Джафар Джабарлы - Севиль

Джабарлы Джафар

Севиль

Джафар Джабарлы

СЕВИЛЬ

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

С е в и л ь

Б а л а ш - ее муж

Г ю л ю ш - сестра Балаша

Э д и л я (Дильбер)

А т а к и ш и - отец Балаша

Б а б а к и ш и - отец Севиль

А б д у л - А л и-бек - приятель Эдили

М а м е д - А л и - приятель Эдили

Т а ф т а - прислуга

Г ю н д ю з - сын Севиль и Балаша

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Последние лучи солнца уходят за далекие горы, и город постепенна погружается в темноту.

Комната в старом доме. Старинные полки, карнизы, ниши с расставленной посудой. Тут же пианино, гардероб, европейская мебель.

Севиль (сидит у пианино и, ударяя одним пальцем по клавишам, уныло поет).

Мой жестокий, милый друг!

Память горше яда мне.

Ах, друзья, судьба на миг

Не была отрадой мне.

Мой жестокий, милый друг!

Что с тобою, милый друг?

Ты такой унылый, друг!

Кто-то подучил тебя.

Был другим ты с милой, друг!

Что с тобою, Милый друг?

Входит Гюлюш с лампой руках и повторяет последнюю строку песни.

Гюлюш. Что ты, Севиль, такая скучная? Не больна ли?

Севиль. Нет, Гюлюш, я здорова.

Гюлюш. Как - здорова? У тебя и глаза красные. Опять плакала?

Севиль. Мне грустно, Гюлюш. Сегодня Балаша нет так долго.

Гюлюш. И ты сидишь голодная, ждешь его?

Севиль. А как же, Гюлюш? Хуже отравы хлеб, что мы едим. Бедный Балаш работает дни и ночи, из сил выбивается. Даже покушать ему некогда. Вот уже второй день он домой не заходит.

Гюлюш. Ну и что же, Севиль?

Се в иль. Как - что? Раньше мы были бедны. День трудились, вечером ели свой кусок хлеба с радостью. Жили не тужили. А теперь, слава богу, имеем достаток. Да что толку? Друг друга не видим. Он работает голодным. Да и мне кусок в горло не идет.

Гюлюш. Ах, Севиль, какая же ты наивная! Откуда ты знаешь, что он работает дни и ночи и ничего не ест. Севиль. Как же мне не знать? Гюлюш. Ведь ты же с ним не бываешь?

Севиль. Сам он говорит. Где же он бывает, если не на работе? Забежит домой, выпьет впопыхах стаканчик чаю - и опять на работу. Черт бы побрал такую работу, что и дни отнимает и ночи. И несчастны же наши женщины! Русским и армянкам куда легче. Вот, вот хотя бы жена Ивана. Жалованье у нее больше, чем у мужа. А мы сидим себе и ждем, что муж принесет. Ах, если бы я умела что-нибудь делать! Как бы я помогала Балашу!

Гюлюш. Бедная ты моя, Севиль. Если бы ты знала, что творится на свете! (Берет с этажерки письмо.) Что это за письмо?

Севиль. Не знаю. Оно было в книге Балаша. Утром я подняла с полу.

Гюлюш (пробежав письмо). Опять от нее... (Сердито комкает письмо.)

Севиль. От кого, Гюлюш? Ты осторожнее, Гюлюш. Порвешь. Там карточка. Погляди, какая хорошенькая барышня, с гребешком на голове да с цветком на груди...

Гюлюш. Ах, какая ты жалкая, Севиль! Над тобой издеваются, а ты целый день сидишь голодная и ждешь Балаша.

Севиль. А как же быть, Гюлюш? Ну скажи, что делать? Он, бедняга, трудится, а мне... до еды ли?

Гюлюш. А ты знаешь эту женщину?

Севиль. Где мне! Я только карточку ее видела. А вот другую он к стене прибил. Вместе, говорит, служим. Как-то я сказала ему: пойдем и мы снимемся вместе и карточку прибьем к стенке. Да он не согласился... Как ты думаешь, Гюлюш, я выйду на карточке? Ах, боже мой, как мне хочется иметь свою карточку, поглядеть, как я выйду.

Гюлюш. Пойдем, Севиль, со мной. Тебя снимут.

Севиль. Нет-нет. Разве Балаш позволит? Без него я шагу не могу сделать. Ах, Гюлюш, если бы я была такая, как ты. Я бы училась и помогала ему.

Гюлюш. Бедная Севиль! Жалкая!

Севиль. Гюлюш, милая, скажи, почему ты последнее время меня все бедной да жалкой называешь?

Гюлюш. Ах, Севиль, ты и впрямь бедная, жалкая. На все смотришь глазами Балаша. Тебе хочется, чтобы весь мир служил только его счастью. А для себя тебе ничего не надо.

Севиль. Ну да! Что я без него? Да будет благословенна его тень над моей головой!

Гюлюш. Его тень - вот эта черная чадра. Пока -она на тебе, ты не перестанешь быть жалкой.

Севиль. А что же делать?

Гюлюш. Сними и брось.

Севиль. А Балаш? Разве согласится? Он против того, чтобы и ты ходила открыто.

Гюлюш. Но я все же хожу...

Севиль. Ну, ты уже прослыла безумной. Что он может сказать тебе? Он тебя и сестрой не считает. Помешанная, говорит. А я ему - жена. Как могу не слушаться его? Муж-то ведь - тень аллаха.

Гюлюш. Глупости. Ни аллаха нет, ни его тени.

Севиль. Господи, прости!... Не говори так, Гюлюш! Нехорошо!

Гюлюш. Бедная Севиль! Ты слепо веришь в людей. У тебя перед глазами черное покрывало. Я хотела бы сорвать его, но боюсь, выдержишь ли ты весь ужас, который предстанет перед твоим взором.

Севиль. Как ты сказала, Гюлюш? Покрывало порвешь?

Гюлюш. Какое покрывало?

Севиль. Не знаю... Ты же сказала, покрывало порвешь?

Гюлюш смеется.

Да не смейся, Гюлюш. Объясни лучше, что ты хочешь сделать?

Гюлюш. Эх, Севиль! Земля соскочила со своей оси. Мир переживает землетрясение...

Севиль. Что ты говоришь? Будет землетрясение? Да не смейся же. Скажи, а почему ты порвешь покрывало?

Гюлюш. Эх, Севиль! Теперь уже игра подходит к концу. Еще немного - и ты сама прозреешь...

Входит Атакиши с маленьким сыном Севиль.

А т а к и ш и (поет).

И сжатое желтое просо

Руками старух безголосых,

Кистями богатое просо,

Все в жертву тебе, о дитя!

Гюлюш. У кого ты этим словам научился, папа?

Атакиши. Эти слова еще матушка твоя певала.

Севиль. И ты так хорошо их запомнил?

Атакиши. Много я их знал, да перезабыл. (Лаская ребенка, продолжает напевать ему.)

И кони, что топчут посевы

(Эй, сони табунщики, где вы?)

И вдовы, и старые девы,

Все в жертву тебе, о дитя!

Гюлюш (смеясь). Вот это хорошо! Почему же только девы, и то старые? А мужчины?

Севиль. Мужчина - опора дома. А женщина что? Приткнется в угол, точно мешок с золой. Ни богу свечка, ни черту кочерга... Только знаешь, дядя, такие песни Балашу не нравятся. Говорит, это мужицкие песни... Надо, говорит, "баюшки" петь...

Атакиши. Что из того, что мужицкие? Видать, переучился, да ума решился. Это что же такое - "баюшки"?

Севиль. Не знаю. Я просила его научить меня, но ему все некогда.

Гюлюш. Требовать он время найдет, а учить - некогда.

Атакиши. Ну, да ладно. Раз не нравится, не будем петь. Уж стемнело. Возьми-ка ребенка, а я за водой схожу.

Севиль. Не надо, дядя. У тебя рука больная. Уж лучше я кого-нибудь пошлю...

Атакиши. Что ты, дочка! Экая мудрость - воду таскать. Скучно мне без дела. Я в жизни без работы не сидел. А теперь ничего не поделаешь. Искалечила мне руку проклятая машина, домоседом сделала. Не то бы я...

Севиль. И зачем это, дядя? Слава богу, нужды не имеем.

Атакиши. Не в нужде, дочка, дело. Уж таков закон: коли человек в доме без заработка, его ни во что не ставят. На что мать, и та больше любит того сына, который больше зарабатывает. Да разве я такой был? Помню, в молодости с твоим отцом, с Бабакиши... Хороший мужик... Давно не видел шельму...

Севиль. И я шестой год не видела...

Атакиши. Тогда он был словно откормленный осленок. Да... Мы с ним в лес по дрова ходили. Видишь вот эту руку? Вот какие деревья с корнями вырывал из земли. А дубинка моя! Скалы дробила. Как-то, помню, хватил Гасана по мягкому месту, да так, что ровно два месяца ему сырое тесто прикладывали. Еле выжил. Да, дочка. Были времена... А теперь проклятая машина сгубила меня... У сына приживальщиком, дармоедом стал. Каждый кусок горечью пропитан.

Севиль. Ради бога, дядя, перестань... Аж сердце сжалось. Услышит Балаш такие речи - осерчает. От кого же человеку и помощи ждать, как не от сына?

Атакиши. Это-то верно, дочка. Плохо ли, хороша ли - все-таки сын. Только я с детства привык к самостоятельности. Я и у бога рабом не был. Следы от копыт моей лошади небось и по сей день с гор и долин не стерлись. Ах, если бы рука моя работала! Теперь одно у меня осталось утешение - ведро воды да вязанка дров. Хоть этого меня не лишайте.

Севиль. Ради бога, дядя! Что ты говоришь! Для кого же бедный Балаш зарабатывает?

Гюлюш (надевая пальто). Ты верно говоришь, отец. Твоя искалеченная рука беспомощна в водовороте нынешней жизни. (Пристально смотрит на него.) В таком виде ты ни на что не годен.

Атакиши. Ты это зря, дочка. Это добрый тулуп. От деда - отцу, а от отца мне достался.

Гюлюш. Дед и отец... Все это прошло. Забудь о них. Тебе надо стать человеком сегодняшнего дня, облачиться в новую одежду, надеть новую шапку...

Атакиши. Что же это за новая шапка?

Гюлюш (снимая свою кепку). Вот она, новая шапка!

Севиль. Да что ты, Гюлюш, с ума сошла?

Гюлюш. А в этом виде ты обречен на смерть.

Севиль. Как, то есть, на смерть?

Гюлюш. Да, на смерть. А ведь ты еще не стар и крепок, как железо. Балаш же тебя не понимает. Он скрывает тебя от жизни, он усыпляет тебя, подавляет твою волю. Перед лицом нарастающей бури он хочет оставить тебя бессильным. Но ты не робей, отец. Слушайся меня, и я дам тебе жизнь.