Фугу - Михаил Петрович Гаёхо
— Я не закончил мысль, — сказал человек в шляпе. — Пространство сна ограничено, но даже из малого количества элементов можно построить сколь угодно сложную конструкцию, если каждый элемент использовать многократно в сочетаниях с другими.
— Как слова мы строим из букв, а смыслы из слов, — сказал бородатый. — Из тридцати трех букв алфавита все, что угодно.
— Этих букв могло бы быть сорок три или двадцать три, и ничего бы не изменилось.
— Или даже тринадцать букв.
— Или три.
— Но тогда количество букв, необходимых для выражения тех же смыслов, возрастет непредсказуемым образом, — сказал человек с бородой.
— Возникает проблема, — произнес человек в шляпе, — сколько букв должно быть в языке — какое минимальное их число, — чтобы для передачи необходимых смыслов в среднем требовалось бы привычное нам количество букв?
— У нашего языка в этом отношении большой запас прочности, учитывая, сколько в нем свободных сочетаний букв, не соответствующих ни одному слову, и свободных сочетаний слов, не наполненных никаким смыслом.
— И что будет, если постепенно уменьшать количество букв в алфавите? Не увеличивая общего объема речи, разумеется.
— Сперва все прежде свободные сочетания букв окажутся заняты.
— Не все, потому что длина слова уменьшится.
— Потом у каждого слова будет появляться все больше синонимов.
— Это так.
— Потом фразы языка подвергнутся прессу так же, как раньше — слова.
— И в итоге получится что-то непредсказуемое, подобно тому как из черного угля под давлением в сто тысяч атмосфер получается прозрачный алмаз, блестящий цветами радуги.
— Каждая фраза будет иметь смысл, и даже не один.
— Смыслы не ходят поодиночке — где один, там, по крайней мере, и два.
— Где два, там, по крайней мере, и больше.
— Где два, там, по крайней мере, и три.
— Крайняя мера, она же — высшая мера, или крайняя мера — она же последняя. И тогда, если она последняя, два и три не могут быть крайней мерой.
«Они никогда не кончат», — думал Нестор. Два голоса сливались, и он уже не понимал, где говорит борода, где шляпа.
— Если бы в нашем алфавите было всего две буквы, то и число четыре было б не крайним в ряду. — И число восемь не было б крайним. — А смыслы тогда были б спрессованы до состояния алмаза. — И даже число девять. — И любое Бэ-Бэ-Бэ-А-Бэ-А-А-Бэ, повторенное с вариациями три тысячи раз, читалось бы хочешь как научный трактат, хочешь как роман, хочешь как документальное чтиво типа биографии какой-нибудь знаменитости. — Биографии Пушкина или Льва Толстого? — Если девять, то почему не десять? — Не думаю, чтобы в стране такого языка мог бы появиться свой Пушкин или Толстой. — Почему нет? — Они даже оба могли б воплотиться в одном лице. — А романы «Евгений Онегин» и «Анна Каренина» — совпадать буква в букву. — Не могу представить такого. — Отличие между ними проявлялось бы только при чтении. — Не могу представить. — Начиная со слов «мой дядя». — А как насчет числа двенадцать? — Или «все смешалось в доме». — Я тоже не могу, но почему бы и нет? — Если почему, то я тоже. — Если тоже, то я почему. — Если да, то почему бы и нет? — Почему-почему-почему?
— Довольно, — взмолился Нестор, — Хватит. Хватит-хватит-хватит.
— В нашей звездной окрестности есть планета Бу, у жителей которой в алфавите действительно всего две буквы, — сказал человек в шляпе и развеялся ветром. А человек с бородой растворился как сахар.
20
— Мы с тобой разные люди, — говорил Нестор. — Жаль, что мы с тобой разные люди. Я не могу спуститься вниз, оставаясь на этом эскалаторе. А ты не можешь прыгнуть вбок — на соседнюю ленту.
— Не вижу, зачем мне нужно было б куда-то прыгать, — сказала Лиля.
— А мне вот придется прыгнуть, — сказал Нестор и вздохнул.
— Есть люди, которые вообще боятся ездить в метро, так они и не ездят, — заметила Лиля.
— Это не страх, — солгал Нестор. — Человек должен ограничивать себя, чтобы оставаться человеком. Иногда его ограничивают культурные нормы или правила, которым он добровольно подчиняется, а иногда, — Нестор вдруг понял, что произносит чужие слова, словно не он сам говорит, а человек в шляпе, невидимо вставший за плечами, — иногда он по собственной воле накладывает на себя добровольные ограничения. Потому что если нет ограничений, которые человек так или иначе, но в любом случае добровольно, берет на себя, то, значит, все дозволено, правда?
— А по-моему, ты просто боишься, — сказала Лиля. — И тогда непонятно, зачем ты вообще встал на этот эскалатор. А если уж встал, то надо идти до конца. Может быть, в этом заключается долг и сермяжная правда. — Она улыбнулась, чуть раздвинув губы, и Нестор понял, что именно так мог бы улыбаться человек в шляпе, хотя и не помнил, как именно тот улыбается. Значит, она тоже произносила чужие слова, оно и похоже было.
— Но человек, по своей воле принимающий на себя ограничения, точно так же по своей воле может их и нарушить, — сказал Нестор (и это снова был человек в шляпе, который то за одной спиной стоял, то за другой, словно играя в прятки). — Наличие запрета предполагает возможность его нарушения, и человек перестал бы быть человеком, если бы время от времени не нарушал установленные запреты. И в конечном счете это всегда вопрос его свободного выбора — нарушить или не нарушить. Начиная еще от библейской истории с яблоком. И вот, — Нестор с облегчением почувствовал, что человек, стоявший за спиной, исчез, — не махнуть ли нам через эту, как ее называют, балюстраду. И вместе поедем вверх.
— Это будет как побег вдвоем, — засмеялась Лиля.
Это был ее собственный смех, без чужой примеси. Нестор обрадовался ему, как радуются неожиданной встрече, или как что-то упало с плеч. Обрадованный, он забыл, какой убедительный довод у него был наготове — может, не у него, а у человека в шляпе, из-за спины диктующего слова, но довод, он помнил, имелся, и самый убедительный.
— У меня появилось предчувствие, — сказал Нестор. Это было не то, что он собирался сказать, но хоть что-то. — Знаешь историю «Титаника»? Там было предчувствие у некоторых пассажиров, и они сдавали билеты. А другие — опаздывали к отплытию, как бы случайно. А некоторые матросы увольнялись. А еще, ты знаешь,
