Эжен Сю - Вечный жид
– Вы правы, милый доктор… Надо стараться избегать горя уже потому, что одно из его наименьших зол – это забывать о других!.. Однако я пользуюсь вашей любезностью, ничего не объяснив вам толком.
– У нас, к счастью, время есть… министр живет очень далеко.
– Вот в чем дело, – начала Адриенна. – Я уже говорила вам, почему принимаю такое участие в этом достойном рабочем; сегодня утром он пришел ко мне в отчаянии, его хотят арестовать за сочиненные им песни (надо вам сказать, что он поэт). Юноша уверял меня в своей невиновности и умолял внести за него залог, чтобы он получил возможность свободно работать; если его посадят в тюрьму, семья, единственной опорой которой он является, обречена на голодную смерть. Вспомнив о вашей дружбе с министром, я обещала ему помочь, а так как полиция уже напала на след этого юноши, мне пришло в голову спрятать его у себя. Как объяснила тетка мой поступок, вы знаете! Теперь скажите: можно ли надеяться, при вашей рекомендации, что министр возвратит ему свободу, хотя бы под поручительство, если мы с вами его об этом попросим?
– Безусловно… Никаких сложностей быть не может. Особенно, если вы расскажете ему все, как было, с вашим обычным сердечным жаром и красноречием…
– А знаете, дорогой доктор, почему я решилась на такую… пожалуй, странную вещь – просить вас отвезти меня, девушку, к министру?
– Конечно… Чтобы самой похлопотать о вашем протеже.
– Отчасти да… Но главное, чтобы разом оборвать нити гнусной сплетни, которую тетушка не замедлит пустить в ход: вы видели, она уже заставила внести ее в протокол… Оттого я и решилась открыто и прямо обратиться к человеку, столь высокопоставленному, и рассказать ему все, как было… Я уверена, что он мне поверит… голос правды не обманывает…
– Это очень разумно и дельно задумано! Вы одним выстрелом убьете двух зайцев, как говорят… или, лучше сказать, одно доброе дело послужит восстановлению истины в обоих случаях!.. Вы разом развеете гнусную клевету и освободите честного малого!
– Ну вот я и повеселела, ожидая столь блестящую перспективу! – смеясь, воскликнула Адриенна.
– Да ведь и все в жизни зависит от того, как взглянуть на вещи! – философски заметил доктор.
Адриенна не имела ни малейшего понятия о сущности конституционного правления[167] и власти его администраторов. Она слепо верила доктору и ни на минуту не усомнилась в том, что он ей говорил. Поэтому она радостно продолжала:
– Какое счастье! Значит, когда я поеду за дочерьми маршала Симона, я смогу успокоить бедную мать кузнеца, которая, быть может, теперь смертельно тревожится, напрасно поджидая сына?
– Конечно, вы будете иметь это удовольствие, – улыбаясь, сказал Балейнье. – Мы так будем упрашивать и так заинтересуем министра, что он даст вам возможность сообщить бедной старухе об освобождении сына из тюрьмы еще до того, как она узнает, что его туда посадили!
– Какой вы обязательный и добрый! – говорила Адриенна. – Право, если бы дело было, не настолько серьезно, я бы посовестилась отнимать ваше драгоценное время… Но я знаю ваше сердце…
– Я ничего так не желаю, как доказать вам свою глубокую преданность и искреннюю привязанность! – ответил доктор, затягиваясь понюшкой табаку. В эту минуту он случайно взглянул на улицу и сильно испугался, что девушка, несмотря на валивший густой снег, сможет увидеть освещенный фасад Одеона[168]. Ей могло показаться странным, как они попали к этому театру; поэтому Балейнье решил чем-нибудь отвлечь внимание Адриенны от дороги, по которой они ехали.
– Ах, Боже, я и забыл! – воскликнул он, как будто что-то вспомнив.
– Что такое, господин Балейнье? – с беспокойством отозвалась Адриенна.
Балейнье хитро улыбнулся.
– Я забыл про деталь, очень важную для успеха нашего предприятия.
– Что такое? – спросила девушка.
– Видите, дитя мое, у каждого человека есть свои слабости, а у министра их более, чем у всякого другого. У нашего, например, смешное пристрастие к своему служебному званию… Первое впечатление – самое важное… а оно не будет в вашу пользу, если вы не скажете при приветствии слов господин министр и притом как можно выразительнее.
– Ну, если дело за этим, – смеясь проговорила Адриенна, – то я готова называть его даже «ваше превосходительство». Кажется, так и полагается?
– Теперь нет… но это все-таки не будет лишним. А уж если вы сумеете ввернуть раза два «монсеньор»[169], то дело заранее выиграно.
– Будьте покойны. Если есть министры-выскочки[170], как и мещане во дворянстве,[171] то я постараюсь вспомнить господина Журдена и сполна удовлетворю ненасытное тщеславие вашего государственного человека.
– Предоставляю его вам целиком. Он будет в надежных руках… – продолжал доктор, с удовольствием замечая, что карета ехала теперь по темным улицам, шедшим от площади Одеона к кварталу Пантеона. – Я на этот раз не поставлю в вину министру его спесь, если она может принести нам пользу.
– А мне ничуть не совестно пустить в ход столь невинную хитрость, – заметила мадемуазель де Кардовилль.
Потом, посмотрев в окно, она прибавила.
– Как темно на улице, какой ветер, снег! Да где же это мы едем?
– Как? Неблагодарная парижанка! Неужели вы не узнали, хотя бы по отсутствию магазинов, дорогого для вас Сен-Жерменского предместья?
– Я думала, мы давно его проехали!
– Я тоже, – сказал доктор, делая вид, что старается узнать местность. – Но мы все еще здесь! Верно, моего кучера ослепило бьющим в лицо снегом и он спутался… Впрочем, теперь мы на верном пути: это Сен-Гильомская улица, – не особенно-то веселая улица, кстати сказать, – но мы через десять минут будем у министра, к которому попадем, на правах старой дружбы, через малый подъезд, чем избежим церемоний главного входа.
Адриенна, редко выезжавшая иначе как в карете, плохо знала город; обычаи министров ей были знакомы еще менее; кроме того, она так доверяла доктору, что решительно не усомнилась ни в одном его слове.
С самого отъезда из дворца Сен-Дизье у доктора вертелся на языке вопрос, задать который Адриенне он не решался, боясь себя скомпрометировать. Когда она заговорила об ожидаемом наследстве, о чем ему никто не сообщил ни слова, Балейнье, тонкий и ловкий наблюдатель, заметил смущение и испуг княгини и аббата. Он сразу догадался, что заговор против Адриенны (заговор, в котором он слепо принимал участие, повинуясь приказанию ордена) должен был иметь отношение к интересам, которые от него скрывали, и он нетерпеливо жаждал узнать эту тайну. Как и у всех членов таинственной конгрегации, привычной к доносительству, в докторе развились, как он сам чувствовал, все отвратительные пороки, свойственные его сообщникам, – например, зависть, подозрительность и ревнивое любопытство. Не отказываясь служить замыслам д'Эгриньи, Балейнье горел желанием узнать, что тот от него скрывает. И, преодолев нерешительность, он наконец обратился к Адриенне, не желая упускать благоприятного случая:
– Сейчас я задам вам один вопрос… Если вы его сочтете нескромным… то не отвечайте.
– Продолжайте, пожалуйста.
– Перед приходом полицейского комиссара к вашей тетушке вы, кажется, упомянули о каком-то громадном богатстве, которое от вас до сих пор скрывали?..
– Да… это правда…
– Похоже, что ваши слова… очень встревожили княгиню? – продолжал доктор, отчеканивая каждое слово.
– Настолько сильно встревожили, – сказала Адриенна, – что мои подозрения относительно некоторых вещей перешли в полную уверенность.
– Нечего мне вам и говорить, дорогой друг, – вкрадчивым тоном уверял Балейнье, – что если я об этом завел речь, то единственно с целью предложить свои услуги, если они вам понадобятся… Но если вам кажется, что разговор этот неуместен… то считайте, что я ничего не сказал.
Адриенна серьезно задумалась. После нескольких минут молчания она сказала:
– Что касается этого дела, то… тут есть вещи, о которых я не знаю и сама… другие могу вам сообщить… но о некоторых должна буду умолчать… Но вы так ко мне добры сегодня, что я рада лишний раз доказать вам свое доверие.
– В таком случае лучше ничего не говорите, – сокрушенно и проникновенно ответил Балейнье. – Это будет похоже на плату за услугу! А я уже тысячу раз вознагражден тем, что имею удовольствие быть вам полезным.
– Вот в чем дело, – продолжала девушка, не обращая внимания на щепетильность доктора. – У меня есть данные, что рано или поздно наша семья получит громадное наследство… Оно должно быть разделено между всеми ее членами… из которых многих я совсем не знаю… После отмены Нантского эдикта наши предки рассеялись по разным странам, и у их потомков разные судьбы.
– Вот как? – живо заинтересовался доктор. – Где же это наследство? От кого оно? В чьих оно руках?
– Не знаю.
– Как же вы заявите о своих правах?
