Валентина Немова - Изъято при обыске
— Юлия Тарасовна! Мы вас просим…
Она стояла у доски в каком-то странном оцепенении и тупо смотрела на них.
Шум, кричащая аудитория, большой зал, президиум за красным сукном… Опять это навязчивое воспоминание…
Ученики поняли ее по-своему: учительница даже не слушает их, следовательно, ее не переспорить. И перестали спорить. Угомонились.
— Скажите же, о чем писать…
— Опишите свой день с утра до вечера, — Юлия начала вяло, а потом забыла про все неприятности, какие были у нее и какие могли еще быть, про все свои страхи, опасения. — Расскажите о себе, о людях, с которыми работаете вместе, учитесь…
— И об учителях?
— И о цехе?
— И о трамваях?
— Обо всем, что вам кажется важным… — Юлия была уже способна улыбаться. — Учтите! Должна быть критическая жилка. Юмор!
И вот класс уже строчит. Никто не заглядывает под стол: списывать-то не с чего. Каждый сидит, чуть улыбается сам себе и поспешно перелистывает страницы.
Юлия ходит между рядами в одном классе, идет в другой, где сидит ассистент, и зачем-то стирает с доски тему. Значит, тревога все-таки осталась.
Она прислушивается к каждому звуку в коридоре. То и дело озирается на дверь.
И вот дверь распахивается. Завуч влетает, как лихая тройка в ворота. На доску Лионова даже не глядит. Она бросается к ученическим тетрадям. Ученики не выпрямились, не встали перед завучем. Они только подняли лица и смотрят на нее с насмешкой и вызовом.
"Мои милые гаврики"… — думает Юлия. Она стоит у последних парт, внешне совершенно спокойная.
— Кто разрешил?! — топает ногой Клавдия Ананьевна, изменив своему замедленному, вескому стилю.
— Как? Вы разве не знаете? И потом, не мешайте ученикам работать. — Наткнувшись на сопротивление и не зная, как его сломить, не решаясь при взрослых учениках показать себя во всей красе, завуч выбрасывается из класса, не закрыв, как всегда, за собою дверь. И всем слышно, как беснуется Лионова, где-то вдали, угрожая разнести ослушницу в пух и прах.
"Наивная, — мысленно возражает ей Юлия. — Неужели ты думаешь, что меня так просто превратить в пух и сделать из него себе перину?" Неизвестно почему, Юлия почувствовала себя в эту минуту очень сильной. Казалось, сделана она из стали, а внутри ее — порох…
На перемене все учителя сбежались в учительскую, как будто произошло бог весть какое событие, выстроились по стенкам, застыли без движения, прямо-таки наполовину вошли в стены, превратились в барельефы. Не в статуи, а именно в барельефы.
— Кто хозяин школы? — продолжала выступать Лионова. — Я или Русанова? Я запрещала! Подумаешь, с инспектором договорилась! Где теперь этот инспектор! Побыла и уехала! А я — осталась! А вот вы — посмотрим — останетесь ли! Сочинения буду проверять я! Вы еще пожалеете!
Ученики кончили писать, когда в школе из администрации уже никого не было. Юлия набила свой спортивный чемоданчик ученическими тетрадями. До самого дома парни и девчата провожали ее. Орали на всю улицу, рассказывая, как завуч забежала в тот девятый класс, где сидел ассистент, как потрясала кулаками.
— Мы уже знаем, сколько силы в кулаке!
— Подумаешь, нашлась Салтычиха!
— Кабаниха!
— Но знаете, Юлия Тарасовна, мы там такие вещи написали…
— Что вы, товарищи, ведь у нас свобода слова…
— Эх, Юлия Тарасовна…
Дома она просмотрела окончания работ, где говорилось о школе. Сочинения, в которых ученики сдержанно хвалили ее или ругали кого-то из учителей, она отложила. Остальные на следующий день отнесла Лионовой.
Та взяла тетради с таким удовлетворением, как если бы неугодная учительница подала ей заявление об уходе.
— Будьте уверены, все они написали на двойки.
— Еще бы! До сих пор никто не учил их писать сочинения на свободную тему…
Когда Юлия вышла из кабинета завуча, оба девятых класса столпились вокруг нее. Эта толпа как будто поглотила ее и несла до самого ее дома, сжимая со всех сторон.
И опять орали на всю улицу, разрывая ночную тишину в клочья, то и дело останавливаясь, чтобы погрозить кулаками:
— Мы такое написали!
— Ну и пусть! Подумаешь!
— Это наши мысли!
Юлия еще не знала, какие это мысли. Но ей было хорошо.
Она согласна была каждый день ставить себя под удар, сопротивляясь администрации, лишь бы видеть это сочувствие и одобрение со стороны учеников…
Над рецензиями Клавдии Ананьевны хохотала до упаду.
"Это неприлично — громко смеяться на улице"…
"Вы не уважаете начальника, а он вам в отцы годится"…
"Как вам не стыдно требовать зарплаты больше той, что вы получаете?"
"Реже бегайте на танцы, тогда будете высыпаться"…
"Меньше увлекайтесь Блоком и Есениным. Тот и ходит, как шальной, кто их начитается".
Вот это были рецензии! Лионова сделала, как ей, наверное, кажется, глубочайший анализ письменных работ.
Юлии казалось, что Клавдия Ананьевна просто-напросто шутила. Неужели же нет? Уморительнее всего была очень разборчивая (чтобы каждый, кто будет интересоваться рецензиями, точно знал, чьи это соображения), солидная подпись: Лионова.
Потом Юлия стала читать сочинения. И перед нею как будто раскрылись все двери, все проходные, все души и сердца.
Боль, гнев, возмущение, горячее сочувствие ученикам, рабочим, которых, как и ее, ущемляют на каждом шагу, затопило ее сердце. И рецензии завуча казались ей теперь не смешными, а кощунственными…
***
Атмосфера вокруг молодой специалистки, не признающей непосредственного начальства, накалялась. Руководство школы, чтобы вернее расправиться с нею, пользовалось теми же методами, что и она, сопротивляясь ему, — обращалось к вышестоящим органам, от которых зависела ее судьба, к тем чиновникам, которые уже зарекомендовали себя как ее враги, в райком комсомола, к Савчуку. Договорившись между собой, они применили к Юлии ту меру, которая, по их мнению, должна была наконец утихомирить бунтарку, сломать. Решением бюро райкома ВЛКСМ Русанова была исключена из комсомола. Ее недруги не просчитались. Для Юлии это был такой удар, что она даже не запомнила, как все это происходило, как вышла из здания райкома, как добралась до дому.
Во всем мире, как ей казалось, не было человека, более преданного идеям коммунизма, партии и комсомола, чем она, и вдруг именно она оказалась выброшенной из его рядов. Придя домой, так и рухнула в постель. Так неистовствовала, рассказывая родителям о том, что случилось, так кричала и ругалась, хватаясь за голову, которая прямо-таки раскалывалась у нее от боли, что кто-то из них, мама или отец, побежал скорее вызвать скорую помощь, решив, что их дочь сходит с ума.
Машина прикатила быстро. Запахло в квартире лекарствами. Люди в белых халатах поинтересовались, что произошло. В их присутствии, без всякого укола, Юлия сразу же пришла в себя, присмирела. Стыдно стало за свое разнузданное поведение. Всхлипывая, рассказала, из-за чего так расстроилась. Тот, кто был, наверное, врачом, сказал с глубоким вздохом:
— Мне бы ваши заботы… Конечно, неприятно, но бывают неприятности и покрупнее. Не только вас терзают. Так что же — всем теперь на стенку лезть? Стенка выдержит. А ваши нервы?.. Держите себя в руках, — вот мой совет. — Иначе, если будете так распускаться, сойдете с ума.
Оставив на столе пузыречек валерьянки и сделав все же ей успокаивающий укол, медики удалились со своими чемоданами…
Возможно, именно в этот день, когда ее исключили из комсомола, отброшенная, как срезанный подсолнух, из которого предварительно выколупали все до единой семечки, она и утратила веру и в партию, и в комсомол.
О том, чтобы написать апелляцию в горком, Юлия даже не подумала. "Переживу это — и все. Чтобы впредь они уже не смогли учинить мне такой расправы, отойду я от этой организации, где не ценится то, что проповедуется…". Однако руководитель литературного объединения, которое она продолжала посещать, писатель Воронов, ее друг, узнав о том, что она собирается сделать, не одобрил ее план, сказав, что с несправедливостью смириться никак нельзя.
Даже не читая сочинений (поскольку не было к ним доступа ни Юлии, ни ему), и на сей раз он сумел найти выход из щекотливого положения и дать ей спасительный совет. Сам отправился в горком комсомола, без нее сперва, доказал секретарям, что надо отменить решение горкома. Что бы там ни написали ученики Русановой, пусть даже аполитичного, она за их высказывания не должна нести наказание, да еще такое суровое. Они же взрослые люди все, отвечающие за свои поступки. Половина из них старше своей учительницы, надо еще разобраться, кто кого из них настраивает в антисоветском духе: она учеников или они ее…
Позднее, можно сказать, в буквальном смысле этого слова взял Юлию за руку и отвел в горком, заставил написать апелляцию.
