Ночью - Александр Иванович Куприн

Александр Иванович Куприн

Ночью

(Этюд)

Куприн А. И. Пёстрая книга. Несобранное и забытое.

Пенза, 2015.

* * *

Не спалось. Тихая летняя ночь бесчисленными звездами глядела в открытое окно душной и низенькой комнаты. Я тихо вышел из дому и побрел вдоль деревенской улицы, направляясь в сторону реки.

«Чом не ходышь ты до мене тиею улицею…» — дрожат, переливаются в тихом ночном воздухе звуки далекой песни. Большое село Виска и далеко раскинулось, а песня одинаково ясно слышна в самых отдаленных «кутках» его, и нет возможности определить, с какой стороны тянутся протяжные, за душу берущие звуки.

Доносятся звуки и до слуха старого деда Ониська, которого нестерпимая духота выгнала из раскаленной за день солнцем мельницы…

А прямо против мельницы, на ступеньках которой сидит дед, по другую сторону реки, которая тихо плещется в крутых берегах, темным громадным пятном раскинулся старый запушенный сад. Привыкший к темноте глаз различает в нем остатки белых полуразвалившихся стен большого дома. Дом этот сгорел давно, очень давно, и старик священник говорил мне как-то, что с пожаром его связана какая-то трагическая история, которую помнят еще некоторые старики в селе.

Ввиду сомнительного бодрствования деда я прохожу мимо него, не здороваясь, но вот он приподнимает голову и глядит в мою сторону.

— Кто там?

— Здравствуйте, дед! — говорю я.

— Кто же это?.. А!.. Это вы, паныч! Что же это вы ходите ночью? Должно быть, до девчат подбираетесь? — Дед качает головой. — То-то молодость, молодость…

Я разуверяю деда в его предположениях и усаживаюсь с ним рядом. А ночь все так же глядит бесчисленными звездами с высокого неба, и все так же льются, бог весть откуда, звуки песни.

— Дед, — говорю я, обращаясь к старику, — как это сгорел ваш панский, двор? Вы, верно, помните?

— Двор панский?.. Да, было когда-то… давно было.

— Расскажите, дед!

Дед качает головой и достает из кармана тавлинку с табаком.

— Эге! Долго рассказывать, паныч! — говорит он, но по тону его голоса я вижу, что он и сам не прочь покалякать.

— Ничего, дед! Все равно спать не хочется…

— Ну, пускай будет по-вашему.

Дед, не торопясь, спрятал в карман тавлинку и начал:

— Давно это было, так давно, что и в селе нашем мало кто помнит теперь то время. Еще совсем малым хлопцем был я в эту пору. В доме этом жил пан наш Вишневский. У… богатый пан был! Таких теперь — я не знаю — и найдешь ли где-нибудь. Одних собак сколько держал, сколько народу при них было! Любил он охоту, и как выезжает, бывало, так просто посмотреть любо: как войско целое. Хорошо жил пан, и дом себе такой выстроил, что на всю округу, другого такого найти нельзя было: комнат — я думаю — до пятидесяти в нем было, и были они все высокие, вот как церковь наша!.. Может быть, и ниже немного были, да мне, малому, казалось так. Ну, сад еще при старом доме был такой же большой и старый, как вот и теперь. Так пан его по-своему устроил: баб каменных наставил в нем, фонтаны, беседки, пещеры устраивал. Дорожки желтым песком посыпали: нарочно песок за сорок верст из Коропчиной возили. Садовников одних было человек до тридцати, и главный был немец — Христиан Карлович. У него и я хлопцем служил…

Пан наш не всегда здесь жил. Прежде он в Петербурге служил, да за провинность какую-то его сюда прислали, и выезжать ему отсюда нельзя было. Говорили, будто убил он там кого-то. И похоже это, было на правду, потому что крутой нрав у него был. Чуть что — рассердится, и я не видел никогда, чтобы кто-нибудь сердился так: со злости, бывало, по земле катается, руки себе кусает, плачет… Говорили бабы, будто испортил его кто-то… А из себя молодой еще совсем человек был: не знаю, было ли ему лет тридцать, — молодец такой: высокий, красивый. И пани была молодая, красивая, и деточек двое маленьких. Толковали, — уж после слыхал я, — будто не по своей воле пошла пани за пана нашего, будто на богатство его старики ее покорыстовались, а прежде за другого сосватана она была. Ну, и пошла она за нашего, а все прежний у нее из думки не выходил. Его-то и пристрелил наш пан: после того и сюда его прислали, после того и пани стала его бояться… Впрочем, редко он и дома сидел: либо на охоте, либо с лошадьми возится. Завод у него свой был, — жеребцы по нескольку тысяч плачены были. Главный кучер у него был. Софроном звали, первый человек между дворней. Был у Софрона сынишка, Грицько, хромой, немного постарше меня: тоже при Христиане Карловиче был со мною вместе. Он-то, Грицько, и сжег двор панский, а как это было, так и теперь страх берет, если вспомнишь.

Жил здесь по соседству, в Баландиной, князь один. Богатейший тоже человек был и лошадей, как и наш пан любил. Вот и заспорили они как-то о лошадях, у кого лучшие лошади. Заклад большой положили и задумали наперегонки ехать из города сюда же, в Виску, потому что дорога здесь широкая, ровная, — верст двадцать будет.

Зимою дело было. Долго паи собирался. Все с Софроном по целым дням лошадей они выбирали, пробовали. Ну, и выбрали, наконец, четверку, звери, а не лошади были, — вороные все, как одна…

Доволен пан — ходит, руки потирает:

— Что. Софрон, ты как думаешь: выйдут ли кони князя против нашей четверки?

— Куда! — говорит Софрон. — Таких лошадей у князя и не бывало никогда, и у деда его лысого не бывало!

Смеется пан:

— Далеко, значит, его позади оставим?

— Уж это непременно! — Смеется пан

…Послал к князю письмо, чтобы приезжал, значит.

Приехал князь. Сам маленький такой, и не видно его из шубы. Серые лошади у него были — тоже четверка; за саньми их привязанными вели.

Вышел наш пан на крыльцо, встречает князя, а сам все на серых поглядывает, видит — хорошие лошади. Зашли они с князем в дом. Глядим-опять бежит пан наш.

— Софрон! Софрон! Видел?

— Видел.

— Лучше наших? — Махнул Софрон рукой:

— Куда! Против наших лошадей далеко не выйдут! — Засмеялся пан, назад в комнаты побежал.

Целый день пробыл князь у нашего пана и ночь здесь ночевал. На кучерской Софрон с Кузьмой (так кучера князя звали) ознакомились. Друг дружке лошадей своих, сбрую показывали. После обеда лошадей ковать водили и наших, и княжеских, потому что была