Иван Лазутин - Черные лебеди
— Николай Сергеевич… — нараспев проговорил Холодилов, уступая Струмилину дорогу, — всегда к вашим услугам! — его широкий жест выражал глубокое почтение.
Струмилин вышел из кабинета.
«Неужели ошибка?.. Неужели так?.. — не выходило у него из головы, когда он спускался по лестнице. — В чем-то есть просчет. Где-то что-то не учтено, не додумано… А что, если температурное влияние на препарат дает обратную реакцию и заставляет его действовать на организм по-другому? Но это нетрудно проверить. Об этом скажут химические анализы… Наконец, черт побери, попробую на себе…»
Не заезжая домой, Струмилин направился в лабораторию. Из головы не выходило: «Черные лебеди… Черные лебеди…»
VI
На лестничной площадке Шадрин встретил директора.
— Мне нужно с вами поговорить, Дмитрий Георгиевич…
«Зачем бы?» — подумал Шадрин и молча пошел за Полещуком, который, опираясь на перила, тяжело поднимался на третий этаж, где находился его кабинет. Дмитрий мысленно перебирал причины, по которым он мог бы понадобиться Полещуку.
Директор прошел за стол и долго смотрел на свои большие скрещенные пальцы рук, лежавших на столе:
— Я до сих пор не говорил вам, Дмитрий Георгиевич, об этих сигналах… Просто не придавал им значения. Был даже доволен, что успеваемость по логике и психологии повышается с каждой четвертью. А теперь, после звонка из гороно, вижу, что нам нужно кое о чем поговорить.
— О чем?
— Об успеваемости по вашим предметам.
— Чем вы недовольны, Денис Трофимович?
— Тем, что в гороно кое-кто считает, что вы занимаетесь очковтирательством.
— Кому я втираю очки? — Шадрин понял, что разговор предстоит серьезный.
— Мне тоже неприятно было слышать такое обвинение. Вы прекрасно знаете мое отношение к вам и к вашей работе. Я не раз был на ваших уроках и, скажу откровенно, всегда получал от них большое удовольствие. У меня никогда не было мысли, что вы завышаете ученикам отметки.
— А кем это установлено?
Полещук протянул Шадрину письмо, адресованное заведующему гороно:
— Познакомьтесь с этим посланием.
Дмитрий развернул сложенные листы и начал читать:
«Заведующему Мосгороно тов. Пономареву П.Ф.
Уважаемый Петр Федорович!
Обращаю Ваше внимание на факт совершенно недопустимой аттестации знаний учащихся по логике и психологии преподавателем 147-й средней школы Шадриным Д.Г.
Являясь юристом по образованию, не имея специальной педагогической подготовки, тов. Шадрин в целях наживы дешевого авторитета среди учащихся старших классов, а также авторитета у директора школы в течение всего прошедшего года искусственно раздувал показатель успеваемости по логике и психологии, которые не идут в аттестат зрелости.
Несмотря на неоднократные указания заведующего учебной частью вести развернутый и подробный план каждого урока, тов. Шадрин и в этом учебном году продолжает писать поурочные планы в виде кургузых шпаргалок на одной странице ученической тетради.
В третьей и четвертой четвертях прошлого года тов. Шадрин «добился» 100 % «показательной» успеваемости во всех девяти старших классах. Из 283 учащихся этих классов 40 % учащихся имели отличные оценки и остальные 60 % имели хорошие оценки. На мой взгляд — это дутые цифры, которые не соответствуют истинным знаниям учащихся.
Так как логика и психология как учебные предметы только введены в средней школе и проверить качество преподавания и аттестацию учащихся по этим предметам силами учителей школы затруднено из-за отсутствия специалистов, то прошу Вас направить на уроки тов. Шадрина комиссию, состоящую из педагогов по логике и психологии, с тем чтобы дать квалифицированную оценку «методике» тов. Шадрина.
Все это заставило меня обратиться в городской отдел народного образования, с тем чтобы найти в Вашем лице поддержку в целях нормализации преподавания логики и психологии.
Доброжелатель».
Дмитрий свернул письмо вдвое и положил его на стол.
— Что вы на это скажете? — спросил Полещук, внимательно следивший за выражением лица Шадрина, когда тот читал письмо.
— Хоть анонимка, но досадно… — ответил Дмитрий.
— Вот резолюция заведующего гороно, — директор повернул письмо к Шадрину и ткнул пальцем на надпись, сделанную на левом углу: «Тов. Полещуку. Разобраться…»
— Читал, — глухо ответил Дмитрий.
— Как вы относитесь к этому?
— Решение принадлежит вам. Вы директор.
— Да, решение принадлежит мне, — рассеянно отозвался Полещук. Он вскинул на Шадрина светло-серые глаза и сказал, показывая на конверт: — Будем считать, что с этим письмом вы не знакомы. Ясно?
— Ясно.
— Это во-первых. Во-вторых, работайте так, как работали раньше. Только будьте начеку. Эта анонимка взята в гороно на контроль. Каждый день может нагрянуть комиссия.
В дверь постучали. Директор положил письмо в ящик письменного стола и кивнул головой на дверь:
— Откройте.
Шадрин повернул защелку замка. Вошла заведующая учебной частью. Она поздоровалась и с ноткой шутливости сказала:
— Дмитрий Георгиевич, говорят, у вас даже Бутягин стал хорошистом?
— Да, стал.
— Парадоксально! Бутягин, тот самый беспросветный лодырь Бутягин, который по основным-то предметам не поднимался выше тройки, вдруг по логике стал получать четверки.
— Ничего в этом нет парадоксального. Бутягин — способный малый и гораздо честнее Мулярова, с которым вы носитесь, как с вундеркиндом.
Упоминание фамилии Мулярова заметно уязвило завуча. К лицу ее прилила кровь:
— Но да будет вам известно, Дмитрий Георгиевич, что Муляров тянет на золотую медаль.
Шадрин потянулся к пачке сигарет, лежавшей на столе:
— Тянет в оглоблях лошадь. Ученик должен учиться. Учиться добросовестно, не разделяя науки на те, что идут в аттестат зрелости, и те, что туда не идут.
— Вы имеете в виду Мулярова? — спросила завуч, зябко передернув плечами.
— Да. Это очень ловкий молодой человек. Ему слишком рано привили обостренное чувство выгодного и невыгодного.
— Да, но, да будет вам известно, кроме логики и психологии, у него по всем предметам пятерки.
— Вот и плохо, что по логике и психологии у него четверки.
— А Бутягин? Неужели вы считаете, что Бутягин и Муляров одинаково логически мыслят, если по логике у них одинаковые оценки? — в голосе прозвучала явная насмешка.
— У них слишком неравные условия жизни, чтобы им одинаково учиться. Хотя по способностям Бутягин ничуть не ниже Мулярова, а если посмотреть поглубже, то кое в чем Бутягин посильнее Мулярова.
— Шутник вы, Дмитрий Георгиевич.
— Зато мне совсем не было смешно, когда я узнал, в каких условиях живет Бутягин.
— Уж не хотите ли вы рассказать мне о том, что у Мулярова отец — директор одной из первоклассных московских гостиниц, что он один ребенок в семье, всеми заласкан, а у Бутягина отец погиб на войне, мать дворничиха, на иждивении ее, кроме Владимира, еще трое детей?
— Я хотел вам об этом не просто рассказать, а серьезно обратить на это ваше внимание. И уж если вы сравнили Бутягина и Мулярова и их возможности, то могу сказать единственное — Бутягину трудно тягаться с Муляровым. Вы прекрасно знаете, что зимой Бутягин почти каждый вечер часами возит на себе снег, во время гололедов он встает в полночь, до школы вместе с матерью долбит мостовую и тротуары, посыпает их песком, золой…
— Ничего не вижу здесь осудительного, — завуч передернула плечами. — Пусть привыкает к физическому труду, он еще никого не испортил.
— Я не об этом, Валентина Серафимовна.
— А о чем же?
— О том, что каждую весну Бутягин в субботу и воскресенье копает землю на даче у Муляровых. Зарабатывает деньги. На жалованье матери пятерым жить трудно. А пенсия за погибшего отца тоже не спасает.
В разговор вмешался директор, который во время разговора Шадрина с завучем сидел мрачный и чем-то недовольный:
— Откуда вам известно, что Бутягин работает на даче у Муляровых?
— Я классный руководитель у Бутягина и Мулярова. И если я о своих учениках знаю больше директора и завуча, то в этом нет ничего удивительного.
Нахмурившись, директор стоял неподвижно и что-то пытался вспомнить.
— Я нужен вам, Денис Трофимович? — спросил Дмитрий.
— Когда будет собрание старшеклассников по организации дружины?
— В субботу, в семь вечера.
— Перед собранием напомните мне, я приду обязательно. А сейчас вы свободны.
Попрощавшись, Дмитрий вышел из кабинета.
Директор и завуч некоторое время сидели молча. Потом завуч, по привычке зябко кутая плечи в шаль, проговорила:
— За тридцать лет педагогической работы, из которых больше пятнадцати я была заведующей учебной частью, такой экземпляр мне встречается впервые. Анархист и гордец.
