Мастер - Колм Тойбин
Вскоре он узнал, что сердце Уильяма не в порядке и что в Наухайм он ездил вовсе не за тем, чтобы избежать гостеприимства брата. Уильям был болен. Алиса, беспрерывно наблюдавшая за мужем на случай, если произойдет сердечный приступ, сообщила Генри, что подобный приступ вполне может закончиться летальным исходом. Уильяму еще не было шестидесяти.
Отправляясь на следующий день поездом в Лондон, чтобы проконсультироваться с лучшим в стране специалистом по сердечным заболеваниям, Уильям настоял на том, что в пути будет читать и делать заметки, решительно отказался закутать колени пледом и пообещал брату и жене, что, если они будут настаивать и смотреть на него с такой жалостью и беспокойством, он немедленно покинет этот мир, завещав все свое состояние кошачьим и собачьим приютам.
– И имейте в виду, я намерен стать весьма назойливым призраком. Медиум вам не понадобится, я буду лично являться и преследовать вас.
Алиса даже не улыбнулась, с каменным лицом глядя в окно вагона. Генри подумал, не рассказать ли им сейчас о пряди волос его сестры – что, если эта история разрядит обстановку, скрасит их путешествие? – но тут же понял, что эффект будет прямо противоположным. Хотя Уильям и был способен шутить на подобные темы, он не допускал легкомысленного отношения к миру духов. В атмосфере предельной серьезности, созданной его братом и невесткой и, кажется, сгустившейся с болезнью Уильяма, эта история была бы воспринята как кощунство.
Доктор Безли Торн, который на Харли-стрит[67] зарекомендовал себя лучшим специалистом в тонкой механике человеческого сердца, был, по мнению Уильяма, слишком молод для своей блестящей репутации, но Генри и Алиса твердили, что зато он не заражен устаревшими предрассудками и полностью осведомлен о новейших достижениях медицины.
– Терпеть не могу молодых людей, не важно, медики они или нет, специалисты или невежи, – все они мне не по сердцу, – ворчал Уильям.
– Ты вовремя вспомнил о своем сердце, – сухо отвечала Алиса.
– Я имею в виду ту его часть, дорогая, которая осталась неповрежденной.
Доктор Торн пожелал осмотреть пациента без свидетелей и, выйдя через несколько минут из спальни кенсингтонской квартиры Генри, где лежал Уильям, сообщил, что Алиса и Генри теперь найдут профессора Джеймса куда более покладистым, согласным соблюдать режим и отказаться от продуктов, содержащих крахмал, да и вообще готовым, раз уж так сказал доктор, считать себя серьезно, тяжело и опасно больным; так что он должен выздороветь.
– Мои предписания ясны, – сказал доктор Торн, – он будет жить. Так я ему и заявил. А для этого он должен в точности выполнять, что велено, и оставаться в Лондоне, пока я не скажу, что ему можно уехать. Он может читать, если хочет, но писать ему не следует.
Они поселились в квартире в Кенсингтоне, и Уильям сел на диету, а Алиса готовилась к приезду дочери Пегги. У них с Генри было достаточно времени для разговоров по душам.
Опасения за здоровье Уильяма не поколебали решимость Генри защищать свой образ жизни от возможной критики. Что касается его невестки, ее нюх на вещи, которые можно и нельзя обсуждать, был настолько обострен, что она сообщала лишь самые общие сведения, даже рассказывая о собственных детях, а подробности следовало выспрашивать отдельно. Но как-то вечером, когда Пегги наконец приехала из Франции и отдыхала с дороги, а Уильям уже уснул, Алиса вдруг заговорила о своей золовке, скончавшейся семь лет назад. Она заговорила о ней, с осторожностью подбирая слова, серьезным и задумчивым тоном. Упомянула, что Алиса относилась к ней с неприязнью, а в день их свадьбы с Уильямом сказалась больной.
Генри стало не по себе. Воспоминания о сестре с годами причиняли все больше горя, о ее мучениях он был способен говорить лишь со скорбью и состраданием. Он понимал, что в случае открытого противостояния между двумя Алисами его собеседница одержала бы верх, а потому, на правах победителя, могла обсуждать поверженную противницу. Он быстро убедился, что невестка совершенно превратно понимает его отношения с сестрой и считает, что, приехав в Англию, Алиса Джеймс поставила его в ситуацию, подобную нынешней. О судьбе покойной Алисы и ее уникальном характере она рассуждала так, будто между ними с Генри нет никаких разногласий на этот счет. Алиса говорила буднично и сухо.
– Алиса Джеймс, – сказала она, – могла бы найти для своего остроумия лучшее применение, нежели терзать саму себя.
Генри подавил первое побуждение извиниться и покинуть комнату. Ему сдалось, что лучше промолчать и дать невестке возможность высказаться начистоту.
– И ведь ей всегда удавалось найти кого-то, кто был счастлив слушать ее и заботиться о ней, – продолжала она. – Ваша бедная тетя Кейт была недостаточно покладиста, поэтому Алиса приехала в Англию.
Генри подумал, что невестка не может не чувствовать, как неуютно ему обсуждать такую тему, – но, может, именно это и вынуждает ее продолжать. Подозрение было настолько причудливым и маловероятным, что он с трудом мог поверить своим мыслям и лишь изумленно смотрел на нее. Но, желая прояснить до конца мотивы ее откровенности, он решил не переводить разговор на другую тему и не выходить из комнаты, а выслушать все, что она хочет сказать, держа себя в руках и храня ледяное молчание.
– Мне всегда казалось, что Алиса и мисс Лоринг созданы друг для друга, – продолжала невестка. – Мисс Лоринг была сильной женщиной и нуждалась в слабом создании, о котором сможет заботиться. Знаешь, всякий раз, когда видела их вместе, я думала, что они самая счастливая пара в этом божьем мире.
Лицо Алисы при этих словах разрумянилось, в глазах вспыхнул огонь. Она более не была мудрой и рассудительной супругой Уильяма Джеймса, в нее как будто вселилась некая другая женщина, обладающая собственным разумом, и говорила ее устами, давая понять, что, если ее взгляды на то, как устроен свет, кого-то оскорбляют или шокируют, тем хуже для собеседника. Никогда ранее Генри не подмечал в невестке склонности к подобной откровенности и теперь гадал, бывает ли она такой наедине с Уильямом. Поражало его и то, с каким интересом и необъяснимым болезненным любопытством он сам слушает ее речи.
– Я всегда говорила Уильяму, что Алиса и мисс Лоринг имели весьма веские причины поселиться в Англии вдали от всех родных и друзей. – (Генри недоуменно покосился на нее.) – Знаешь, Гарри, горничная рассказывала мне, что твоя тетушка Кейт не всегда стучалась в
