Александр Соболев - Ефим Сегал, контуженый сержант
- Вот она, кровушка! - хищно облизнулся Красницкий, облапил пятерней почти им одним опустошенную бутылку. - О, мы уже, оказывается, выпили до донышка? Молодцы! Девушка! - Явилась официантка. - Принесите-ка нам еще граммчиков триста... нет, четыреста... а, что там - еще бутылочку такого же коньячка и по цыпленочку «табака».
- Мне цыпленка не надо, - поправил Ефим, - я и этого всего не осилю.
- Что же вы, молодой человек, так плохо кушаете? - упрекнул Красницкий. - Ладно, насиловать юношу не будем. Давайте одного цыпленка... Сделаем небольшой антрактик, обождем горючее. - Даниил Борисович тщательно вытер салфеткой жирный рот и руки. - Люблю поесть! И выпить, конечно, - добавил со смешком. - А вы что же отстаете? Осетрину еще не одолели. Позор!
Из первой бутылки Ефим выпил чуть больше ста граммов, остальное - Красницкий. Коньячок делал свое дело: Ефим уловил, как неестественно заблестели коричневожелтые глаза Даниила Борисовича, как сквозь смуглую кожу проступил густой румянец - издатель захмелел.
- Эх, брат, - чугунная длань опустилась на плечо Ефима, - и ты, видно, горя хлебнул... Ничего, брат... разреши к тебе обращаться на «ты» - я разика в два тебя постарше... Не горюй! Заживем мы с тобой преотлично.
Обжорство Красницкого, собачья жадность к еде, фамильярность, слова «эх, брат» довели Ефима, он с плохо скрытым раздражением спросил:
- В каком смысле «заживем»?
- Во всех смыслах, во всех, были бы деньжата в кармане!
- По-моему, Даниил Борисович, вы и так недурственно живете и деньжата у вас, как я понимаю, водятся.
Красницкий снял чугунную длань с плеча собеседника, замолчал, полупьяным взглядом впился в него:
- Э-э! Ефим, я вижу ты ежистый! Что-то мне твои колючки не того. Может, коньячок подстегивает, а?
Ефим промолчал. Ему не терпелось поскорее расстаться с рестораном, вернее, с Красницким. Но трапеза, как назло, продолжалась. Официантка поставила на середину столика вторую бутылку коньяка, кое-что добавила на закуску, плутовато улыбнулась Красницкому, отчего тот сальненько ухмыльнулся, долгим взглядом проводил ее, уплывающую, вертящуюся, как на шарнирах.
- Ну-с, кончился антракт, начинается контракт, - засмеялся Красницкий, довольный каламбуром, с трудом оторвав маслянистые глаза от округлого зада официантки. - Как поется в песне: «Прочь тоска, прочь печаль!» Продолжим.
- С удовольствием! - неожиданно ухарски воскликнул Ефим, взял бутылку и, к изумлению Даниила Борисовича, налил себе не рюмку, а фужер вместимостью под двести граммов. - Вам, Даниил Борисович, тоже фужерчик?
- Мне? Мне? Тоже фужерчик? - опешил Красницкий. - Ну и ну! - покачал бычьей головой.
Не знал он, да и не мог угадать причину такой метаморфозы. Минуту-две назад Ефим решил: либо он сейчас же поднимается и оставит Даниила Борисовича в приятном уединении, либо начнет дурака валять и тем самым может быть собьет в себе растущее раздражение. Избрал второй варианы, более дипломатичный
- Ну-с, - провозгласил он в манере и тоном Красницкого, поднял и приблизил к нему фужер с огненным напитком, - выпьем до дна за отличную жизнь!
Чокнулись. Приоткрыв рот смотрел Красницкий, как Ефим залпом опрокинул фужер, не спеша взял с тарелочки лимонную дольку, густо посыпанную сахарным песком, отправил ее в рот
- Ну, брат, ты даешь! - с восхищением выговорил Красницкий. - Кто бы мог подумать! Вот это по нашенски. Да!
- По-фронтовому, Даниил Борисович, по-окопному, - развязно уточнил Ефим. - Там и коньячком иногда баловались, трофейным... Что же вы задумались? Посуда любит чистоту!
Не желая оконфузиться, Красницкий выцедил из фужера свою порцию, сморщился, крякнул, поскорее потянулся закусывать, поежился:
- Фу ты, дьявол! Понимаешь, Ефим, небольшими рюмками могу выпить хоть литровку.Особенно армянского, фужером - сроду не глушил! Однако, ты молодчина, молоток! Поглядеть, вроде бы, извини меня, не на что... Но силен, силен, бродяга. Вижу дело с тобой иметь можно. Молоток!
А "молоток" уже начал хмелеть. Развезло и Красницкого. Он поманил пальцем Ефима, наклонился к нему отяжелевшей головой.
- Слышишь, брат, - зашептал доверительно, - эх, и заживешь ты при мне, ежели дураком не будешь. У нас не артель - золотое дно, зо-ло-тое! Понял? Это ерунда, что мы называем производственными мастерскими. У нас и именитые издаются. - Красницкий назвал несколько известных фамилий. - Денежки всем нужны! У нас - золотое дно, зо-ло-тое! - повторил нетвердым языком. - Понял?
Хмель все забористее овладевал Ефимом, он всеми силами противился опьянению. Кивнул Красницкому:
- Понял/
- Больше я тебе сейчас ничего не скажу, - пробормотал Даниил Борисович. - По-том... - он скосил пьяные глаза на почти пустую бутылку, поднял ее, покачал. - Ннну-с, давай, брат, допьем, тут совсем малость.
К удивлению Ефима, "малость" почему-то его почти отрезвила. Красницкий же, наоборот, "дозревал".
- Я - старый воробей, - разоткровенничался он, - меня на мякине... Мне по... подай зернышли отборные, слышишь? Ты зайди ко мне домой - ковры, хрусталь... старинный фарфор, картины, антиквариат! Да! Надо жить уметь, молодой человек.
Ефим слушал пьяный треп Красницкого, с каждой минутой трезвея, от нетерпения ерзал на стуле: скорее бы кончился отвратительный фарс!
Ву, конечно, член ВКП(б)? - спросил неожиданно.
- Чего-о?
- Я поинтересовался вашей партийностью.
- Ха-ха-ха! - закатился Красницкий не совсем пьяным смехом. - Ха-ха-ха! Уморил, ей-богу уморил... Ну и чудило же ты, - сказал почти трезво. - Кто же, скажи на милость, доверит у нас беспартийному ответственную, да еще идеологическую работу? Неужели ты, журналист, не смыслишь такий азов? Или ты ваньку валяешь? А не смыслишь, стало быть, прости меня, - дурак. Я - не дурак. Я состою в партии большевиков с одна тысяча девятьсот двадцатого. С тех пор и по ныне - на руководящих постах, и, главное, не хлебных местах. Красная книжица, - он похлопал себя по левой стороне груди, - все! Разве ты сам беспартийный?
- Не имею чести состоятю...
Красницкий посмотрел недоверчиво.
- Ты серьезно?.. Значит потом вступишь... Впрочем, и беспартийным жить можно, если с головой, если с руководящими коммунистами ладить.
Беседу прервала официантка.
- Еще что-нибудь желаете, гости дорогие? - обратилась она кокетливо к Даниилу Борисовичу.
- Пожалуй, достаточно, - поспешно ответил Ефим, опасаясь, что Красницкий возобновит заказ и тягостное свидание продолжится.
Не обращая на него внимания, официантка смотрела, улыбаясь, на Красницкого, который почти незаметным движением погладил ее по бедру.
- Спасибо, миленькая, хватит, - он взял из ее рук счет, не глядя передал Ефиму.
Заглянув в него, Ефим ахнул: 397 рублей 70 копеек! Какие деньжищи! Он вопросительно глянул на Красницкого, мол, платить будем пополам или?..
- Расплачивайся, Ефим, - бросил тот, - нам пора!
Словно грабителю с большой дороги протянул Ефим официантке четыре сотни. Она сосчитала деньги глазами, опустила в карман шелкового передничка. Со своей стороны Даниил Борисович достал из бумажника полсотни, протянул милашке.
У подъезда гостиницы Ефим, извинившись, сообщил Красницкому, что вынужден поторопиться, наскоро попрощался и нырнул в вестибюль метро. В поезде сел на свободное место и почувствовал смертельную усталость, как будто не в ресторане провел часы, а на разгрузке вагонов. Тяжелой головой ткнулся в уголок... Непонятным образом он проснулся на нужной станции, вышел на просторную площадь. Часы показывали пять. А Наденька приходит домой обычно в семь... Кажется, она сегодня дежурная по выпуску в эфир вечерних радиопередач. Он позвонил ей.
- Это я... Голос не мой?.. Возможно. Значит, переутомился. Нетелефонный разговор. Расскажу дома. Когда придешь?.. Ладно, и печку протоплю, и что-нибудь приготовлю. Ты только поторопись... Нет-нет, ничего страшного.
... - Что за «нетелефонный разговор»? Что случилось? - Надя торопливо снимала пальто и резиновые ботики. — По глазам вижу, что-то неладное. Выкладывай скорее, не тяни, я волнуюсь.
- Подожди, потом. Сперва поужинаем. Смотри, какую я картошку сварганил - прима! - похвастал Ефим, ставя сковородку на стол. — Мясо разогрел, вот горчица, садись.
И я с тобой. Проголодался!
Он сказал неправду. Есть ему не хотелось. Наоборот, не терпелось поделиться с женой впечатлениями необычного дня. Гнетущие думы, сомнения одолевали Ефима. С кем же, как не со своей разумницей, правда, не слишком опытной в житейских делах, порассуждать ему, подумать вслух, попытаться все разложить по полочкам. Но сперва надо дать ей спокойно поесть, попить чай.
Покончив с ужином и мытьем посуды, Надя сбросила с ног туфли, забралась на постель, поджала ноги, точь-в-точь как тогда, в тот незабываемый, уже сравнительно далекий майский вечер... Горячая нежная волна охватила Ефима. Он порывисто подошел к жене, заключил ее в объятия, прильнул губами к теплым мягким губам.
