и письма (кроме записки Якову в тюрьму) подлинные. Я приношу глубокую благодарность французскому журналисту Тьерри Вольтону, который снял копию шанхайского дела отца, хранящуюся в архивах ЦРУ, и привез ее в Россию: в США эти бумаги за давностью лет открыты. Я приношу также великую благодарность тем, кто читал рукопись в черновике и поощрял меня к ее завершению: без этого написать серьезную книгу в наше время невозможно. Это Нина Сергеевна Филиппова и Андрей Михайлович Турков, Ада Анатольевна Сванидзе (сама пишущая прекрасные стихи), Галина Петровна Бельская, мои коллеги по работе и особенно Александр Семенович Кушнир, который, когда меня начали одолевать сомнения, расхвалил меня так, что я, потерявший одно время уверенность в себе, воспрянул духом и живо закончил сие произведение.

Особая моя признательность Э.С.Корчагиной, которая была не только корректором в издании этой книги, но и помогала в правке текста, выступив в роли редактора-стилиста.

Я также благодарен Музею боевой славы Разведупра, который сохранил фотографию, красующуюся на титульном листе книги и лучше иных слов рисующую характер матери. Я немного виноват перед Управлением: в том отношении, что затеял и довел до конца эту книгу, не поставив в известность его руководство, не введя его, так сказать, в курс дела и даже отчасти от него скрывшись. Степень этой вины не следует преувеличивать. Все лучшее в мире совершается без уведомления о том начальства — история моей матери лишнее тому подтверждение. Потом, тот, кто внимательно прочтет книгу, увидит, что она написана с симпатией к учреждению, в котором работали мои родители и преданность которому оба сохраняли до конца своей жизни — несмотря на все ее трагические перипетии. Деятельность этого учреждения была исторически необходима и эффективна, и родители гордились тем, что принимали в ней участие. Автор разделяет эти чувства и их отношение к прошлому. Более того, всякий писатель сам подобен разведчику: он вглядывается в мир и старается выведать у него истину — только шпионит он не для узкого круга лиц, а в пользу целого народа и, может быть — всего человечества. Люди должны знать правду — поиски ее и составляют существо работы как хорошего разведчика, так и хорошего писателя.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ВО ФРАНЦИИ

1

Моя мать, Бронина Элли Ивановна, она же Рене Марсо, родилась 10 августа 1913 года во Франции, в городке Даммари-ле-Лис — теперь части Мелена, центра департамента Сены и Марны, расположенного в 40 километрах от Парижа вверх по течению Сены. Оба ее родителя были из крестьян, но семья деда Робера перебралась в город поколением раньше и жила в достатке, а бабка Жоржетта родилась в деревне, и ее мать, всеми уважаемая, достопочтенная женщина, рано овдовев, скиталась с четырьмя дочерьми по наемным углам, арендуя чужую землю. Причиной такого мезальянса (поскольку не одни аристократы умеют считать деньги в чужих карманах) был, как это всегда бывает в подобных случаях, тайный изъян одного из брачующихся, а именно моего деда. В то время как прочие члены этого семейства были люди дельные и по-крестьянски целеустремленные, Робер успел заразиться городской ленью и скукой: ему время от времени все надоедало, он начинал беспричинно томиться, отягчаться семейными и прочими узами — задумывался, глядел по сторонам и наконец менял все подряд: жен, жилища, профессии. Вообще говоря, лучше всего он чувствовал себя за праздничным столом и здесь как бы находил свое место в жизни: делался весел, словоохотлив, приятен и даже обворожителен — был, как многие французы, любитель застолья, хотя пьяницей не был. Жоржетта была во всем его противоположность: упрямая, трудолюбивая и недоверчивая молчунья — дедова родня решила, что она сможет ввести их Робера в столь необходимые ему берега и рамки. Но одни предполагают, а другой, как известно, располагает. Свадьбу закатили громкую и богатую: ею тоже хотели сильней привязать новобрачных друг к другу — дали неудачнику лучшую, большую и светлую, комнату с отдельным входом в новом, только что выстроенном доме и предупредили его, что отныне он сам кузнец своего счастья и что второго такого случая у него не будет. Но не прошло и двух лет с рождения Рене, как он снова, в который уже раз, начал скучать, прислушиваться к зову своего неугомонного, переменчивого сердца, тяготиться и женой, и домом, и отдельным входом с улицы, уехал как-то по делам в Париж и не вернулся — сообщил только через некоторое время родным, что нанялся к кому-то коммивояжером, хотя в Даммари-ле-Лис был пристроен в семейной фирме, возглавляемой его старшим братом. Он даже не попросил прощения у Жоржетты, словно все это не очень-то ее касалось.

Жоржетта, не оправдавшая надежд его семейства и ничего не нажившая в скоротечном браке, вернулась не солоно хлебавши в родные края в Пикардию, в деревню ля-Круа-о-Байи, что в двух километрах от Ламанша: ближе к морю там не селятся, потому что иногда оно выходит из берегов, и тогда нужны не дома, а корабли и лодки. Первые впечатления Рене были связаны, однако, не с этими местами, а с войной и с Парижем: видно, Жоржетта наезжала туда с ребенком. Немцы были рядом, и по столице стреляла знаменитая Берта — крупноствольная дальнобойная гаубица, наводившая ужас на парижан: прообраз будущих, устрашающих уже нас чудовищ. Французы прятались от нее в убежища, и Рене запомнила, как ее, завернутую наспех в одеяло, отнесли в такой подвал, где она кричала от страха и где какой-то господин, явно из иных сфер жизни: там все сидели вперемешку — угощал ее конфетой в нарядной обертке: чтобы угомонилась и не бередила ему душу криками, на которые сам готов был отозваться. Именно обертка запомнилась ей всего больше: может быть, была красивой — или сласти были тогда в редкость. Помнила она также толпы беженцев с узлами и чемоданами, солдат-союзников в необычных мундирах и гимнастерках и еще (ей было уже пять) — окончание войны, День Победы, когда по улицам Парижа, как по родной деревне, шли гурьбой и пели девушки-швеи, мидинетки, никого в этот день не боясь и не стесняясь: будто город на время перешел в их собственность и распоряжение…