Комната Вильхельма - Тове Дитлевсен
В это мгновение к моей страсти впервые примешалась нежность, и, когда это происходит, начинаешь любить по-другому — еще сильнее, но точно менее чувственно. Тебе было тридцать пять, а мне на два года больше. До знакомства у каждого из нас было длинное прошлое в роли взрослых. Сейчас у меня три ребенка от трех разных мужчин. У тебя — дочь, которую ты никогда не видел. Ты уже сирота, мои родители еще живы. Но в нашем нынешнем существовании не было ничего похожего на жизнь, которую мы до этого вели порознь. Это всё теснилось за решеткой, за которую нам нравилось заглядывать, но, Вильхельм, мы начали использовать других людей, ни на секунду не задумываясь, что и у них есть своя жизнь, а мы врываемся в нее, возможно, иногда меняя ее траекторию. Я считала опасным воплощать в реальность свои самые сокровенные мечты. От подробных рассказов о твоих связях с другими девушками я страдала, хотя одновременно это меня возбуждало, поэтому, когда ты долгое время оставался верен, брак казался мне немного скучным. К этому моменту я изменила тебе один-единственный раз, отчасти по ошибке — полное безумие: старый художник застал меня врасплох в спальне, где объяснял моим родителям, которых я пригласила на обед, что там свет лучше, чем в столовой. Я рассказала тебе об этом (по неясным причинам, которые осознала только позже), ты долго бушевал в бессмысленной ревности, после чего мне приходилось снова и снова подробно пересказывать тебе все подробности; старый ловелас был бы одновременно польщен и поражен, если бы ему довелось услышать эти лживые и яркие преувеличения о нашей крошечной интрижке. Было ясно, что супа из этого уже не сварить, и совершенно ясно, что друг для друга нас теперь недостаточно. Интересно, смотрел ли ты на меня в моменты, когда я считала, что за мной никто не наблюдает? И, возможно, думал: заметно ли по ней, что она родила троих? Но потом ты прочитал мои стихи. Осенью у меня выходил сборник, и некоторые стихотворения из него были вдохновлены моей любовью к тебе. Удивительно, как много это значило даже для такого одаренного человека, как ты. Это были далеко не лучшие стихи сборника. Но твое восхищение всё равно начало окаймляться желтой, обтрепавшейся кромкой злобы и зависти. Я показала тебе свое любимое стихотворение, ты же, к моему разочарованию, всего лишь пожал плечами и произнес: «Если бы я не открыл для тебя лирику Рильке, ты бы ни за что в жизни не написала этого». Это было правдой, и стихотворение перестало мне нравиться.
В тот ясный день я даже не знала, где именно ты работаешь. И уж тем более, чем ты занимаешься. Ты постоянно жаловался, что у тебя нет серьезных задач, жаловался, что не хватает вызовов. Вечерами ты в сомнении и беспокойстве ходил кругами по гостиной, бил ладонью по лбу и восклицал: «Как я мог стать таким неудачником?» Я недоумевала, отчего начальник отдела министерства может считаться неудачником, и особенно не понимала, почему брак со мной — это недостаточное доказательство осмысленности твоего существования! Но вслух этого не произносила. В такие моменты ни я, ни дети не решались тревожить тебя. Ты настойчиво просил моего совета, вступать ли в партию, но я не понимала, о какой партии идет речь, поэтому отговаривала тебя. В моей новой нежности к тебе появился оттенок триумфа, словно я одержала над тобой тайную победу. Когда больше не любишь человека, сложно представить, что кто-то другой может его любить. И скользишь с облегчением и чувством безопасности, такой хрупкой и обманчивой, как и катание на коньках по тающему льду. Интересно, ощущает ли Милле сейчас эту безопасность? Она не пьет, в отличие от меня, никогда не была наркоманкой и, без сомнения, верна тебе так же, как газовый манометр или каток для отжима белья. Нарезая огурцы, она всегда протирает лицо последним ломтиком: это полезно, хотя кожа у нее ухоженная и чистая. Иногда семечки огурца застревают в ее черных ресницах, и ты со смехом стряхиваешь их. Какое-то время ты и в самом деле был в нее влюблен. У меня же с ней нет ничего общего. Она даже не курит. Настолько здоровая, что просто тошнит. Милый мой, дорогой Вильхельм, есть одна вещь, к которой тебе никогда не склонить ее: спать с незнакомым мужчиной ради твоего удовольствия! Хелене была на это готова, и поэтому ей удавалось удерживать тебя целых пять лет, но так жить невозможно. Вернувшись от нее через полгода совместной жизни, ты напоминал старого раненого кота, который приплелся домой лишь затем, чтобы умереть. Алисе, моя одноклассница, узнав меня в Биркерёде, прежде чем дать о себе знать, наблюдала, как мы шли с вокзала домой, полностью поглощенные друг другом, и однажды сказала: «Он не тот человек, с которым стоит встретить старость!» Казалось, своего мужа она выбрала исключительно по этому критерию, но всё равно была права. Стареть нам с тобой стоило порознь. И только у меня еще какое-то время хватало смелости оставаться в одиночестве.
Ничто в этой комнате не выдавало, кто здесь живет. Позади меня на одеяле спал кот. Он тоже старел. Иногда по его лопаткам, ставшим в последнее время такими острыми, пробегала дрожь. Он негромко и бессильно шипел от каждого моего прикосновения, и одним утром я обнаружила его обмякшим и холодным, с расплывшимся под ним пятном. Большие голубые глаза уже затянула пелена, предвещающая скорую и легкую смерть. Кот часто и пристально смотрел на меня с выражением враждебного удивления, будто я могла помешать этой незнакомке поселиться в нем. Это напоминало взгляд, который старый вдовец
