Мария Корелли - Вендетта, или История одного отверженного
Хоть я и выполнил всю работу очень быстро, но она все же отняла у меня больше времени, чем я ожидал, и вызвала у меня больше отвращения, чем я надеялся. То была тяжелая ужасная подготовительная работа, и когда я к своему облегчению ее завершил, то почувствовал, словно костлявые пальцы самой смерти проникли в мою душу. Я задрожал от холода и едва держался на ногах, мои зубы стучали, будто от жестокой лихорадки. Но важность цели подкрепляла мои силы до тех пор, пока все не было завершено, пока сцена не оказалась полностью готовой к последнему акту трагедии. Или комедии? Как вам угодно! Я знаю, что в современном мире позор мужа представляет собой наиболее популярную шутку в обществе. Но для меня – так уж я чудно устроен – бесчестие является более тяжким злом, чем убийство. Если бы все те, кто подвергся обману и предательству, от этого умерли, то правосудие стало бы более справедливым. Большая удача для адвокатов, что не все мужчины могут сохранить честь!
Когда я возвратился домой с моей мрачной прогулки под дождем, то обнаружил Винченцо, все еще спящим. Я был этим очень доволен, поскольку если бы только он увидел мое плачевное состояние, то у него появилась бы серьезная причина для опасений за мое физическое и умственное здоровье. Взглянув на себя в зеркале, я отскочил как от кошмарного чудовища. Оттуда на меня смотрел человек с голодными охотничьими глазами, выглядывающими из-под копны спутанных седых волос, его бледное изможденное лицо хранило строгость, как лицо беспощадного инквизитора старой Испании, с темного плаща стекали капли дождя, его руки и ногти были покрыты пятнами грязи, как будто он рыл ими чернозем, ботинки отяжелели от налипшей болотной глины, и весь его вид выдавал человека, который занимался каким-то отвратительным ремеслом, слишком мерзким, чтобы называть его вслух. Я смотрел на свое жуткое отражение и задрожал, затем я мягко рассмеялся с оттенком злобной насмешки. Я немедленно сбросил все свои грязные одежды и запер их подальше от глаз и, переодевшись в тапочки и халат, посмотрел на часы. Была половина второго – уже утро дня моей свадьбы. Я отсутствовал три с половиной часа. Тогда я отправился в гостиную и принялся писать. Немного спустя после двух часов ночи дверь бесшумно отворилась, и вышел Винченцо, все еще выглядевший очень сонным, с выражением вопросительного беспокойства. Он смутно улыбнулся и, казалось, немного успокоился, увидев меня спокойно сидевшим на привычном месте за письменным столом. Я спросил его с видом крайнего удивления:
«Ого, Винченцо! Что это с вами случилось?»
«Ваше сиятельство, – запинался он, – это все вино, я к нему не привык! Я заснул».
Я рассмеялся, изобразив удушающую зевоту, и встал с моего мягкого кресла.
«Действительно, – сказал я просто, – и я тоже! И если я должен завтра предстать веселым женихом, то пора мне отправляться спать! Доброй ночи!»
«Доброй ночи, синьор!»
И мы оба пошли отдыхать: он – довольный тем, что я провел в собственной комнате весь вечер, и я – с дикой радостью в сердце и с мыслью о том, что я приготовил там, во тьме, без единого свидетеля, кроме завывающего ветра и дождя.
Глава 34
Утро перед свадьбой выдалось ярким и свежим, хотя сильный ветер прошедшей ночи все еще чувствовался и быстро гнал белые облака, как бегущие по морю корабли, через голубые просторы небес. Воздух был свежий и морозный, и толпы людей, роившиеся на Пьяцца-дель-Пополо и Толедо, спешили начать шумное веселье Жирного четверга, единодушно пребывая в отличном настроении. Постепенно множество небольших компаний людей стали собираться у собора, которые стремились, если получится, занять места внутри или около часовни Сан Дженнаро, чтобы увидеть раньше всех блестящие наряды нескольких выдающихся людей, приглашенных на мою свадьбу. Церемония была назначена на одиннадцать часов, так что чуть раньше половины одиннадцатого я сел в свою карету в сопровождении герцога де Марина, как лучшего своего друга, и мы направились к церкви. Одетый в великолепно пошитый костюм, с аккуратно убранными волосами и бородой и с натянутым выражением умело смешанной серьезности и веселости, я мало походил на измученного жестокого человека, который несколько часов назад глядел на меня из зеркала
Странное внутреннее веселье овладело мной, что-то вроде полусумасшедшей радости, грозившей время от времени прорваться сквозь маску строгого самообладания, которую мне необходимо было носить. Бывали моменты, когда я мог бы рассмеяться, задрожать или запеть с неистовством пьяного сумасшедшего. И тогда я начинал болтать безостановочно; мои речи источали горькое остроумие и острый сарказм, так что один или два раза герцог даже одарил меня изучающим вопросительным взглядом, слово счел мое поведение напускным или неестественным. Мой извозчик был вынужден ехать очень медленно из-за плотных толп народа, которые толкались на каждом углу и в каждом проезде; при этом вопли скоморохов, прыжки уличных клоунов, стрельба из игрушечных пистолетов и звонкие взрывы разноцветных шаров, которые раскачивали из стороны в сторону в воздухе веселые гуляки, часто пугали моих быстрых лошадей и заставляли их подпрыгивать и угрожающе гарцевать, чем привлекали еще больше внимания к моему экипажу. Когда мы наконец подъехали к дверям часовни, я был удивлен тем количеством зевак, что собралось вокруг. Здесь скопилась целая толпа бездельников, нищих, детей и людей среднего класса всех видов, которые наблюдали за моим прибытием с предельным интересом и волнением.
В соответствии с моим распоряжением яркая темно-красная ковровая дорожка была расстелена от края мостовой и простиралась до самого алтаря; здесь также установили шелковый навес, под которым выстроилась целая миниатюрная аллея пальм и тропических цветов. Все глаза с любопытством обратились на меня, когда я выбрался из кареты и направился в часовню вместе с герцогом, и ропот о моем обширном богатстве и великодушии внятно прошелестел в толпе. Одна старая карга, ужасно уродливая, но с большими темными проникновенными глазами, словно угасавшие светильники потерянной красоты, хихикала и бормотала, вытянув шею и свое тощее горло вперед, чтобы увидеть меня поближе: «Ай, ай! Господь знает, что ему, бедняжке, понадобится все его богатство и благородство, чтобы накормить ее досыта. Этот маленький красный жестокий ротик вечно открыт и глотает деньги, как макароны, посмеиваясь над страданиями бедняков! Ах! Это нехорошо, нехорошо! Ему нужно быть очень богатым, чтобы ее ублажить!»
Герцог де Марина уловил эти слова и бросил на меня быстрый взгляд, но я притворился, что не слышал их. Внутри часовни собралось огромное количество людей, однако мои специально приглашенные гости числом не более тридцати сидели в отведенном для них пространстве около алтаря, отгороженном от простых зрителей шелковой веревкой, перекрывавшей проход. Я обменивался взглядами с большинством из них и в ответ получал их поздравления, затем я прошел уверенным шагом к Царским Вратам и там остановился. Великолепные картины на стенах вокруг меня, казалось, жили собственной таинственной жизнью: увенчанные славой головы святых и мучеников были повернуты ко мне, как будто вопрошая: «Должен ли ты это делать? Не осталось ли в тебе прощения?»
Но мой ответ был непреклонен: «Нет, даже если потом я буду гореть в неугасимом пламени ада! Пока я жив – я буду мстить!»
Истекающий кровью Христос на кресте остановил на мне Свой пристальный укоряющий взор, Его глаза, казалось, говорили: «О, заблудшая душа, что мучится бурлящими страстями, не встретишь ли ты вскоре и свой конец? И чем оправдаешься ты в последний свой час?»
А я внутренне отвечал: «Ничем! Ни капли сожаления нет во мне, и ничто не принесет мне радости, кроме завершения моей мести! И я это сделаю, даже если небеса разверзнутся и земля провалится под ногами! На этот раз предательство женщины не уйдет от наказания, на этот раз ее настигнет странное, изощренное правосудие!»
И моя душа вновь погрузилась в безмолвную задумчивость. Солнечный свет торжественно проникал через витражные окна: голубые, золотые, темно-красные и фиолетовые отблески великолепного сияния играли мерцающими образами на снежной белизне мраморного алтаря, и звук музыки – медленный мягкий величественный, будто ангел спускался с небес – звучал в пропитанном ладаном воздухе. Невидимый органист играл возвышенный отрывок из произведения Палестрина, и мягкие ноты изливались, гармонично ложась друг на друга, как струи фонтана, стекавшие на цветы.
Я думал о своей прошлой женитьбе, когда стоял на том же самом месте, полный надежд, опьяненный любовью и радостью, когда Гуидо Феррари находился рядом и сделал самый первый глоток искушения из отравленной чаши соблазнительной красоты моей жены; когда я – несчастный глупец! – думал, что скорее сам Господь солжет, чем хоть один из этих любимых мною людей предаст меня. Я вытащил обручальное кольцо из кармана и посмотрел на него: оно ярко сияло и выглядело как новое. И вместе с тем оно было старым – то же самое кольцо, что я снял с пальчика моей жены за день до этого; его всего лишь отполировал заново искусный ювелир, так что оно более не выдавало следов носки и выглядело так, будто я купил его этим утром.
