Анатолий Афанасьев - Привет, Афиноген
— Вы извините, Гена, что мы так сразу… перешли к вопросу… не осведомились о здоровье. Мы в курсе,
Талка ведь теперь только о вас и говорит… Раньше скрытная была, а теперь девочку будто подменили. Мы с мужем поняли, между вами произошло решительное объяснение.
— Мы заявление подали, — сказал Афиноген, — извините, пожалуйста, великодушно, что так вышло.
Супруги Гаровы с такой энергией враз заколотили воздух руками, что стало понятно — никакого нарушения этикета не произошло. Наоборот, если бы дети с ними посоветовались, они бы этого им не простили.
— Прошу вас, — сказал мягко Афиноген, — не волнуйтесь так. Я люблю вашу дочь, с уважением отношусь к вам. А главное, я нормальный человек, со мной можно говорить без опаски, напрямую.
— Вот, — буркнул Олег Павлович, — что я тебе говорил, Аня.
— А что я тебе говорила?
— Гена, не считаете ли вы в таком случае, что нам стоит обсудить некоторые детали прямо сейчас? Не откладывая.
— Я готов.
— Папа, — попросила Наташа, — у Геночки еще температура держится.
— Нет у меня температуры, — возразил Афиноген, — и не было никогда.
— Вопрос, видите ли, для нас слишком важный. Мы хорошо сознаем ваше состояние… Но… Нет, нет, мы не хотим ничего менять, да и не в наших это силах. Любите друг друга, женитесь, устраивайте свою семью. Все правильно. Мы готовы помогать, если… Но… Понимаете, Гена, некоторые линии жизни идут параллельно. Счастье в тереме за закрытыми ставнями приятно, но быстро может набить оскомину.
— Мы в кино будем ходить, — сказал Афиноген. — Мало ли.
— Не шутите, Гена, это очень серьезно. В прошлом году Талочка не поступила в институт, что–то там случилось непонятное… Скоро опять экзамены, она совсем перестала готовиться. Неужели потеряет еще один год? Мы не можем быть пассивными в этом вопросе.
— Так это не ко мне вопрос, к ней. Я свое отучился.
— Талочка полностью под вашим влиянием, видите ли. Вы невольно некоторым образом снизили наш авторитет — прости, Тала, что я это при тебе говорю, — значит, вы должны взять на себя и ответственность за нее, разделить ее с нами.
— Папочка, все устроится отлично, не волнуйся. Не поступлю в этом году, поступлю в следующем.
— Я все понял, — сказал Афиноген, и Гарову показалось, что он напялил себе на нос невидимые очки. — Я все понял и со всем согласен. Высказываю собственное мнение. Если Ната поступает в институт, я на ней женюсь. Не поступает — пускай ищет другого дурака. Мне дремучая жена не нужна. С ней и поговорить не о чем будет.
Гаров несколько опешил не от смысла сказанного, а от серьезности тона. Зато Анна Петровна не опешила.
— Ну, что я тебе говорила? — Это к мужу.
— А я что тебе говорил? — неуверенным эхом откликнулся муж. Мимо уже несколько раз прошествовал Гриша Воскобойник. Его никто не навестил, и он скучал в ожидании ужина. На сей раз он, деликатно извинившись, отозвал Афиногена в сторону.
— Кисунов опять йогами увлекся, — давясь смехом, сообщил он. — Зайди глянь.
— Скоро зайду!
И вернулся к Гаровым, которые покорно глядели на его приближающийся больничный халат. Родители покорно, а Наташа умоляюще.
— Если она будет учиться в Москве, какая же это семья? — спросил Афиноген у Олега Павловича. У того ответ был заготовлен заранее.
— Это проверка чувств, их нравственной основы.
— А в заочный нельзя?
— Разве вы не понимаете? Заочное образование — так, фикция. Ей ведь не бумажка нужна с гербовой печатью — знания.
— Право, я растерян. Надо подумать. Мешать я ей, конечно, не собираюсь. Мне и самому лестно — жена, и вдруг врач. Старики мои обрадуются… Но, может, лучше все–таки в таком случае не спешить, не жениться пока лет пяток?..
Тут Олег Павлович и ухнул, приоткрыл истинные свои планы:
— Кстати, в этом ничего страшного тоже нету. Спешка именно непонятна. У нас вон в том выпуске
десятиклассники двое поженились. Ребенка родили. По совести, смешно и обидно мне на них глядеть. Сами дети, катают в коляске третьего дитя, игрушку. Он устроился на завод, она, естественно, нигде не работает. Как- то это бескрыло, узко. Впрочем, любовь все скрашивает. Но надолго ли… А кончится любовь, с чем они останутся? Особенно она, девушка? Мне жалко ее родителей, искренне жалко.
— И мне жалко, — вступила Анна Петровна, — и ее жалко, и Наташу, и вас, Гена.
Наташа сдерживала подступающие слезы каким–то чудом. Вот во что вылилась встреча Генки с ее родителями. Она ожидала праздника, всеобщего чарующего умиления и себя готовила к роли скромной триумфатор- ши, виновницы торжества, благодаря которой встретились такие чудесные люди, — взамен этого трезвый расчет, эгоистичные напыщенные рассуждения отца. Он разве не понимает, как солнечен ее мир, в котором неожиданно не осталось места для мышиных звуков житейской мудрости. Светка Дорошевич, милая подруга, плакала, обнимала ее, они обе плакали и обнимались, а родители, самые близкие и родные существа, пытаются перегородить ее путь колючей проволокой, подкладывают под ее легкие беззащитные ножки рогатую мину, шнур от которой с удовольствием торопится подпалить ненаглядный суженый… Да кто же она им всем такая? Что же это они переталкивают ее с рук на руки, швыряют, как волейбольный мячик, при ней говорят оскорбительные вещи, не стесняясь, будто у нее и ума недостанет их понять. Что же, кажется, она их раскусила: бездушные, нетактичные, черствые люди — вся троица. Действительно, им нашлось о чем посудачить между собой. Теперь до Судного дня станут толковать и перетолковывать, куда ее половчее, понадежнее пристроить, чтобы не оказалось с ней, горемычной, лишних хлопот, не стала бы она кому–то обузой, не повисла у кого–то из них на шее. Ах, бедная она, несчастная пленница, угодившая в лапы к людоедам.
— Мамочка! — дрожащим хрустальным голосом взмолилась она. — А если уж так случится, что не будет у меня образования, не мила я вам стану? Не нужна? Что ж вы гоните меня от себя? Не хочу я! Не хочу, мамочка! Пусть я убогая, ограниченная — только вот ему так мечтала ребеночка родить. Да, да, папочка, зачем ты дергаешь щекой. Такая я! Хочу катать в колясочке сопливого мальчика, хочу кормить его с ложечки и воспитывать добрым человеком. Пока я Гену не встретила, я просто не понимала, чего хочу. А теперь знаю…
— Да-а, — только и смог выговорить отец. — Да-а, порадовала и обнадежила, доченька!
Пока Олег Павлович улыбался закостенело, точно проглотив невзначай кусок гипса, педагог Анна Петровна кинулась дочку утешать и гладить по голове.
— Что? — спохватился Афиноген. — Мне такая жена подходит. Рассуждает здраво, имеет благие намерения. Свободна от предрассудков… Спасибо тебе, Натали. Рожай, не сомневайся.
Коридор опустел, время приблизилось к ужину. Те больные, которых не навестили, уже толпились у входа в столовую. Они чувствовали облегчение, потому что больничная обстановка нормализовалась: коридор перестал напоминать прогулочную аллею и опять можно было спокойно подойти к медсестре и попросить поставить на ночь клизму.
— Товарищи навещающие, — крикнула Люда ни к кому конкретно не обращаясь, — больным пора отдыхать. Какие все несознательные!
Чета Гаровых напоминала недавно заблудившихся в лесу путников, которые с деланным любопытством еще озираются по сторонам и бросают друг на друга подбадривающие взгляды. Дипломатичный Олег Павлович попытался разрядить тягостный финал сцены.
— Недурно тут у вас, — заметил он. — Просторно, свежо… — не удержался и начал новый виток. — Собственно, и тут работают разные люди — врачи, нянечки, сестры. А в нянечках, как известно, большая нужда, чем во врачах. Почему бы Наташе…
— Хорошо, — Афиноген утомился стоянием у окна, своим бестолковым положением среди трех родных людей. — Хорошо, Олег Павлович, вы правы. Все обмозгуем, как положено, посоветуемся еще не раз. Хотя… вы сказали — нянечки требуются, в них нужда. Это плохо. Нужда в нянечках, в станочниках, в людях низкой квалификации, Беда.
— Да, да, все хотят, представьте, учиться, хотят за-* ниматься умственной работой.
— В газетах призывы: ступайте на завод, на стройку. На лавочках судачат — молодежь боится руки запачкать, — Афиноген начинал испытывать привычное полемическое возбуждение. — Какое непонятное противоречие: с одной стороны — ученье свет, а с другой — не хватает рабочих низших квалификаций. Ужасно! Верно?.. А вот мне… Когда я слышу слова: идите сначала поработайте, а потом учитесь, мне чудится — их произносит враг. Нянечек не хватает? Прекрасно. Значит, надо создать технику, которая заменит нянечку. Надо объяснять школьникам: видите, ребятки, нянечек не хватает, — придумайте что–нибудь, напрягите серое вещество. А вы, Олег Павлович, советуете им по–другому! детки, забудьте про то, что у вас есть голова на плечах и ступайте всем кагалом в нянечки. Это необходимо. Ложь, чепуха, инерция мышления. Идите все учиться, дети. Все поголовно: учиться работать, учиться жить, учиться любить и созидать. Затыкать прорехи экономики и производства живыми людьми — преступление долгосрочное, преступление против нравственности, против всего святого…
