Борис Лазаревский - В степи

Борис Александрович Лазаревский

В степи

Весь путь занесло на большом расстоянии. Рельсов не видно. Телеграфные столбы сделались вдвое ниже, и кажется, что вместо проволок на них висят опустившиеся белые шнуры, каждый толщиною в палец. Небо уже совсем прояснилось. Звёзды стали крупнее и ярче и равнодушно глядят на землю, мигая своими зеленоватыми лучами.

Вся степь и крыши на хатах ближайшего хутора покрыты ровным толстым слоем снега, кажущегося ночью бледно-лиловым.

Только в одном месте резко выделяется полоса света, пробивающегося через обледенелые окна казармы, в которой временно живут ремонтные рабочие и артельный староста Кравцов.

Кругом так тихо, что голос стоящего у самых дверей Кравцова раздаётся вокруг, вероятно, саженей на триста. Его молча слушают восемь рабочих с лопатами в руках и путевой сторож. У всех усы и бороды от мороза белые, точно собрались одни старики. Неуклюжие, тёмные укутанные фигуры стоят неподвижно.

Топчется на одном месте, с фонарём в руках, только тот, который поближе к артельному старосте.

— Ну нечего тут рассуждать, — говорит ему Кравцов. — Ступай и скажи им ещё раз, что греха в этом нет. Грех будет, если они не помогут людям выехать со станции.

— Так як бы ж не щедрый вечир, — нараспев отвечает рабочий.

— Что?

— Кажу, як бы не щедрый вечир, а то ж Новый год завтра.

— Скажи, что по два рубля в сутки будут давать.

— Та я вже казав. Там народ такий слабосильный, шо страсть.

— Ну ступай, ступай, кого хочешь веди, только чтобы люди были сегодня же. Ступай, ступай…

Посланный досадливо машет рукой и идёт. Фигура его делается всё меньше и меньше, и затем кажется, что он уже совсем не двигается, покачивается только из стороны в сторону светлая точка фонаря.

Кравцов всё время мигает глазами, потому что ясно ощущает, как начинают обмерзать его ресницы, потом протирает их рукавом и, обращаясь к остальным рабочим, произносит:

— Ну…

Люди выстраиваются гуськом и, проваливаясь по пояс в снегу, двигаются к едва выделяющейся насыпи.

Впереди всех Кравцов. На душе у него тоскливо. В таком неопределённом и нелепом положении он давно не был.

Телеграф не действует. Поезда не идут. Не пришёл и рабочий поезд. Неизвестно даже, который час. Одни часы в казарме испортились, а карманные стали на пяти, должно быть от холода, потому что он их часто вынимал. Нет начальства, нет дорожного мастера, нет и достаточного количества людей, а предпринимать что-нибудь нужно. Настроение его передаётся всем рабочим.

Лениво втыкают «для проформы» на палке красный фонарь и принимаются копать снег с таким видом, точно их заставили вычерпать ложками огромный пруд.

Чтобы согреться, Кравцов сам берёт лопату и намечает, где нужно рыть.

«Или в управлении ещё неизвестно, — думает он, — или начальник участка выехать не может. Что будешь делать?.. Вот тебе и Новый год… И себя жаль, и рабочих жаль — всё равно напрасно бьются, а не начать расчистку страшно, — приедет начальник участка, пожалуй, под горячую руку и должности лишит. Хоть к утру, а он непременно будет».

Потом Кравцову представляется внутренность казармы. Печь, лавки, лампа на стене и в углу большой стол. Приглашённая из хутора на праздники баба Горпина, вероятно, уже разогревает борщ со свининой и колбасу. Всё это необыкновенно вкусно, — к тому же в шкафу под замком стоят две бутылки с водкой. Полдничали уже давно, а после еды все очень долго спали.

Вообще, время тянется убийственно медленно.

Часа через два является посланный и приводит с собою только десять человек. Всё это самые захудалые мужики, по большей части, парни из бедных семей.

Один из них не похож даже на мужика, не похож он и на рабочего. Тощий, согнувшийся, одетый в серое драповое пальто с чёрными пуговицами и подпоясанный ремнём, с головой, обмотанной башлыком, он весь ёжится и оглядывается как собака, которая боится, что её прогонят.

Кравцов откашливается и строгим голосом произносит:

— Так по два карбованца в сутки и работать по настоящему, а кто будет часто бегать греться, с того вычтется.

Все молчат.

— Согласны? — спрашивает Кравцов громче.

Два-три голоса отвечают:

— Та согласни.

— Як було, так и буде, — произносит после кто-то один.

Затем все идут в казарму. Кравцов прибегает в своё помещение и, отворив шкафик, наскоро пьёт из бутылки несколько глотков водки. Потом он достаёт из кармана книжку в засаленном парусиновом переплёте и записывает имена и фамилии прибывших.

— А ты откуда? — спрашивает он у человека в сером пальто.

— Я издалека.

— Так чего же ты на хуторе очутился?

— Так случилось.

— Ну хорошо, для нас это всё равно. Имя?

— Иван.

— Фамилия?

— Бакин.

— На ремонте пути работал когда-нибудь?

— Нет.

— А на заносах?

— Тоже нет, но думаю, что смогу.

— Думать не нужно, работать нужно.

Человек в сером пальто едва заметно улыбается.

Лицо у него чистое, совсем молодое, под глазами чёрные пятна. Смотрит он как-то задумчиво, произносит слова правильно по-русски и мягко, точно начальник дистанции говорит.

Кравцов ещё раз внимательно его осматривает, затем раздаёт лопаты, и все выходят на мороз. Из каждого рта и носа вырываются расплывающиеся в воздухе струи пара.

Работа пошла как будто веселее, но и через два часа её почти не заметно. Прошли саженей сорок, не больше.

Чтобы не бегать греться в казарму, до прибытия рабочего поезда, разложили два костра. Горят они плохо, дрова шипят и постоянно трескают.

Кравцов сидит на корточках у огня и, глядя на спину человека в сером пальто, думает: «Служишь на железной дороге, так каких только людей не насмотришься. И зачем этот Бакин очутился на хуторе? Если потребовать у него паспорт, то наверное не окажется. Как бы дорожный мастер не стал ругаться, что шляющих принимаем. Впрочем на сутки или на двое, не всё ли равно, с паспортом он или без паспорта»…

«Который это может быть час?.. Вероятно не меньше десяти… Придёт до утра служебный поезд или не придёт?.. Нет, не может он придти. Если так занесло от самой станции, то до утра не откопают. Снегочистеля тоже близко нет, говорили, что третьего дня его увезли на заносы, на другой конец дороги!»

Кравцов встаёт и начинает ходить взад и вперёд по расчищенному месту.

Работают ужасно вяло. Следовало бы на них накричать, но это не поможет.

Сочувствия ждать не от кого. И небо, и степь так же равнодушны к нему как и ко всем остальным людям. Жутко.

Слышно, как на хуторе закричал один петух, потом другой, третий.

«Вот он Новый год», — думает Кравцов и, приподняв под башлыком шапку, крестится.

Большинство мужиков перестало работать совсем, сошлись в кучку и толкуют. Один из них отделяется и подходит к Кравцову.

— Люды заморылися, — говорит он. — Хотят, шоб, поки рабочий поизд прыиде, вы их до дому пустылы, а то тут на степу од морозу погыбнуть можно.

— Ваше дело, а завтра я никого не приму.

— Так як же?

— А вот так же.

— Та мы ж свои люды.

— Приедет утром дорожный мастер, я так ему и скажу.

— Та мы ще у досвита прыйдем.

— Ну как знаете.

Кравцов понимает, что за ночь будет сделано немного, и самому ему невыразимо хочется согреться, поесть и отдохнуть.

— Ступайте куда хотите, — произносит он уже мягче и, решаясь пойти на компромисс, добавляет, — если дорожный мастер согласится, так мне всё равно, можете и завтра продолжать.

Рабочий кланяется и уходит. Остальные, поговорив между собою ещё, складывают лопаты и небольшой группой спускаются с насыпи.

Остаётся один Бакин. Он долго стоит на месте, потом, не оставляя лопаты, нерешительно приближается к Кравцову и, немного задыхаясь, произносит:

— Господин староста, я, кажется, отморозил себе щеку, будьте добры, позвольте мне зайти в вашу казарму обогреться.

— Пожалуйста, зайдите, — отвечает Кравцов, неожиданно для самого себя переходя на «вы».

У костра он оставляет только двух рабочих и строго-настрого приказывает им: «Если послышится свисток или покажутся огни, сейчас же дать знать», и обещает через час их подсменить.

Повторив ещё раз то же самое, Кравцов, поскрипывая сапогами по снегу, быстро направляется к казарме, а за ним, поминутно спотыкаясь, спешит Бакин.

Казарма разделена на две половины. В первом большом и грязном помещении ночуют рабочие, и пахнет здесь луком, соломой и мокрыми сапогами.

Во второй комнате живёт сам староста, в ней гораздо чище, светлее горит лампа, носится запах жареной колбасы, и очень тепло, почти жарко.

Свернувшись калачиком на лавке, дремлет баба Горпина. Услыхав стук двери, она вскакивает и мотает головой, должно быть соображая, во сне ли она видит Кравцова и другого неизвестного человека или наяву.