Выбор - Ксения Олеговна Дворецкая
А дело набирало обороты. Вадим теперь стал уходить просто «к другу», не называя конкретного имени, и возвращаться поздно, часто за полночь. Когда он впервые не пришёл ночевать, Саша не спала полночи, метясь по широкой кровати, и представляя, как он завтра придёт, скажет, что бросает её, заберёт вещи и уйдёт уже навсегда. «Хотя нет, наверное, лучше пусть придёт, когда я на работе. Вернусь – а его вещей нет». Когда она вернулась, он был дома, но ничего не собирал.
Как-то вечером, он встретил её возле сада, очень ласковый и нежный, и подарил билет в филармонию.
– Зайчонок, я так хотел тебя порадовать. Чтобы мы вместе пошли послушать музыку. Но, – он заговорил печальным голосом, – у меня дела, я никак не могу с тобой пойти.
– Да, очень жаль, – согласилась Саша.
– Позвони, пожалуйста, как выйдешь, я тебя встречу, хорошо?
– Да-да, конечно.
Он проводил её до здания филармонии.
– Саш? – тревожно спросил он.
– Да?
– Не забудешь позвонить?
– Обязательно позвоню.
Дома Саша нашла в кровати длинный чёрный волос. Вздрогнув от брезгливости, она несколько раз всхлипнула, но слёзы почти сразу высохли.
На другой день он спросил:
– Что подарить тебе на годовщину встречи, кис?
Саша отмахнулась:
– Да ерунда, что ты.
До апреля всё должно было кончиться. Заигрывать с Сашей Вадим почти перестал, постоянно раздражался, орал, как никогда не позволял себе раньше, называя «долбаной музЫчкой»; Саша сносила всё практически с восторгом – она не чувствовала себя виноватой.
Наступил апрель. Побелённые деревья ярко сверкали на фоне чёрной земли, а Саша стала уставать: Вадим меньше уходил из дома, но больше ярился. Нервное напряжение, хоть и позитивное, истощало её.
В день годовщины она поняла: всё решится сегодня. Вадим принёс ей огромный букет роз.
– Сашулечка, милая! Я знаю, ты простишь меня!
Сердце застучало громче. Саша улыбалась от души, не сдерживаясь.
– Я очень перед тобой виноват. У меня была другая женщина! Она не такая как ты, она не умная, не умеет играть… не знаю что вообще!
Саша смотрела ласково, как на ребёнка:
– Ничего-ничего. Главное, чтобы ты был счастлив.
– Саша, ты такая у меня милая. Такая добрая, хорошая. Я такой мудак.
Он встал на колени, подполз на коленях к ней и уткнулся головой в бёдра.
– Прости меня! – забормотал он, – прости! Прости!
Саша, улыбаясь, гладила его по голове:
– Ну что ты, что ты. Главное, что бы она тебе нравилась, а остальное ерунда.
– Я её ненавижу!
– Зачем же ты так? Ну, полюбила она женатого, что же делать? И ты полюбил – значит надо быть вместе.
– Ни за что! Знать её не хочу!
Саша почувствовали неладное. Она села на стул, Вадим поднял голову, и они посмотрели друг на друга.
– Что значит: не хочу знать? Как же вы будете жить?
Вадим счастливо улыбнулся.
– Никак! Мы с ней расстались.
– Как? И ты меня не бросаешь?
– Кисулечка! нет, конечно. Если ради каждой, – тут он опустил слово, уважая Сашину щепетильность, – бросать такую жену как ты…
– Вадим, ты сейчас серьёзно? Ты не хочешь развода?
Вадим поднялся.
– Я попросил прощения, какой развод!?
У Саши потекли слёзы.
– Кисуля, я понимаю, нужно смириться с изменой. Но это не так страшно. Ты скоро об этом забудешь, – он погладил её по спине и спина затряслась. Уронив лицо на руки, Саша рыдала. Вадим устало вздохнул, лёг на диван и закрыл глаза.
Когда Саша начала смолкать, он позвал её:
– Саш.
– Ууу, – всё ещё с плачем отозвалась Саша.
– У меня голова болит.
Саша пару раз вздохнула и вытерла лицо ладонью.
Пошла на кухню, налила в стакан воды и высвободила из пластинки таблетку.
Перевод с английского
Три года мы кивали друг другу при встрече: мы жили в общежитии на одном этаже. Сначала я знал её только в лицо, позже услышал имя и «переводчица».
Лично мы познакомились на четвёртом курсе: я увидел Тоню в новой Третьяковке. Когда я вошёл, она стояла в первом зале, возле «Обнажённой» Татлина. Не ожидая никого встретить, я обрадовался ей как другу.
– Тоня! Ты давно тут?
Она обернулась медленно, не сразу сфокусировав на мне взгляд.
– а. Привет. Минут двадцать, тридцать, – и снова повернулась к картине.
На ней была тёмная вязаная кофта и широкая юбка, доходящая до середины икр; нельзя было разглядеть очертания её фигуры, но было ясно: Тоня маленькая, до болезненности худая. Только кисти рук, лежавшие на перекинутой через плечо сумочке, с выпуклыми венами, темневшими на фоне прозрачной кожи, казались крупными, почти мужскими. Я понимал – это обманчивое впечатление, и стоит прикоснуться к ним ладонью, как они полностью под ней исчезнут.
– Знаешь, – заметила она, глядя на «обнажённую», – чем больше на неё смотрю, тем больше убеждаюсь – это всё та же башня.
Хотя она на меня не смотрела, я кивнул молча.
Мы пошли от одной привлекавшей её картины к другой, пропуская целые залы. Она остановилась как-то вдруг. Оголив запястье, посмотрела на часы (позже я заметил, что у неё не было привычки узнавать время с экрана телефона) и махнула рукой:
– Мне пора. Пока! Приятно было встретиться.
От неожиданности я повторил её жест.
– Мне тоже. Пока, – ответил с автоматизмом вежливого человека.
И остался с чувством обиды: я двигался вслед за ней, а она меня так внезапно оставила; словно назло, я бродил по галерее до закрытия.
Однако с той встречи всё началось. Она стала запросто стучаться ко мне в дверь, протягивая книгу, которую я не просил и даже не знал, и которую в итоге читал взахлёб. Я приглашал её – она входила, не смущаясь и моего соседа; как со мной, она была со всеми спокойно приветлива. Если мы начинали говорить между собой, Тоня не пыталась закрепиться, остаться в нашем внимании. Она умела молчать, не испытывая дискомфорта, но поднималась при малейшей паузе в общем разговоре, если решала, что ей пора. У неё был собственный, очень жёсткий регламент на всё, и когда заканчивалось время, выделенное на отдых, она возвращалась к работе. (Иногда я льстил себе мыслью, что вписан в её строго разлинованную жизнь отдельной строкой).
Работала она очень много – переводы были и её профессией, и любовью. За технические переводы она бралась
