Алексей Смирнов - Лазарь и бес

Смирнов Алексей

Лазарь и бес

Алексей Смирнов

Лазарь и бес

Однажды в Пасхальную ночь, слушая службу, в толпе смиренно ликовавших прихожан я приметил человека особенно набожного. Его глаза, горевшие торжеством и восторгом, выдавали состояние неподдельного экстаза. "Вот истинный христианин",- подумал я не без зависти, ибо в моих собственных чувствах не было и тени высокого исступления. Я попросту находился в прекрасном расположении духа: мучительный пост благополучно завершился, и в скором времени меня ожидал праздничный стол - как честно заслуженная награда.

Нас собралась большая компания, и потому я думал, что усердный к Богу незнакомец к нам присоединится - наверняка он был знакомцем кого-то из наших, - ан нет! кого я ни спрашивал, никто его знать не знал, не оказалось его и за столом. Наконец, после третьей или четвёртой рюмки мне удалось разговорить регента. Он, однако, не свёл мое любопытство на нет, но лишь разжёг его.

"Который?"- регент, жуя, принялся уточнять.

"Такой невысокий,- пустился я в объяснения.- Лысый, с бородкой, с лошадиными зубами. Одет был в темно-голубой плащ".

Регент кивнул:

"Он не нашего прихода. Уникальная личность. Довольно нелюдим - впрочем, это легко понять. Ведь никто ему не поверил - даже Церковь. Теперь о том, что с ним случилось, он предпочитает не распространяться".

"А что же с ним случилось?"

Регент помешкал, решая, говорить мне, или не говорить.

"Умер и воскрес,- молвил он в конце концов громким шёпотом, отставил фужер с крюшоном и быстро перекрестился. - И весьма убедительно описывает произошедшее. Одна беда: свидетелей нет никаких".

"Он, часом, не болен?"- задал я неизбежный и совершенно естественный вопрос.

"Кто знает?- пожал плечами регент.- Может быть, и болен. Во всяком случае, к его словам отнеслись предвзято. Есть ещё одно неблагоприятное обстоятельство: имя этого человека - Лазарь".

"Это уж слишком",- я усмехнулся.

"Вот именно. Многим пришло в голову, что само по себе имя могло послужить толчком к переоценке и без того нездоровой личности. И бред, давно готовый вырваться на свободу, вырвался. А имя сделалось его содержанием".

Здесь наш разговор оборвался, потому что регента позвали к себе какие-то сиволапые радикалы, развлекавшиеся особняком - напряжённо и ненатурально. Я остался в одиночестве и некоторое время размышлял над сомнительным опытом незнакомого мне Лазаря. Но пир продолжался; многие гулявшие начали мало-помалу терять человеческий облик. Вскоре втянулся и я; потом, горланя песни, вышагивал по заспанному утреннему проспекту, и как очутился в конце концов дома - рассказать не берусь.

Лысый Лазарь не шёл у меня из головы ещё два-три дня от силы. Но вот уехала в прошлое Пасха, и вскорости я рассеянно повелел незваному гостю выйти из мыслей вон. Моя повседневность имела очень мало общего с церковной жизнью. Я работал в фирме, разъезжал туда-обратно по стране; на пути моём встречались душевнобольные самых разных сортов - в большом количестве, сверх всякой приличествующей обществу меры. И Лазарь волей-неволей почтил своим присутствием эту безумную компанию, сделавшись в моем представлении всего-навсего одним из множества - не самое почётное место в памяти. Вероятно, он заслуживал большего - вот почему однажды, в три часа пополудни, Лазарь дружелюбно обнажил в улыбке свои зубищи, стоя на пороге купе; там, в расслабленном одиночестве, сидел я - мне выпала дальняя дорога в российскую глубинку. Руководство поручило мне совершить там маленькое экономическое чудо.

Я сразу узнал попутчика и не пытался этого скрыть - тут же, не сходя с места, объяснил ему, где и когда его видел. Радушие вошедшего слегка поблекло; он сощурил глаза и стал оценивающе меня рассматривать - наученный, видимо, горьким опытом откровений в клерикальных кругах. Не касаясь его биографии, я поспешил сообщить Лазарю, что считаю себя человеком сугубо светским, веду беспорядочную духовную жизнь, и что сам Лазарь запомнился мне совершенно случайно. Короче говоря, я давал понять, что не имею ни малейшего понятия о его чудесном воскресении. Он с явным облегчением вздохнул, расположился напротив, полез в саквояж, достал оттуда молитвенник и положил перед собой. Потом он установил на столике маленький складной образок. Эти предметы, вражеской армии подобно, противостояли моему развращённому воинству - фляге с коньяком, двум бутербродам с горбушей и пачке "Честерфилда".

Оставалось непонятным, почему столь духовная личность позволяет себе роскошествовать и едет в дорогом купе - я точно знал, что поезд заполнен, дай Бог, наполовину и свободных мест подешевле достаточно. Лазарь, словно прочитав мои мысли, посетовал на железнодорожную дорогивизну и сказал, что шумное плацкартное общество мешает ему медитировать.

"Вы, если не ошибаюсь, человек православный?- спросил я у него.- Почему же тогда - медитация? Этим словом чаще пользуются буддисты. Хотя я не специалист и не претендую..."

Я осекся. Реакция Лазаря меня удивила. Он изменился в лице, судорожно вцепился в молитвенник, раскрыл его на первом попавшемся месте и начал бормотать. Даже если мне удалось уличить его в каком-то грехе (в чем я сомневался), то и в этом случае волнение Лазаря выглядело несоразмерным причине. Пожав плечами, я стал распаковывать вещи. Время от времени я косился в сторону Лазаря и все больше удивлялся выражению его лица: на том вся явственнее проступало какое-то юродивое, болезненное злорадство. Когда он закончил и с победным видом скрестил руки на груди, я пригласил его немножко выпить. Тут торжество сменилось хитрющей улыбкой. Лазарь лукаво погрозил мне пальцем и ответил:

"Как вы сказали? Выпить? Увольте, сударь, не дождётесь. Да-да! Так я и думал. Со мной шутки плохи, можно не сомневаться. Ну, милый мой, единственный, я отлично знаю, как тебе хочется...сейчас, мой ненаглядный...вот, слышишь? видишь? я уже наливаю в стопочку..."

Я глядел на него ошарашенно. До меня не сразу дошло, что Лазарь обращается уже не ко мне, а к кому-то третьему, невидимому. Тем временем мой собеседник в самом деле начал наливать в стопочку коньяк.

"Чувствуешь, как вкусно пахнет?- ворковал он себе под нос.- Ах, как хочется угоститься - я ведь понимаю! Посмотри, как играют краски в лучах солнца - настоящий комочек света в стеклянной тюрьме! Посмотри! Посмотри хорошенечко! Полюбуйся! Порадуйся, мать твою так! Гляди! Гляди, сучье племя!!"

Лазарь швырнул стопку на пол и начал дико отплясывать в коньячной лужице. Я вжался в спинку сиденья. Дверь чуть отворилась, на шум деловито заглянул проводник.

"Что тут у вас?" - осведомился он деревянным голосом. Лазарь остановился. В последний раз топнув, он застыл и с отвисшей челюстью уставился на вошедшего.

"Всё в порядке,- вмешался я, не будучи, впрочем, уверен, что поступаю правильно. Я извиняющеся улыбнулся: - Палёный коньяк. Клялись, что настоящий, но вы ж понимаете..."

Ни слова не говоря, проводник медленно отступил. Я поднялся с места, закупорил купе и повернулся к скандалисту; тот тяжело дышал и непонимающе смотрел себе под ноги.

"Куда это вас поволокло?- осведомился я довольно грубо.- Черти вас допекли?"

"А ну как и вправду - черти?"- Лазарь поднял голову и взглянул на меня вызывающе. Возможно, он хотел меня удивить, но сенсации не вышло. Я давно уже не маленький мальчик и о том, что Лазарь общается с нечистой силой, догадался очень быстро. Вернее, общается с тем, что считает нечистой силой лично он, - что до меня, то я, естественно, подозревал в нем обычного психа.

"Ваше дело",- отрезал я, ничем не обнаруживая удивления, и Лазаря мои слова явно разочаровали. Я и вправду был скорее зол, чем заинтригован: меня не радовала перспектива провести сутки в одном купе с сумасшедшим.

"Послушайте,- в голосе Лазаря чувствовалось желание загладить вину.Дело действительно в бесе, и я вас не обманываю".

"Я не собираюсь с вами спорить,- сказал я ему. И тут же затеял спор: В любом случае не забывайте, что ваше поведение - просто ребячество. Если не истерика. Вам что-то померещилось, вы, не подумав, вообразили, будто судьба свела вас с самим дьяволом - не больше и не меньше, и - пошло-поехало".

Лазарь, вопреки моим ожиданиям, не обиделся. Он молча вынул из кармана несвежий носовой платок, опустился на корточки и начал вытирать растоптанную лужицу. Я занял своё место, залпом осушил сиротливую стопку и вынул из папки прайс-листы. Достав калькулятор, я углубился в расчёты, не желая иметь с Лазарем никаких дел. Тот продолжал безмолвствовать; что-то в моём сознании никак не могло примириться с загадкой и не довольствовалось полученным ответом. Попутчик был мне неприятен, и всё-таки я всячески - отчасти бессознательно - искал повода возобновить беседу. Случай вскоре представился: я извлёк из пачки сигарету и сухо спросил, не повредит ли Лазарю дым.

Он ответил, что нет, но эта любезность потребовала от него изрядного мужества - внутренняя борьба со всей очевидностью обозначилась в его секундной гримасе. То, что я с ним заговорил, обнадёжило Лазаря, и он обратился ко мне с предложением: