Современная комедия - Джон Голсуорси
– Вы знали Джона? – спросил Фрэнсис Уилмот.
– Нет, ни разу с ним не встречался.
– Он славный человечек. Сейчас разводит персики.
– И думает заниматься этим и впредь?
– Конечно.
– В Англию не собирается?
– В этом году нет. У них прекрасный дом, есть лошади и собаки. Можно и поохотиться. Быть может, будущей осенью он приедет с моей сестрой.
– Вот как? – отозвался Майкл. – А вы долго думаете здесь прожить?
– К Рождеству хочу вернуться домой. Я думаю побывать в Риме и Севилье. И хочу съездить в Вустершир, посмотреть дом моих предков.
– Когда они переселились?
– При Вильгельме и Марии. Были католиками. Там хорошо, в Вустершире?
– Очень хорошо, особенно весной. Много фруктовых садов.
– О, вы еще здесь что-то разводите?
– Очень мало.
– Я так и думал. В поезде, по дороге из Ливерпуля, я смотрел в окно и видел прекрасные луга, двух-трех овец, но не было людей, работающих в полях. Значит, теперь все живут в городах?
– За редкими исключениями. Вы должны съездить в имение моего отца: в тех краях еще можно найти одну-две брюквы.
– Печально, – сказал Фрэнсис Уилмот.
– Да. Во время войны мы снова начали сеять пшеницу, но затем бросили это дело.
– Почему?
Майкл пожал плечами:
– Непонятно, чем руководствуются наши государственные деятели. Когда они у власти, им плевать на земельный вопрос. Как только они попадают в оппозицию, так начинают о нем трубить. К концу войны у нас был первый воздушный флот в мире и земледелие начало было развиваться. А как поступило правительство? Махнуло рукой и на то и на другое. Это трагично. А что разводят у вас в Каролине?
– В наших краях возделывают только хлопок. Но теперь нелегко на этом заработать. Рабочие руки стоят дорого.
– Как, и у вас то же самое?
– Да, сэр. Скажите, иностранцев пускают на заседания парламента?
– Конечно. Хотите послушать прения по ирландскому вопросу? Я могу устроить вам место на галерее для знатных иностранцев.
– Я думал, англичане – народ чопорный, но у вас я себя чувствую совсем как дома. Этот старый джентльмен – ваш тесть?
– Да.
– Он какой-то особенный. Он банкир?
– Нет. Но пожалуй, следовало бы ему быть банкиром.
Взгляд Фрэнсиса Уилмота, бродивший по комнате, остановился на «Белой обезьяне».
– Знаете, – сказал он тихо, – вот это изумительная вещь. Нельзя ли устроить, чтобы этот художник написал мне картину? Я бы отвез ее Энн и Джону.
– Боюсь, затруднительно будет. Видите ли, он был китаец, даже не самого лучшего периода, и уже лет пятьсот как отправился к праотцам.
– Ах так! Ну, животных он прекрасно чувствовал.
– Мы считаем, что он прекрасно чувствовал людей.
Фрэнсис Уилмот удивился и промолчал.
Майклу подумалось, что этот молодой человек вряд ли в состоянии оценить сатиру.
– Значит, вы хотите побывать на выставке собак Крафта? – сказал он. – Вероятно, любите собак?
– Я думаю купить ищейку для Джона и двух для себя. Хочу разводить породистых ищеек.
Майкл откинулся на спинку стула и выпустил облако дыма. Он почувствовал, что для Фрэнсиса Уилмота мир еще совсем молод и жизнь мягко, словно на резиновых шинах, несет его к желанной цели. А вот Англия-то!..
– Что вы, американцы, хотите взять от жизни? – неожиданно задал он вопрос.
– Мне кажется, мы хотим добиться успеха. Во всяком случае, это можно сказать о северных штатах.
– К этому мы стремились сто лет назад, – сказал Майкл.
– О! А теперь?
– Успеха мы добились, а теперь размышляем, не посадили ли мы сами себя в калошу.
– Видите ли, – сказал Френсис, – ведь Америка заселена не так густо, как Англия.
– Совершенно верно, – сказал Майкл. – Здесь на каждое место имеется кандидат, а многим приходится сидеть у самих себя на коленях. Хотите выкурить еще одну сигару или пойдем в гостиную?
V
Пасынки
Быть может, Провидение было вполне удовлетворено улицей Сэпперс-роу в Камден-Тауне, но Майкл никакого удовлетворения не испытывал. Как оправдать эти унылые, однообразные ряды трехэтажных домов, таких грязных, что их можно было сравнить только с воротничками, выстиранными в Италии? Какое отношение к коммерции имеют эти жалкие лавчонки? Кому придет в голову свернуть на эти задворки с шумной, звенящей трамваями улицы, пропитанной запахом жареной рыбы, бензина и старого платья? Даже дети, которых с героическим упорством производили здесь на свет во вторых и третьих этажах, уходили искать радостей жизни подальше: ведь на Сэпперс-роу не представлялось возможности ни попасть под колеса, ни поглазеть на афиши кино. Уличное движение здесь составляли только ручные тележки, велосипеды, фургоны, видавшие лучшие времена, да сбившиеся с дороги такси; потребность в красоте удовлетворяли только герань в горшках да пятнистые кошки. Вся улица никла, рассыпалась в прах.
Отправляясь туда, Майкл поступал против своих принципов. Именно здесь чувствовалось, как густо населена Англия, а он проповедовал уменьшение населения и тем не менее собирался нанести визит разорившимся иностранцам и не дать им умереть. Он заглянул в две-три лавчонки. Ни души! Что хуже – битком набитая лавчонка или пустая? Перед домом номер 12 Майкл остановился, поднял голову и увидел в окне лицо, бледное, восковое. Голова женщины, сидевшей у окна, была опущена над шитьем.
«Вот моя корреспондентка», – подумал он, вошел в парикмахерскую в первом этаже, увидел пыльное зеркало, грязный таз, сомнительной чистоты полотенце, флаконы и два ветхих стула. На одном из этих стульев сидел верхом худой человек без пиджака и читал «Дейли мейл». Щеки у него были впалые, волосы жидкие, а глаза – философа, трагические и задумчивые.
– Волосы подстричь, сэр?
Майкл покачал головой.
– Здесь живут мистер и миссис Бергфелд?
– Наверху.
– Как мне туда попасть?
– Вот сюда.
За занавеской Майкл увидел лестницу и, поднявшись на верхнюю площадку, остановился в нерешительности. В памяти еще живы были слова Флер, прочитавшей письмо Анны Бергфелд: «Да, конечно, но какой смысл?» В эту минуту дверь отворилась, и Майклу почудилось, что перед ним стоит мертвец, вызванный из могилы: таким мертвенно-бледным и напряженным было лицо.
– Миссис Бергфелд? Моя фамилия Монт. Вы мне писали.
Женщина так задрожала, что Майкл испугался, как бы не потеряла сознание.
– Простите, сэр, я сяду.
И она опустилась на край кровати. В комнате было очень чисто и пусто: кровать, деревянный умывальник, герань в горшке, у окна стул, на нем – брошенное шитье, женская шляпа на гвоздике, на сундуке – аккуратно сложенные брюки; больше в комнате ничего не было.
Женщина снова встала. На вид ей было не больше тридцати лет; худая, но сложена хорошо; овальное, бледное, без кровинки, лицо и темные глаза больше вязались с картинами Рафаэля, чем с этой улицей.
– Словно ангела увидела, – сказала она. – Простите меня, сэр.
– Довольно странный ангел, миссис Бергфелд. Ваш муж дома?
– Нет, сэр. Фриц пошел погулять.
– Скажите, миссис Бергфелд, вы поедете в Германию, если я заплачу за проезд?
– Теперь мы не получим разрешения на постоянное жительство. Фриц прожил здесь двадцать лет, так что уже не германский подданный, сэр. Такие люди, как мы, им не нужны.
Майкл взъерошил волосы.
– А сами вы откуда
