Золотой ребенок Тосканы - Риз Боуэн

Я вошла в комнату, которая некогда была моей спальней. И снова пустота — здесь не было ничего моего: я забрала свои скудные пожитки, когда уехала. Я опустилась на кровать, внезапно почувствовав навалившуюся усталость. Эта комната когда-то была моим убежищем. Каждую ночь до самой своей смерти мама приходила сюда укладывать меня спать. После того как она оставила нас, я сворачивалась на этой кровати в клубок и с головой накрывалась одеялом, прячась от мира и злых девчонок, отсутствия любви и осознания, что больше некому меня уложить и пожелать добрых снов.

Я окинула комнату ищущим взглядом. Было ли здесь что-нибудь, что я хотела бы забрать? Пожалуй, нет. А в остальном доме? Я быстро прошлась по нему еще раз. В глаза бросилась пара хороших вещей, сохраненных отцом из Лэнгли-Холла: резное бюро атласного дерева с инкрустацией и крошечными ящиками с костяными ручками (я всегда им восхищалась) и дедушкины часы, которым было якобы более трехсот лет. А вот продавленный диван и истертое кожаное кресло, в котором он всегда сидел, когда смотрел телевизор, никуда не годились.

Наверху, в главной спальне, обнаружился элегантный комод с выпуклым фасадом. Здесь же стоял гардероб для джентльмена с ящиками внизу и полками с одной стороны и вешалкой для хранения рубашек и брюк — с другой. Это был прекрасный шкаф красного дерева, но я была потрясена контрастом элегантной мебели и висящей в ней жалкой одежды.

Кроме мебели мне показались интересными две картины на стенах: сцена охоты и изображение Лэнгли-Холла восемнадцатого века — в богатой раме, с фигурами людей в духе романов Джейн Остин, гуляющих по двору поместья. «Если бы я родилась в другом столетии, я могла бы встретить мистера Бингли[7], - подумала я, — и мне пришлось бы мило улыбаться».

Я сочла, что за некоторые вещи мне удастся выручить пару монет на аукционе. Правда, мне некуда было деть мебель, а картины мне не слишком понравились. Нужно было выяснить, когда они станут моими юридически. По работе я, разумеется, кое-что знала о наследовании. Если лицо не оставило после себя собственности, или акций, или других материальных активов, то в завещании не было необходимости. Но мне нужно получить свидетельство о смерти и подождать, пока коронер[8] не отдаст тело.

Я задалась вопросом, был ли у отца адвокат, который мог бы мне помочь. По идее, некая юридическая фирма отвечала за продажу Лэнгли-Холла и выплаты наследства в семье. Придется обыскать отцовский стол или, если там ничего не найдется, проверить, есть ли у него сейф в банке, который мне, правда, не разрешат открыть, пока у меня не будет свидетельства о смерти. Все это казалось ошеломляющим и сложным, и я никогда еще не чувствовала себя более одинокой. Осознать, что в мире у тебя никого не осталось, — это отрезвляющая мысль. Я знала, что моя мама была сиротой, а отец — единственным сыном единственного сына. У меня могли быть где-то дальние родственники, но я никогда их не встречала и ничего о них не знала.

«Что толку сидеть и хандрить», — сказала я себе. Вещи собирать я была пока совершенно не готова, так что надо бы пойти в деревню и спросить викария о похоронах. Может быть, он сам позвонит коронеру и узнает, когда выдадут тело.

Наметив хоть какой-то план действий, я сполоснула лицо, тщательно вымыла руки и пошла в деревню. Как это нередко случается в апреле, солнечная погода быстро сменилась хмарью, предвещавшей скорый дождь. С запада задул холодный ветер, и я поняла, как глупо было с моей стороны уйти без зонта: пока я доберусь до деревни, промокну насквозь. Прогулка длиной в милю, казалось, длилась целую вечность. Я жалась поближе к живой изгороди, пока вдруг не услышала приближающийся гул мотора, и собралась было поднять руку, чтобы проголосовать. Но мне не пришлось этого делать — автомобиль затормозил сам. Это был фургон доставки, он остановился прямо рядом со мной. Водитель наклонился и открыл пассажирскую дверь.

— Неужто это ты, Джоанна?! — воскликнул он. — Подбросить тебя?

Я смотрела на крупного, пышущего здоровьем мужчину, пытаясь вспомнить, кто это может быть. Пока я колебалась, он пояснил:

— Это я, Билли. Билли Овертон.

И в этот момент я увидела надпись на фургоне: «Пекарня Овертона. Лучший хлеб и выпечка». С благодарностью улыбнувшись ему, я поднялась в кабину и уселась рядом с ним.

Билли Овертон, — сказала я, — тебя не узнать.

Он усмехнулся:

— Да, должен признаться, что поднабрал несколько фунтов. А ведь был таким тощим, маленьким мальчиком, когда мы сидели рядом в школе.

— Был. И таким стеснительным, что слова из тебя не вытянешь.

Он засмеялся:

— Ты права. Но сейчас я, можно сказать, вылез из своей скорлупы. Пришлось. Ведь теперь мне постоянно приходится иметь дело с клиентами.

— Работаешь на своего отца? — спросила я, когда он отпустил сцепление и мы поехали дальше.

— Да, так получилось. Вошел в дело прямо после школы. Теперь мы открыли еще пару магазинов — один в Уитли, другой в Хэмблдоне, — и всё пошло отлично после того, как здесь построили большой жилой массив. Теперь папа специализируется на выпечке, и торговля идет «на ура».

— Молодец, — похвалила я.

— Ну а ты? — спросил он. — Ты чем занимаешься?

— Я адвокат. То есть стану им, когда сдам экзамен в адвокатуру в конце этого года.

— Юрист. Подумать только! — Он кивнул одобрительно. — Ну, мы всегда знали, что из тебя выйдет толк, Ты же была самая умная в классе.

— Так и ты не отставал, — сказала я. — Помнишь, как часто выигрывал конкурс на звание лучшего математика, который проводился каждую неделю?

— Я всегда имел склонность к счету, это верно, — согласился он. — Теперь это мне на руку, так как я сам веду всю бухгалтерию. Папа печет хлеб, а я стряпаю отчеты, как говорит моя жена. — И он снова громко рассмеялся.

— Так ты женат?

— Женат? Да у меня старшему уже три года! А еще один на подходе, стану отцом со дня на день. А ты? Ты тоже замужем?

— Нет. Я еще не нашла подходящего парня, — усмехнулась я.

— Так я и знал. Карьерой, значит, занимаешься.

— Ты женился на местной девушке? — спросила я, отвернувшись от него.

— На Полине Ходжкисс, — ответил он. — Помнишь такую?

— Но мы же ее все терпеть не могли! — выпалила я, прежде чем поняла, насколько это бестактно. — Помнишь, как она нахально хвасталась