Иван Лазутин - Черные лебеди
— Почему?
— Потому, что слабый всегда добровольно принимает власть сильного. Причем принимает эту власть незаметно для себя, так как незаметно сильный подчиняет себе слабого.
— Это что — робинзонада в дружбе?
— Нет, не робинзонада. То неравенство и та власть, о которой говорю я, лежат в сфере чувственного, в самых ее благороднейших и интимных проявлениях — в любви и дружбе. И вот ведь какая загадка: чем осознанней я принимаю власть мужа, тем становлюсь сильней. Теряя один икс, я тут же в этой потере приобретаю два игрека. Наверное, я говорю туманно?
— Нет, Оля, ты говоришь очень понятно. Причем всю твою философию можно замкнуть в одно слово.
— В какое?
— Люблю!
— Да, люблю. И я счастлива.
— Завидую я тебе, Олечка, по-доброму. А я свое счастье сама оттолкнула от себя. В моей жизни осталась одна звездочка. Да и та печальная.
— Какая?
— Таня. И не потому, что она дочь Николая Сергеевича. Больше всего, наверное, потому, что ее детство — это мое детство.
— Ты ее удочерила?
— Конечно.
— А фамилию чью носит?
— Отца. Струмилина.
— К дедушке привыкла?
— Неразлучны.
— Как его здоровье?
— Работает. Завтра у него показательная операция. Готовится к ней две недели. Будут присутствовать хирурги из Америки и Финляндии.
Заслышав за спиной треск хрустнувшей ветки, Лиля вздрогнула и резко повернула голову: дед и Таня, приседая в коленях и неслышно ступая, хотели подойти к гамаку незаметно.
— Ах вы, заговорщики! — воскликнула Лиля и погрозила пальцем Тане.
— Мы с дедушкой идем на родник. Пойдемте с нами! Мама, тетя Оля ни разу не видела наш родник!
— Что это за родник? — Ольга привстала с гамака.
— О!.. — Батурлинов вскинул над головой руку. — О нашем роднике ходят легенды! Говорят, двести лет назад из него пили цари. Из Москвы слуг наряжали за этой студеной водицей. А жители окрестных деревень утверждают, что вода в роднике чудодейственная. Стоит разок умыться — и станешь красивой и молодой.
— Вы это серьезно, Гордей Никанорович? — спросила Ольга, стараясь по лицу Лили, по которому скользнула улыбка, понять: не шутит ли насчет царей и царских слуг?
— Насчет чудодействий — не утверждаю. Что касается чая — лучше воды не найдешь. Цари были не совсем дураки. Пойдем, Танечка.
Хлопнув калиткой, Гордей Никанорович и Таня скрылись за кустами акации, разросшейся вдоль изгороди.
— Дедушка-а!.. — крикнула вдогонку Лиля. — Вы потише. Мы вас догоним.
На ходу повязывая косынку, Лиля побежала за бидончиком:
— Олечка, дедушка сказал правду. В подземных родниках есть какая-то тайна. Пойдем… Не пожалеешь.
III
Приема у военного прокурора Веригин ждал больше месяца. Ходил на Кировскую почти каждый день, следил, как продвигается очередь. И вот, наконец, дождался. Завтра его должен принять прокурор. Ночь спал плохо. Да и какой там сон, когда решалась судьба всего, что было отнято и что может быть возвращено. А главное — вернуть доброе имя, чтобы открыто смотреть в глаза людям.
Бесконечно длинными показались четыре часа, проведенные в полутемном коридоре. Не у одного Веригина замирало сердце, когда дежурный старшина с красной повязкой на рукаве выходил из кабинета прокурора и вызывал следующего. В коридоре сидело более десяти человек. Все были курящие. Курили жадно, прикрывая папиросу лодочкой ладони. Веригин решил, что в прошлом все эти люди — военные. Иначе, что бы им делать в военной прокуратуре?
Вызвали Веригина. Он встал, оправил суконную гимнастерку, подпоясанную широким ремнем, и шагнул через порог кабинета.
За столом, покрытым зеленым сукном, сидел подполковник — средних лет, с худощавым, утомленным лицом. Это и был военный прокурор. Словно оценивая, кто стоит перед ним, он остановил взгляд на выгоревших темных полосках на воротнике гимнастерки Веригина. Это были следы петлиц, которые отпороли давным-давно. Глаза прокурора как бы спрашивали: «Как вы сумели сохранить эту довоенную форму?..»
— Садитесь, — предложил он.
— Спасибо, — Веригин сел.
— Я слушаю вас.
Веригин положил перед подполковником заявление, убористо написанное на четырех страницах.
Прокурор пробежал глазами первые строки и понял, что имеет дело с крупным военачальником в прошлом. Неторопливо закурил и принялся читать. Читал внимательно, иногда что-то обдумывая или припоминая.
Холодный пот щекочущей струйкой плыл по спине Веригина. А прокурор все не отрывал глаз от заявления. Вот он снова вернулся к первой странице. Потом вздохнул и отодвинул заявление в сторону. Только теперь Веригин рассмотрел глаза прокурора: серые, умные, глубокие. Такие глаза не бывают у людей жестоких, равнодушных.
— Где вы сейчас проживаете?
Веригин протянул прокурору паспорт:
— В Красково, по Казанской дороге.
Прокурор не стал смотреть прописку, поверил на слово и отодвинул от себя паспорт:
— Для того чтобы военная прокуратура возбудила ходатайство о реабилитации, нужны характеристики от людей, которые вас хорошо знают. Разумеется, это должны быть авторитетные люди, лучше всего — военные.
Веригин вспомнил Орлова:
— А этим лицом может быть человек, который, как и я, отбывал срок заключения?
— Кого вы имеете в виду?
— Вице-адмирала в отставке.
— Фамилия?
— Орлов Владимир Николаевич. С ним вместе мы пробыли одиннадцать лет. Шесть лет в лагерях и пять лет в ссылке. Сейчас он в Москве. Восстановлен в партии, реабилитирован.
— Орлова я знаю хорошо… — подполковник прикурил погасшую папиросу, и словно что-то обдумывая, тихо продолжал: — С Орловым не раз приходилось встречаться. Он прошел через нас.
Прокурор достал из нижнего ящика стола желтую папку, долго листал ее, потом, найдя какой-то документ, сказал:
— Да, сейчас Орлов в Москве. Вице-адмирал. Получил на Песчаной улице прекрасную квартиру, — и, подняв взгляд на Веригина, спросил: — Вы давно видели его?
— В Москве еще не видел. Последний раз встречались в ссылке, в Енисейске, это было год назад.
— Что же так? Живете четыре месяца рядом с Москвой и до сих пор не навестили товарища по несчастью?
— Звонил два раза — не заставал. А потом Владимир Николаевич Орлов уехал на курорт.
— Что ж, курорт — дело неплохое. А вот насчет поручительства Орлова — я доложу руководству. Но думаю, этого будет недостаточно. Все-таки до тридцать седьмого года Орлов не знал вас. Если же у нас будет характеристика старого сослуживца, то вице-адмиральское поручительство, как подкрепление к ней, окажется очень кстати. Все-таки одиннадцать лет, да еще каких лет, вместе!
Прокурор вздохнул и улыбнулся. В улыбке его Веригин прочитал: «Эх, дорогой товарищ, если бы мне дали волю, власть и сказали: «Подполковник, плюнь ты на эту бюрократическую возню, на эту бумажную волокиту, на все эти послания и протесты в высшие судебные инстанции, решай все сам — ты прокурор…»
— Спасибо, товарищ подполковник, я вас понял.
— Теперь главный вопрос: кто персонально из ваших старых сослуживцев может дать характеристику? Я имею в виду тех товарищей, кто знал вас до тридцать седьмого года. Судя по вашему послужному списку, кое-кто из них еще должен служить в армии.
— Дело в том, товарищ подполковник, что, некоторых из моих бывших сослуживцев посадили в тридцать седьмом и тридцать восьмом годах, часть погибла в Отечественную войну, некоторые давно ушли в отставку… — Веригин смолк, глядя на портсигар, лежавший на столе.
— Курите?
— Если позволите.
Веригин волновался. Пальцы его рук крупно дрожали, когда он прикуривал.
— Неужели во всей Москве нет никого из старых друзей-сослуживцев?
— Есть, но они… как вам сказать…
— Бывшее начальство? Думаете, забыли?
— Нет, мои бывшие подчиненные. И думаю, что хорошо помнят.
— Ну, так что же?
Веригин закашлялся. В его прокуренной груди глухо захрипело:
— Да… Когда-то они были моими подчиненными. Были… Но теперь вряд ли захотят вспомнить. Одного даже рекомендовал в партию. Давно это было, в гражданскую.
— Кто он теперь?
Веригин ответил не сразу. Он посмотрел на подполковника так, словно раздумывая, стоит ли говорить ему о том, о чем он спрашивал.
— В Москве работают два моих бывших подчиненных. Сейчас они большие начальники.
— Кто они?
— Оба маршалы.
— Каких родов войск?
— Один — Маршал Советского Союза.
— А другой?
— Маршал артиллерии.
— Д-да… — подполковник покачал головой, многозначительно улыбнулся: — Интересно… Что ж, тем более все должно быть хорошо, — подполковник встал.
Встал и Веригин.
— Товарищ комбриг! Считаю, что не ошибаюсь, если уже сейчас называю вас так… Дела ваши вовсе не плохи. Это… — прокурор показал на заявление, лежавшее на столе, — я оставлю у себя. Теперь дело за характеристикой. Полагаю, если один из маршалов даже в сдержанных тонах напишет о вас несколько добрых слов, то наша прокурорская машина заработает на предельной скорости. Это я вам обещаю.
