Рыба для кота - Ирина Степановская
Зал опустел, очередь столпилась у касс. Таня с Тимошей прошли мимо. Женщина с перстнем, завидя их, отвернулась. Выйдя из магазина, Таня вспомнила:
– Лопата!
Пошли обратно.
– Тима, машинка хоть у тебя?
Сын был потный, красный, волосы под шапкой сбились, но машинку он не забыл положить в карман и теперь снова зажал её в кулаке.
Лопаты у входа не было. Таня поискала её глазами и мысленно с ней распрощалась. Коляску украли, лопату украли, молоко украли… За молоком придётся опять топать завтра. Может, больше повезёт и привезут два контейнера? А сегодня… Допустим, они сейчас купят хлеба, в холодильнике ещё есть два яйца…
В опустевшем теперь магазине она сняла с Тимофея шапку, расстегнула куртку, развязала шарф и стала дуть ему на лоб, ерошить волосы, чтобы высохли. Высоко на полках сидели и бессмысленно глядели в пространство разноцветные уродливые пластмассовые звери.
В хлебном отделе продавали булки. Очереди за ними не было. Хлебом страна обеспечивала своих граждан.
– Твоя лопата? – На выходе тот самый грузчик в телогрейке и фартуке внимательно разглядывал их красно-голубое сокровище.
Она обрадовалась.
– Моя.
– А чё такая грустная? Молока не хватило?
Она лишь кивнула и забрала лопату.
Грузчик вдруг ей подмигнул.
– Деньги давай.
– Что?
Он наклонился ближе к её уху.
– Своё молоко отдам, только не через кассу.
Она поняла, что он хочет «навариться» на ней, но мысленно увидела и омлет, и блинчики, и кашу, а в чашке с медведем просто молоко, которое выпьет сын.
А если обманет? Деньги возьмёт и… Как доказать, что она ему их дала?
– Сначала принесите, – сказала тихо.
Он усмехнулся.
– Жди здесь, у выхода.
Тима устал, обмяк и стал проситься на руки.
Они вышли из магазина и сели опять на ту самую приступочку. Смеркалось. Сын заснул у неё на коленях. Таня невидящими глазами смотрела на кленовый ковёр из листьев и мысленно подсчитывала, сколько осталось у неё денег. Оставалось мало. Больше в голове не было вообще ничего.
Грузчик появился перед ней, как из воздуха. Протянул пакет.
– Вот молоко, а здесь – пачка масла сливочного, бутылка растительного и два творожных сырка. Помятые, но с изюмом. Свежие. И полкило гречки. С тебя… – он поставил пакеты рядом с ней на землю и характерно постучал себя по горлу.
Какое богатство! Неужели не обманул? – Таня почувствовала, как жар растекается по лицу. А она плохо подумала об этом человеке.
– Возьмите сами, у меня руки заняты. – Она кивком показала ему на сумку, а сама сидела, прислонившись к холодному стеклу витрины. Плечи и спина у неё ныли, на руках саднили царапины, но вдруг свалившиеся на неё молоко, масло, гречка наполнили душу радостью. Да с маслом и молоком – это же совсем другое дело, другая жизнь.
– Э-э, у тебя тут в обрез, – грузчик посмотрел в её кошелёк и высыпал все деньги себе на ладонь. – Вот это как бы по чеку, – он хитро взглянул на неё, а это – налог на добавочную стоимость. – Он хохотнул и сунул ей в руку пустой кошелёк. – Теперь называется НДС.
– Но… – Она замолчала и похолодела в душе. Только смотрела на мужика, широко раскрыв глаза.
– Бывай! – Он моментально скрылся в нутре магазина.
Таня закусила губу, готовая вдруг разреветься. Она ещё завтра хотела идти в овощной за картошкой. Теперь придётся звонить Тимошиному отцу, просить денег. Она посмотрела на пакеты. Нет, ничего. Не будет пока звонить, как-нибудь проживут. А потом она сможет работать. С гречкой они протянут. Когда-нибудь же закончится такая тяжёлая жизнь? И потом гречка… Она уже и сама забыла, когда покупала такой дефицит.
Проснулся Тима. Она подула сыну в лицо, вздохнула и весело сказала:
– А пока ты спал, нам продукты принесли!
Они поднялись, взяли сумку, пакеты, лопату и машину и пошли домой. Тима шёл, стучал лопатой и думал о чём-то своём, а Таня распределяла добычу, что готовить в первую очередь, что во вторую. Ну, а немного денег, в конце концов, можно будет перезанять у соседки.
Грузчик же в сумеречной подсобке торговался с продавщицей из бывшего винного отдела, той самой Надькой, которая раскрывала после перерыва двери. Он понимал, что сейчас всё равно получит заветный пузырь, поэтому стоял в небрежной позе, опираясь плечом о косяк и скрестив на груди руки. Надька считала отданные им деньги и щёлкала на счётах. Пачка гречки, пачка масла, бутылка подсолнечного, два пакета молока…
А он невидимо улыбался и напевал многозначительно и с оттяжкой:
«На-деж-да! Мой компас земной,
А удача – награда за сме-е-лость…»
Продавщица пренебрежительно закатила глаза, хмыкнула, покачала головой и, опустив деньги в карман, пошла в глубину отдела за бутылкой.
На катке
Сегодня среда. И значит, каток работает только до двадцати двух. Ну, и ладно, мне всё равно не разрешают оставаться там до закрытия.
– Чтобы в половине десятого была дома! – всегда кричит мама мне вслед, когда я с коньками вылетаю на лестницу. Это закон, иначе в следующий раз не отпустит. Но сегодня я и сама не собираюсь оставаться на катке долго. Завтра контрольная по математике. Задали всего – целую уйму. Наших, наверное, на катке никого не будет. А я специально сегодня пошла пораньше. У меня новые коньки. Настоящие чешские белые фигурочки. С пластиковыми чехлами, как у настоящих спортсменов. Дедушка-умница ко дню рождения достал. А я-то думала, что мне подарят на пятнадцать лет? Вышло – коньки. Лучше и не придумаешь. Он, я думаю, в спорттовары месяц караулить ходил. Или два. В нашем классе белые коньки теперь будут только у меня. У Галки Моргуновой, правда, тоже есть фигурки, но они мужские, чёрные, и вовсе не чешские, а ленинградские. К тому же Галка маленькая, толстая и кататься на них почти не умеет…
Я вышла в пять, и уже темнеет. Вечер синий-синий, снег на макушках сугробов звездит маленькими искорками. Немного зябко идти в болоньевой курточке, но это ничего, коньки висят у меня на груди, и, я вижу, почти все прохожие на меня поглядывают. А некоторые даже улыбаются. Вот если бы ещё у меня была дублёнка…
До катка уже рукой подать. Снежная кора на тротуаре присыпана песком. Я уже почти бегу и даже иногда подпрыгиваю на бугорках, с разбегу прокатываюсь на длинных гладких раскатанных до льда дорожках, что чернеют как тире вдоль сугробов. Взрослые обходят их стороной, и только высокий парень в длинном зимнем пальто, что идёт впереди меня с дипломатом и коричневым тубусом, иногда не выдерживает и тоже с разбегу пытается скользить на своих модных ботинках на платформе.
От угла уже всегда видно – работает ли каток. Прожекторы на высоких мачтах издалека напоминают инопланетный космодром – будто они освещают взлётную площадку, а самих кораблей ещё не видно. Это потому что со стороны трибун высокий забор. Но всего несколько шагов и … ограда становится невысокой, металлической и прозрачной, открывается белый овал катка. На нём уже мельтешня – но в основном это малыши. Ребята постарше ещё только будут собираться. Вот беленький домик у входа – кассы. По средам, к счастью, совсем не бывает очередей. Боже, это ж моё любимое из громкоговорителя! «Томбе ля неже! Трампампампаммпапапам…» У меня дома такая пластинка – Сальваторе Адамо. «Падает снег… Ты не придёшь сегодня вечером…» Ой, как замирает всё внутри от его голоса… Мама говорит, что у меня в голове только коньки и мальчики. Это совсем неправда. С другой стороны, конечно, и я уже не та прежняя Алька Кожукова из пятого «в» на прямых деревянных ногах в коричневых стареньких ботинках с коньками-полуканадами, которые мне отдали дальние родственники. И Костик Дударев и Витька Черных уже не могут безнаказанно хватать меня под руки на школьной кое-как залитой льдом площадке и с криками «Ко-жа! Ко-жа! Ко-жа! Ап!», разгоняясь, подкатить на огромной скорости к сугробу, коварно разъехаться перед ним и, корчась от смеха, наблюдать, как я со всего маху врезаюсь в эту громаду смерзшегося снега, потому что не умею ещё повернуть на коньках. А потом я стою в этом сугробе, шаровары у меня все в снегу, шапка съехала, а слёзы сами невольно брызжут из глаз. А они и довольны. Идиоты! И чтобы никто не увидел, что я плачу, я наклоняюсь к своим противным коротким ботинкам, в которые уже набился снег, и перевязываю шнурки…
– Один билетик, пожалуйста!
– Пятнадцать
