Мария Корелли - Вендетта, или История одного отверженного
«И о чем же?» – спросил я.
«Чтобы вы не напоминали мне так часто о Фабио, – сказала она резко и несколько злобно. – Не тогда, когда вы говорите о нем, я не это имею в виду. А я говорю о вашем схожем поведении. Конечно, я знаю, что на самом деле нет ничего общего между вами, и все же…» Она снова замолчала и опять показалась озадаченной.
«В самом деле, дорогая моя, – заметил я легкомысленно и полушутя, – вы меня глубоко смущаете! Эта ваша фантазия представляется мне одной из самых неуместных. В монастыре, куда я к вам приезжал, вы чуть с ума не сошли от одного внешнего вида моей руки, которую сочли похожей на руку вашего покойного супруга; а теперь снова та же глупая идея возвращается, когда я уже надеялся, что она исчезла навсегда вместе с прочими болезненными прихотями слишком яркого воображения. Может, вы полагаете, что я – ваш покойный муж?»
И я рассмеялся вслух! Она немного задрожала, но вскоре присоединилась ко мне.
«Я знаю, что это абсурд, – сказала она, – вероятно, я немного перенервничала и преувеличиваю, поскольку пережила слишком много потрясений за последнее время. Расскажите мне еще о ваших драгоценностях. Когда вы отведете меня на них посмотреть?»
«Завтра ночью, – ответил я, – когда бал еще не закончится, вы и я ускользнем вместе, но мы вернемся обратно, еще до того, как кто-либо из наших друзей нас хватится. Вы со мной?»
«Конечно, – отвечала она с готовностью, – только мы не должны долго отсутствовать, потому что моя служанка должна будет упаковать мое свадебное платье и драгоценности в сейф. Мы проведем ночь в отеле и отправимся в Рим и Париж первым же утренним поездом, верно?»
«Таков план, несомненно», – сказал я с ледяной улыбкой.
«А тайник, в котором вы прячете свои камни, мой странный Чезаре, значит, находится недалеко?» – спросила она.
«Совсем рядом», – кивнул я, пристально глядя на нее.
Она засмеялась и захлопала в ладоши.
«О, я должна их заполучить, – воскликнула она. – Было бы смешно ехать в Париж без таких украшений. Но почему бы вам самому не достать и не принести их мне, Чезаре?»
«Их так много, – быстро нашелся я, – и я ведь не знаю, какие вы предпочтете. Некоторые из них дороже прочих. И мне будет особенно приятно – я так давно этого ждал – увидеть, как вы сами сделаете выбор».
Она улыбнулась немного застенчиво и отчасти искренне.
«Возможно, мне не придется делать выбор, – прошептала она. – Возможно, я возьму их все, Чезаре. Что вы тогда скажете?»
«Что они все в вашем распоряжении», – был мой ответ.
Она казалась немного удивленной.
«В самом деле, вы слишком добры ко мне, моя любовь, – сказал она, – вы меня портите».
«Разве можете вы быть испорчены? – задал я шутливый вопрос. – Красивые женщины, как отличный бриллиант: чем богаче их оправа, тем ярче они сверкают».
Она нежно провела по моей руке.
«Никто не умеет говорить так красиво, как вы!» – пролепетала она.
«Даже Гуидо Феррари?» – предположил я иронично.
Она отдернулась с неподражаемым, превосходно сыгранным жестом крайнего возмущения.
«Гуидо Феррари! – вскричала она. – Он не смел обращаться ко мне иначе, чем с величайшим почтением! Я была для него, как королева! Лишь в последнее время он начал злоупотреблять оказанным ему доверием моего мужа и тогда стал вести себя слишком фамильярно – большая ошибка с его стороны, за которую вы наказали его, как он того и заслужил!»
Я поднялся со своего кресла рядом с ней. Я не мог отвечать за свое поведение, пока сидел так близко к фактической убийце моего друга и ее любовника. Неужели она позабыла собственное «фамильярное» обращение с погибшим: тысячи невыразимых хитростей и очаровательных уловок с ее стороны, посредством которых она обманула его сердце и опорочила его честь?
«Я рад, что вы довольны моими действиями в этом деле, – сказал я холодно и спокойно. – Я и сам сожалею о смерти неудачливого молодого человека, и всегда буду сожалеть. По природе я, к несчастью, довольно чувствителен и склонен раздражаться по пустякам. Но теперь, моя красавица, я прощаюсь с вами до завтра – до счастливого завтра! – когда я назову вас поистине своей!»
Теплый румянец залил ее щеки, она подошла и прильнула к моему телу.
«Неужели я не увижу вас больше до самой встречи в церкви?» – вопрошала она с возрастающей застенчивостью.
«Нет. В этот последний день я оставляю вас с вашим вдовьим горем наедине. Было бы неучтиво с моей стороны навязывать вам свое общество и отвлекать от молитв. Оставайтесь! – и я поймал ее ручку, которая играла с цветком в моей петлице. – Вижу, что вы до сих пор носите ваше прежнее свадебное кольцо? Могу я его снять?»
«Конечно», – и она улыбнулась, когда я ловко стянул плоский золотой кружочек, который сам же ей надел несколько лет назад.
«Вы позволите мне сохранить его у себя?»
«Если вам угодно. Я бы предпочла его больше не видеть».
«Не увидите, – отвечал я, опуская кольцо в карман. – Завтра его заменит новое, которое, я надеюсь, станет символом большей радости для вас, чем прежнее».
И поскольку ее глаза повернулись ко мне во всем своем вероломном очаровании, то я вынужден был перебороть свою неприязнь, наклониться и поцеловать ее. Если бы я поддался своим истинным чувствам, то безжалостно раздавил бы ее собственными руками и растоптал бы ее нежную плоть со зверской свирепостью, порожденной самой горькой ненавистью, а не любовью. Но я не выказал ни малейшего признака отвращения, поэтому она видела перед собой лишь престарелого обожателя, который обращался с ней со спокойной учтивостью, холодной улыбкой и почти родительской нежностью; и она принимала его просто за влиятельного джентльмена с хорошим положением и неограниченными доходами, собиравшимся сделать ее одной из женщин, которой будет завидовать вся Италия.
Мимолетное сходство, которое она отметила между мной и своим «мертвым» мужем, несомненно, было приписано чистому совпадению, нередко встречавшемуся среди людей в этом мире, где у каждого человека, как говорят, есть свой близнец. Кто не помнит трогательного удивления Генриха Гейне, когда при посещении картинной галереи «Палаццо Дураццо» в Генуе он встретился лицом к лицу с портретом «Смерть Марии», принадлежавшим, как он подумал, мертвой женщине, которую он любил. И для него не имел значения ни древний возраст картины, ни то, что ее написал художник Джорджио Барбарелли за века до того, как его Мария могла родиться на свет; в тот момент он просто декламировал: «Действительно потрясающее сходство, напоминает тишину смерти!»
Подобные случаи довольно распространены, поэтому Нина, хоть моя похожесть на самого себя ее слегка и беспокоила, была далека от истинной разгадки, да и как она могла бы догадаться? Какая женщина, будучи полностью убежденной в смерти своего мужа, поверит в идею возможности его восстания из могилы! Никакая! Иначе у печальной вдовы появилась бы причина для еще более безутешного горя!
Вернувшись тем утром от нее в отель, я обнаружил там дожидавшегося меня Андреа Лучиани. Он сидел в холе у входа, поэтому я пригласил его в свою личную гостиную, куда мы и отправились. Впечатленный великолепием моих апартаментов он остановился в дверном проеме и стоял со шляпой в руке в замешательстве, хоть и с вежливой улыбкой на загорелом лице.
«Входите, друг мой, – сказал я с пригласительным жестом, – и присаживайтесь. Вся эта безвкусная демонстрация бархата и золота не должна раздражать ваших глаз, которые так долго наслаждались великолепными видами искрящихся пенных волн, прекрасного синего купола небес и блестящих белых парусов „Лауры“, сверкающей в золотых солнечных лучах. Если бы только я мог жить вашей жизнью, Андреа! Нет ничего прекраснее под небесами!»
Поэтический темперамент сицилийца был задет, и он загорелся от моих слов. Он сразу же позабыл обо всем блеске и великолепии окружавшей его роскоши, без колебаний вошел и уселся в кресло, обшитое бархатом и золотом, так же запросто, как будто это была катушка грубой веревки на борту «Лауры».
«Вы верно заметили, ваше сиятельство, – сказал он, сверкая белыми зубами из-под угольно-черных усов, в то время как его добрые глаза южанина светились огнем. – Нет ничего слаще жизни моряка. И на самом деле многие говорят мне: „Ах, ах! Андреа! Добрый друг, придет время тебе жениться и обзавестись домом, в котором жена и дети будут казаться тебе милее всех капризов волн и ветра“. Но я, знаете ли, придерживаюсь иного мнения. Женщина, на которой я женюсь, должна любить море; у нее должен быть бесстрашный взгляд, который не опустится вниз от вида штормов; ее нежный голосок должен звучать ярче и громче пузырящихся волн, врезающихся в борта „Лауры“, когда ветер крепок! А насчет детей, – он остановился и рассмеялся, – во имя Пресвятой Мадонны! Если в их крови не будет морской соли, то они точно не смогут назваться моими!»
