Елизавета Михайличенко - И-е рус,олим

Я сейчас так близко от Храмовой Горы, что можно заглянуть в окна служебных помещений мечети аль-Аксы. Я не беру сумку -- жду ответа. Вот: "otdal sfinksa -- otdaj zhizn'".

-- Сейчас отдам,-- говорю я.-- Или ты считаешь, что я должен отдать и свою? Твое желание понятно. Но в том-то и дело, что ты так накренил Город, что он уже начал краем черпать жижу из навоза. Надо выровнять ситуацию.

Я беру накренившуюся сумку и продолжаю подъем. Sms не заставляет себя долго ждать. Кот явно суетится. Или хочет высказаться перед смертью. Все предсмертные высказывания надо слушать. И даже хранить. Поэтому я не стираю все эти сообщения. Читаю: "net mesta vnutrennim vesam, i ja slomat' ih smog!"

-- Этого не может быть! Ты не мог сломать мне внутренние весы! Потому что тогда я не почувствую выравнивания, убив тебя! Впрочем, это мы сейчас проверим.

(C)

-- Вон он, вон он, смотри!

(C) в какой-то момент отстали, чтобы не быть замеченными и потеряли Давида. Но сумели просчитать его траекторию. И вот -- он нашелся.

Макс полюбовался детским восторгом преследования, пляшущим в глазах Анат и лишь потом посмотрел, как Давид поднимается на сторожевую башню над раскопками у Южной Стены.

-- Кот же не разобьется, если его оттуда сбросить, правда? -- Анат начала всерьез волноваться за Кота.

-- Правда. Не разобьется. Если, конечно, его сначала из сумки вытащат.

-- Давай, шли ему что-нибудь. Что это наш Кот!

-- Я ему напишу. Как говорили в детстве, что "дареное не дарят и назад не забирают".

(C) настороженно следили, как Давид еще постоял на половине подъема, смотря в мобильник гораздо чаще, чем нужно для чтения одного сообщения, а затем решительно схватил сумку с Котом и полез вверх.

-- Он дважды сообщение читал, видела?

-- Ну, может красота слога его поразила... Или трактует, расшифровывает.

-- Тогда надо его затормозить чем-то таким... Давай из твоего стишка какую-нибудь строчечку дернем.

Анат хоть и понимала, что шутка, но не обидеться не смогла. А Макс не смог притвориться, что не заметил. Несколько секунд были потеряны. Потом Анат пожала плечами:

-- Пойди, в машине сборник мой возьми, поищи строчку. Ты же у нас наизусть только кошачьи стихи помнишь?

-- А ты нет?

-- И я да.

Хихикнув, (C) быстренько выхватили из стихотворения Аллергена многозначную строчку: "Нет места внутренним весам, и я сломать их смог!" И тут же переправили ее Давиду, уже забравшемуся почти наверх.

-- Так даже лучше. Он же за Котом в Сети следит. Узнает эту строчку и решит, что Аллерген с ним так из сумки разговаривает.

-- Да, а убить говорящего Кота, это уже я даже не знаю кем надо быть!

Давид

Мы наверху. Площадка пуста. Аль-Акса совсем рядом, кажется -- протяни руку, порви колючую проволоку и прыгай. Все!

Аллерген вдруг начинает орать. Дико орать. Громко. Страшно. Я не решаюсь открыть сумку. Кот хочет дорого продать жизнь. А тут еще sms. Все! Хватит! Замечаю внизу (C). Почему они не у Рахели? Кот орет. Снизу начинают подниматься несколько туристов. Все. Пора! У входа, рядом с охранником стоит Гриша и смотрит на меня. Выхватываю нож!

-- Давид! Давид! -- кричат снизу (C).

Кот орет и дерет ткань. Не раскрывая сумки, бросаю ее на площадку и бью по ней ножом. Еще! Захлебывающийся крик! Еще! Многократно. Лезвие в крови. Сумка темнеет. Крик слабеет. Переходит в стон. Всхлип. Все.

Отшвыриваю нож. Оказывается лезвие сломалось. Сумка. Открыть. Заела молния. Рву. Хватаю мокрую шерсть. Не рассматриваю. За хвост! Раскрутить! Запустить пращу в аль-Аксу!.. Попал.

-- Давид! Остановись! -- снизу.

У меня же sms. Надо прочитать. Вытираю руки о штаны. Как я тут напачкал. Сообщений несколько:

"naznachaju tebja antitelom. tvoj allergen". Это, значит, он перед смертью. Это, значит, мы должны быть сцеплены. Были быть сцеплены.

"ubiv kota ty narushil balans". Это уже не Кот. Да нет же, я восстановил баланс! Кто это?! Кто со мной разговаривает?! Я не чувствую никаких изменений... Весы сломаны? Или ничего не изменилось?

"chtoby vosstanovit' balans ostalos' 60 sek." С Храмовой Горы два араба швыряют в меня камнями. Орут. Один попал в плечо. Больно.

-- Давид! Спустись!!!

К башне бежит полицейский. Еще один. Ну да, я же осквернил аль-Аксу. Тюрьма. Плевать. Что с весами?

"chtoby vosstanovit' balans ostalos' 30 sek."

Как быстро высыхает кровь на камне. На ладонях кровь уже высохла, стянула кожу. Впиталась... Все стало хуже. В небе ревет мотоцикл... Я поднимаю голову. На меня пикирует низкое темное небо. Хуже! Резкий звук мобильника. Новое:

"chtoby vosstanovit' balans ostalos' 5 sek."

(C)

(C) стояли у подножия смотровой башни, между лестницей и недавно раскопанным византийским домом -- его подземные этажи выглядели, как прорытые переходы на другую сторону времени.

-- Зря мы так близко подошли -- отсюда вообще ничего не видно, что наверху,-- Анат пыталась говорить спокойно, но получалось с таким плохо скрытым надрывом, от которого спокойствие выглядело совсем фальшивым.-- Что он там с ним делает, наверху?

Максу тоже не нравилось стоять в ожидании событий, а похоже, что лучше уж несобытий, и он предложил:

-- Поднимемся?

-- Может, лучше пусть он спустится?

Словно в ответ, с башни заорал Кот.

-- Орет, как будто его режут,-- сказал Макс.

-- Давид! Давид! -- не выдержали (C).

Давид не отвечал, а Кот орал еще сильнее и страшнее. Вдруг он захлебнулся и стал как будто кашлять, а на самом деле пищать и рычать одновременно.

-- Макс! -- закричала Анат.-- Там что-то такое!

-- Я поднимусь!

-- Нет! Наверное, поздно...

Кот перестал пищать. (C) обежали башню, задрав головы. Ничего не видно. Ощущение допущенной гнусности перешло в уверенность.

С башни на аль-Аксу прыгнул рыжий кот. Он летел, вращаясь, поднялся над колючей проволокой и, перевернувшись в последний раз, шлепнулся на территорию мечети.

-- Котика убили...-- прошептала Анат потрясенно и обиженно.-- А мы не верили...

Сверху полетели камни.

-- Давид! Спустись!!! -- заорал Макс, ринулся было к лестнице, но резко повернул и потащил Анат в сторону, подальше от камней.

Через несколько секунд на это место рухнул Давид. Анат успела зацепиться с ним взглядами, пока он падал. Она ни в тот момент, ни потом так и не смогла сформулировать, что было в его глазах.

Давид рухнул на землю и стал телом. Мобильник, который он сжимал в руке, отлетел к ногам Макса.

-- Давид...-- позвала шепотом Анат.

Макс, презирая себя за то, что перед лицом смерти продолжает прогнозировать ситуацию, незаметно прибрал мобильник Давида. Слишком это выходило подозрительным. Рядом с самоубийцей случайно оказываются хорошие знакомые, пославшие на мобильник покойнику в последние минуты его жизни несколько странных сообщений.

Анат, с ужасом вспоминая стершиеся, не подтвержденные израильской лицензией обрывки медицинских знаний, приблизилась к Давиду. Ее тут же оттолкнул энергичный толстяк:

-- Не трогай! Нельзя! Я врач! -- прокричал он на иврите с явственным русским акцентом, потрогал шею Давида, пожал плечами, покачал головой.

Сразу появились двое полицейских. Можно и нужно было уходить.

(C) повернули к выходу, впереди них почему-то оказался Гриша. Непонятно было откуда он взялся. Но ясно, что откуда-то из-за спины. То ли спустился с лестницы, то ли вышел из-за нее. Гриша шел быстро, со скоростью, которая еще не бегство, но уже и не шаг.

(C) обнаружили, что рефлекторно идут с той же скоростью. Быстрее -- было бы уже подозрительно, а медленнее -- не получалось, что-то толкало в спину. Гриша, судя по всему, тоже направлялся к Яффским воротам.

В сутолоке центральной улицы арабского рынка, (C) все-таки заметили, как Гриша украдкой сунул мобильник в мусорный бак.

-- Надо бы взять,-- вздохнул Макс, уже зная, что не возьмет.-- Мне кажется, он тоже слал Давиду сообщения.

-- Что, прямо на глазах арабов полезешь в мусорку?

-- Я что, расист? -- Макс принюхивался к запаху мясной гнили, смотрел на подтеки жижи и не решался идти на принцип.-- А, и так все ясно, раз выкинул.

Наверх, к Яффским воротам, (C) шли молча. Гриша из поля зрения пропал. Даже лавочники по обеим сторонам улицы их не цепляли. А лавочники Старого Города -- это лучшие психологи Иерусалима.

На выходе из городских стен, они снова увидели Гришу. Он был с Алиной. Она стояла под башней Давида, смотрела сквозь прохожих, и на ее бледном лице плясали в арабской эмоциональной речи губы. Она кричала что-то в мобильник. Гриша ждал ее чуть поодаль. (C) поравнялись с ними и остановились, потому что пройти молча было невозможно. Гриша и (C) стояли, ожидая кто первым проткнет пузырь со словами. Алина, с вдруг умершим лицом, захлопнула мобильник и внятно сказала Грише, что ее мужа только что завалило в подвалах аль-Аксы, что она так и знала, что этим кончится, что она бежит туда...

(C) затравленно переглянулись и тихо отступили на задний план, а потом и вовсе исчезли.

Камень перестал вспоминать. Он впитал красную влагу и забылся. Но и забытье не принесло покоя. Забытье принесло наслаивающиеся на друг друга и крошащиеся хрупкие слепки бывшего. Это было нормальное состояние плывущего во времени известняка -- бывших раковин, бывшего моря, бывшего хаоса.