Ирвинг Стоун - Происхождение
Дарвин сочетал в себе непоколебимую рассудочность и доверчивость. Умом он понимал, что прав доктор Генри Холланд: здоровье ему вернет лишь отдых и смена обстановки, а отнюдь не водолечение, к которому он так стремился; прав Чарлз Лайель, советовавший ему поездить с Эммой по Европе. Италия, Испания, Франция - везде он сможет найти покой. Порой казалось, что вот-вот душа расстанется с телом, но вскоре силы и уверенность возвращались, и Чарлз неделями плодотворно работал.
Он не скупясь тратил деньги на препараты, книги, микроскоп, пересылку по почте, переписку набело. Восемь лет тратил он время и деньги, прослеживая жизнь усоно-гого рака, хотя не очень-то верил, что все окупится. И в то же время он скрупулезно изучал записи прихода и расхода, как скупец, отказывал себе даже в малости, требовал отчета о каждом потраченном на личные нужды гроше. Он то упивался немалым достатком семьи, то страшился якобы неминуемой нищеты.
Ему необходимы были надежные друзья, но сам он чурался людей; то окопается в тиши Даун-Хауса, то выдумывает бесчисленные предлоги, чтобы съездить в Лондон; он считал своим долгом оправдываться: дни безделья - это вынашивание новых идей. Он с трепетом прислушивался к критике своих работ, признавал ее необходимой, писал критикам длинные письма, объясняя или возражая, а сам верил в душе, что творческое начало переживет всех критиков. На похвалу он бывал удивительно падок, а резкое слово ввергало его в пучину отчаяния. Он жаждал признания у современников и сильных мира сего, а получал чаще всего порицание и осуждение, ибо поиск приводил его к выводам непривычным, смелым, которые трудно понять и принять. Он привык благодарить за любую, даже ту, на которую он вправе рассчитывать, помощь, привык воздавать сполна и по достоинству работам коллег. Сам же шел только непроторенными путями. Так бок о бок в нем уживались скромность и смирение с тщеславием и заносчивостью.
Чарлз как-то признался:
- Лучше жить убогим, презренным калекой, как я живу сейчас, чем лениво угасать в собственных поместьях.
Вот какую истину исповедовал Чарлз Дарвин! Почему же тогда работа отнимала у него здоровье? Люди работают и в более тяжелых условиях, и отдача требуется не меньшая, да и занимаются они зачастую нелюбимым делом. Чарлза снедала тревога. Темными бессонными ночами метался он в страхе и сомнениях: что-то принесут его теории, записанные в дневниках 1837 и 1839 годов, и работы, опубликованные в 1842 и 1844 годах? Как-то откликнутся они в богобоязненных сердцах англичан?
Помогали Чарлзу кто чем мог. Френсис Гукер (дочь Джона Генсло) переписывала главы всякий раз, когда черновик оказывался слишком грязным для редактора, Джозефа Гукера. Гукер сам наведался в Даун-Хаус; нужно было по карте уточнить распространение разных видов. Разложив на столе все девяносто страниц главы, Чарлз сказал:
- Мне бы хотелось знать, с какими положениями вы решительно не согласны. И самое главное: не заимствовал ли я у вас материал, который вы хотели бы опубликовать самостоятельно?
Гукеру перевалило за сорок, он находился в самом расцвете, о чем свидетельствовали и пышные, до подбородка, бакенбарды, столь буйная растительность была, право же, достойна оранжерей его отца. Гукер нежно погладил их, словно это были не бакенбарды, а редкостные растения, привезенные с далеких Гималаев.
- Вы цитировали в основном мои опубликованные работы. Для того их и печатали. Но я и впрямь не согласен с некоторыми пунктами. Вот ими и займемся...
К концу марта подруга Эммы и всей семьи Веджвуд, мисс Джорджина Толлет, жившая в восьми милях от Мэр-Холла, по воле случая переехала в дом No 14 по Энн-стрит, рядом с особняком Эразма, на чьих приемах она частенько бывала. Писатели любили ее, она всегда вызывалась прочесть рукопись, исправить орфографические и грамматические ошибки, этому она была обучена. Чарлз встречал ее и в Мэр-Холле, и у Эразма и, набравшись смелости, попросил посмотреть его работу.
- Сочту за честь, мистер Дарвин. Только не забывайте, что в науке я понимаю куда меньше, чем в стилистике.
- А я, мисс Толлет, и хочу добиться ясности в стиле. Джон Мэррей переслал ей три начальные главы. И пока она правила и шлифовала слог Дарвина, получил от Чарлза четвертую - "Естественный отбор" с примечанием: "Полагаю, Вам захочется прочитать эту главу - краеугольный камень, на котором зиждется все мое построение".
Джон Мэррей пришел в восхищение от "Естественного отбора". Он отослал и эту главу мисс Толлет. Та сообщила Чарлзу, что пока исправила только три непонятных предложения. Однако Гукер, редактируя уже последнюю часть, сетовал, что неясных мест много, и Чарлзу предстоит не раз и не два переписать главу, чтобы донести смысл полностью.
Чарлз знал, что Гукер во всем стремится к совершенству и до жестокости требователен и к себе, и к друзьям, поэтому не очень беспокоился. Но когда и Френсис Гукер признала, что многие абзацы весьма туманны, Чарлз ударился в панику. Он столько работал, чтобы распутать хитросплетение своих идей, и вот здоровье его окончательно пошатнулось... Впрочем, выяснилось это почему-то только после того, как Чарлз отослал остаток рукописи Джону Мэррею.
- Поедешь в Мур-Парк, - твердо решила Эмма - будешь читать "Адама Вида". Успокаивает нервы не хуже биллиарда.
Статьи Дарвина и Уоллеса в "Журнале Линнеевского общества" остались незамеченными. Только сейчас получил он первый критический отзыв - лучше бы его вообще не было. Эмма с младшими детьми занималась в классной комнате чистописанием. Чарлз ворвался в комнату и крикнул с порога:
- Вот что меня ждет! Из Геологического общества в Дублине пишет преподобный Самюэль Хотон: "Рассуждения господ Дарвина и Уоллеса не заслуживали бы никакого внимания, если бы не солидная репутация их покровителей Чарлза Лайеля и Джозефа Гукера, способствовавших появлению данных выкладок..."
Красота Мур-Парка, отдых, ненавязчивые водные процедуры, прогулки и "Адам Бид" - все действовало благотворно. Когда у доктора Лейна выпадал час досуга, он играл с Чарлзом в биллиард. Всего лишь за неделю здоровье его существенно улучшилось, можно ехать домой.
Очень скоро пришли гранки книги, и Чарлз, сидя в своем большом кресле, принялся читать. Какой ужас! Рукописный вариант отличался от печатного, как солнечный ясный день от ненастной ночи. Он написал Мэррею, как никогда тщательно выбирая слова: "Работа над гранками двигается медленно. Помнится, писал Вам о том, что правка, по-моему, будет незначительная. Увы. Весьма прискорбно, но я заблуждался. Нахожу, что стиль невероятно плох... правки очень много. Уму непостижимо, как я умудрился так отвратительно написать..."
Не одну неделю провел Чарлз, скрупулезно вписывая чернилами свои поправки меж печатных строк, добавляя материал на полях, сверху и снизу, пока разобрать, что к чему, стало уже невозможно. Он предложил Джону Мэррею соглашение, по которому из доходов Дарвина должна вычитаться не только весьма скромная сумма за корректуру, но и расходы за правку сверх нормы.
В конце июня он в отчаянии писал Гукеру: "Приходится вымарывать едва ли не целые страницы и вклеивать новые полосы, до того ужасен мой стиль. Вы мечтали, чтобы книга моя увлекала, но, видно, это мне не по плечу. Боюсь, ее сочтут невыносимо скучной и непонятной".
Эмма ежедневно по нескольку часов исправляла опечатки, невыносимо было смотреть, как терзается муж.
- Надеюсь, ты еще не начал упиваться жалостью к себе? - спросила она однажды-Единственным утешением Чарлзу явилась речь Лайеля в Абердине на заседании Британской ассоциации в сентябре 1859 года.
"Скоро выйдет в свет труд господина Чарлза Дарвина, результат его двадцатилетних исследований и опытов в области зоологии, ботаники и геологии. Он пришел к выводу, что развитие человечества и ныне существующих видов животных и растений обусловливается теми же силами природы, которые на значительно большем отрезке времени порождают виды и на протяжении веков изменяют их. Исследования и заключения представляются весьма успешными, так как в изобилии проливают свет на многие явления, связанные со сходствами видов, их географическим распространением, геологической преемственностью органической материи, что по сей день не объяснила и не пыталась объяснить ни одна гипотеза".
Официальная поддержка Лайеля подбодрила Чарлза. Он сознательно не задержал внимания на окончании длинного письма, в котором Лайель писал: "И все же я считаю, что без постоянного участия нашего творца не обойтись".
Чарлза это несколько обескуражило. Не принял его взглядов Лайель. Шагу ступить не может, не посоветовавшись с богом. Ответил он незамедлительно: "Можно и обойтись. Если признать существование творца, то моя теория естественного отбора и гроша ломаного не стоит. Допустим, что у примитивной ильной рыбы, у которой сохранились и жабры, и легкие, есть пять чувств и зачатки мозга, и, уверяю вас, теория естественного отбора объяснит вам происхождение любого из позвоночных".
