Мария Корелли - Вендетта, или История одного отверженного
Я думал о своей прошлой женитьбе, когда стоял на том же самом месте, полный надежд, опьяненный любовью и радостью, когда Гуидо Феррари находился рядом и сделал самый первый глоток искушения из отравленной чаши соблазнительной красоты моей жены; когда я – несчастный глупец! – думал, что скорее сам Господь солжет, чем хоть один из этих любимых мною людей предаст меня. Я вытащил обручальное кольцо из кармана и посмотрел на него: оно ярко сияло и выглядело как новое. И вместе с тем оно было старым – то же самое кольцо, что я снял с пальчика моей жены за день до этого; его всего лишь отполировал заново искусный ювелир, так что оно более не выдавало следов носки и выглядело так, будто я купил его этим утром.
Огромный кафедральный колокол отбил одиннадцать ударов, и, когда последний удар разносился эхом с башни, двери часовни распахнулись, и нежный шелест движущихся одежд предвосхитил появление моей жены. Она приближалась, слегка облокотившись на руку старого Шевалье Манчини, кто остался верен своему кредо храбрости и с готовностью принял на себя обязанность отца невесты в этом случае; меня тогда не удивил ропот всеобщего восхищения, что пробежал меж собравшихся людей, когда этот величайший шедевр дьявольского творения прошагал медленно и величественно мимо толпы. На ней было надето платье из тяжелого белого бархата очень простого пошива, бесценная кружевная вуаль не толще паутины закрывала ее с головы до ног, драгоценности, подаренные мной, сверкали, как солнечные зайчики в ее волосах, на талии, груди и обнаженных руках.
Коль скоро она называла себя вдовой, то ее не сопровождали подружки невесты; ее шлейф поддерживал красивый мальчик, одетый в фиолетово-золотой костюм, словно сошедший со страниц книги шестнадцатого века, – это был младший сын герцога де Марина. Две нежные девочки пяти и шести лет двигались впереди, разбрасывая белые розы и лилии и ступая задом наперед, словно перед королевой; они казались двумя феями, сбежавшими из ночного сна в их маленьких свободных платьицах из плюша золотого цвета и с луговыми нарциссами поверх рассыпанных в беспорядке вьющихся волос. Нина сама усердно их тренировала и теперь, достигнув алтаря, они скромно остановились по разные стороны от нее, а милый паж занял место позади, все еще держа конец бархатного шлейфа с видом очаровательного высокомерия и самодовольства.
Весь этот кортеж представлял собой интересную картину, как и планировала Нина, а она обожала подобные зрелищные эффекты. Дойдя до алтаря, она томно улыбнулась мне и опустилась рядом на колени в молитве. Музыка зазвучала с удвоенной торжественностью, появились священники и прислужники, и началось венчание. Когда я положил кольцо на книгу, то поглядел украдкой на невесту: ее прелестная головка скромно склонилась, и она казалась поглощенной святыми молитвами. Священник освятил кольцо, сбрызнув святой водой, я взял его снова и во второй раз надел на нежную мягкую ручку моей жены в соответствии с католической традицией: сначала на большой палец, затем на указательный, далее на средний и наконец на безымянный, где оно и заняло свое прежнее место; при этом я пробормотал «Во Имя Отца, и Сына и Святого Духа, Аминь!», думая о том, заметит ли она, что кольцо было тем самым, что она так долго носила! Но, очевидно, она не обратила на это внимания, поскольку оставалась совершенно спокойной и не повела даже бровью; у нее было прекрасное самообладание, как у довольной, красивой, тщеславной и совершенно бессердечной женщины.
Свадебная церемония вскоре завершилась, затем последовала Месса, во время которой мы, новобрачные, в соответствии с церковной традицией причастились. Я задрожал в тот момент, когда почтенный священник дал мне вкусить Тела и Крови Христовых. Что мне было делать с внутренней чистотой и миром, которые эти великие Дары Христа производят в наших душах? Мне думается, что распятый Господь в часовне еще раз одарил меня Своим наполненным сожалением взором и сказал: «Этим ты засвидетельствовал собственное проклятие!». Однако она, истинная убийца и искусная лгунья, приняла Причастие с лицом невинного ангела, и даже сам священник казался тронутым ее открытым честным гордым взглядом, сладкими губами, столь почтительно сложенными, абсолютным спокойствием и миром, который покоился на ее светлых бровях, как ореол вокруг головы святой!
«Если я проклят, то она – трижды проклята!» – опрометчиво говорил я сам себе. Смею даже сказать, что ад достаточно пространен для того, чтобы мы с ней там не встретились.
Таким образом я успокоил свою совесть и решительно отвернулся прочь от нарисованных зовущих ликов на стенах; от тех ликов, чье выражение горя, отрешенности, боли и смерти, казалось, теперь заменило выражение удивления, как я воображал, оттого, что такой человек, как я, женился на такой женщине, как она, и теперь оба мы безнаказанно стояли на коленях перед алтарем Господа, все еще не испепеленные на месте за свое богохульство!
Ах, добрые святые, вы были бы удивлены! Живи вы в наши дни, вам пришлось бы пройти через еще большие мучения, чем кипящее масло и камеры пыток! Те страдания касались только тела, отражаясь болью в порванных мышцах и горящей плоти, которые, по крайней мере, не могли длиться долго; но ваши души облачались в величие и власть, сияя великолепием в свете любви, веры, надежды и милосердия ко всем людям. Мы же полностью изменили это положение вещей! Мы только начали и все еще продолжаем осваивать науку заботы о наших нежно любимых телах: как их кормить, одевать, хранить от простуды и болезней; а вот наши души, которые были для вас всем, дорогие святые, мы пятнаем грязью, сжигаем позором, мучаем, пытаем и разрушаем, мы их попираем, пока окончательно не сотрем с них образ Божий, в них мы плюем, над ними издеваемся, распинаем и топим их! Вот в чем заключается разница между вами, жившими в старые добрые времена искренней веры, и нами – несчастными, тщедушными слабаками, жителями современной стерильной эпохи.
Если бы вы, Святая Дороти или Святое дитя Агнесс, жили сегодня, то ощутили бы нечто более острое, чем меч палача; поскольку, будучи чисты, вы были бы названы худшими из женщин; будучи набожными, вы стали бы лицемерками в глазах людей; будучи верными, вас заподозрили бы во всяких мерзостях; будучи любящими, вы подверглись бы более жестокому осмеянию, чем издевательства солдат Понтия Пилата над Христом; но при этом вы обладали бы свободой выражать свое собственное мнение, поскольку наш век – век свободы. И при этом, насколько же лучше для вас было умереть давным-давно, чем дожить до сегодняшних дней!
Погрузившись в странные угрюмые отвлеченные фантазии, я едва заметил окончание торжественной Мессы. Я очнулся от нежного прикосновения моей жены, чтобы, вздрогнув, услышать звучные гремящие аккорды свадебного марша из оперы «Лоэнгрин», грохотавшие в воздухе. Все закончилось: моя жена стала поистине моей, официально моей, моей посредством исключительно прочных двойных брачных уз, моей «до тех пор, пока смерть не разлучит нас». «И сколько же это, – размышлял я серьезно, – сколько времени пройдет, прежде чем смерть нагрянет, чтобы оказать нам эту великую услугу?» И я немедленно начал расчет этого конкретного промежутка времени, который должен был истечь, и продолжал решать в уме арифметические задачки, даже когда механически предложил руку своей жене, когда мы входили в ризницу, чтобы поставить наши подписи в книге-регистре браков. Я так увлекся подсчетами, что чуть было не начал бормотать конкретные цифры вслух. Но, вовремя остановившись, я обуздал свои мысли значительным усилием воли и попытался выглядеть заинтересованным и довольным, когда спускался по проходу вниз с моей прекрасной женой через ряды восхищенных и любопытных наблюдателей.
На выходе из часовни несколько девочек-продавщиц цветов опустошили свои полные ароматные корзины нам под ноги, в ответ я приказал одному из слуг отдать им целый мешочек монет, который захватил с собой на непредвиденные расходы, зная по старому опыту, что он непременно понадобится. Пробраться через такую гору цветов стоило нам некоторых усилий, поскольку они цеплялись за бархатный шлейф Нины, поэтому мы продвигались вперед медленно.
Как раз когда мы уже практически дошли до кареты, молодая девочка с огромными смеющимися глазами, что сияли как блестящие бриллианты на ее мягком овальном лице, бросила на дорожку передо мной букет красных роз. Внезапный приступ бессильной ярости овладел мной, и я тут же злобно раздавил каблуком ботинка темно-красные чашечки, наступая на них снова и снова так упорно, что моя жена подняла тонкие брови в изумлении и теснящиеся люди вокруг нас пожимали плечами и переглядывались с видом крайнего удивления, в то время как девочка, бросившая цветы, отпрянула назад в ужасе и с бледным лицом, пробормотав: «Пресвятая Мадонна! Он меня пугает!». Я закусил губу от раздражения, внутренне проклиная слабость собственного поведения, и легко рассмеялся, отвечая на тревожный немой вопрос в глазах Нины:
