Восставшие из небытия. Антология писателей Ди-Пи и второй эмиграции - Владимир Вениаминович Агеносов
С влюбленностью, почти сентиментальной…
Так по душе, давным-давно опальной,
Скользнет летучая и зыбкая волна.
Верю
Тучи плачутся над тобою,
Ястреба рассекают рассвет,
И проселки бегут гурьбою,
И на каждом – Господень след.
Я хочу, чтобы эти дороги
Снова стали – твои и мои,
Чтобы месяц светил двурогий
На твои и мои колеи.
Верю, верю: раздвинув просторы,
Буйный ветер качнет тополя,
Все моря твои, все озера
Всколыхнутся, моя земля!..
Я твои города и села,
Будто ладанку, берегу,
В час унылый и в час веселый
Позабыть я тебя не могу.
Видишь: нежность еще не иссякла…
Ну а если умру, не вернусь, —
Знай, что я перед смертью заплакал,
Поминая тебя, моя Русь.
Кленовский (Крачковский) Дмитрии Иосифович
(1893–1976) – поэт
Родился в Петербурге. Его отец Иосиф Евстафьевич Крачковский – академик живописи, мать – Вера Николаевна Бекер – художница-пейзажистка. С 6 лет до 16 мальчик «издавал» свои журналы, разумеется, рукописные. Вместе с родителями много путешествовал по Европе. С 1904 по 1911 годы юноша учился в Царскосельской гимназии, о которой позже рассказал в стихотворении «Царскосельская гимназия». Тема Царского села пройдет через все творчество Кленовского, что позволит известной поэтессе и критику русского зарубежья Н. Берберовой назвать его «последний царскоселом, гонимым по миру»[78].
С 1914 года стихи молодого поэта начинают появляться в различных периодических изданиях. А в 1917 году накануне октябрьских событий, выходит его первый сборник «Палитра», почти незамеченный критикой.
С 1917 по 1922 годы Крачковский служит военным чиновником в Главном артиллерийском управлении. На почве начавшегося еще в 1913–1916 годы увлечения антропософией поэт сближается в 1918–1920 годы с А. Белым, М. Волошиным, О. Мандельштамом и другими поэтами. С 1922 по 1941-й работает в Радиотелеграфном агентстве Украины, выступает в качестве журналиста, переводчика украинских стихов, в том числе Максима Рыльского. Однако собственных стихов он не пишет с 1925 года.
В 1942 году писатель вместе с женой, немкой по происхождению, эмигрирует через Австрию в Германию. «Не успела моя нога оторваться от советской почвы, – вспоминал он впоследствии, – как неожиданно для самого себя, отнюдь не ставя перед собой этой задачи, я возобновил после 20-летнего молчания мою поэтическую работу». Своей «болдинской осенью» назвал Кленовский дни пребывания на берегах австрийского Дуная в стихотворении, открывающем его первую зарубежную книгу стихов. Жизнь не баловала поэта: сначала был двухлетний лагерь для беженцев, работа на лесопилке, относительная бедность и болезни. В последние годы жизни поэт слепнул.
Тем не менее, одна за другой выходят 11 книг стихов. В их названиях легко прослеживается единая нить: стремление постичь, передать почерком поэта след жизни, прикоснуться к неуловимой тайне бытия, устремиться навстречу небу.
Именно эти качества позволяют говорить о близости Кленовского к поэзии акмеизма. Как известно, акмеизм начал свое существование в качестве антипода символизма. Символистскому уходу от жизни в мир сложных и понятных лишь избранным образов акмеисты противопоставили простые радости земли. «Радость» едва ли не ключевое слово в поэзии Кленовского. В стихотворении «Просьба» (1946) он пишет о счастье «рвать черемуху, трогать струны, провожать серебряные луны», сторожить розовые зори. Поэт называет «высокими мгновеньями» общение с любимой и чтение пушкинского «Онегина». К «сокровищам неба и земли» относит сады, звезды, прибои. И через 20 лет он вновь повторит: «Я их изведал, радости земли…».
Вместе с тем, как и акмеисты, в «никем не тронутой тишине», в луче света, в звезде «и в каждодневном хлебе иногда» поэт видит «нездешней преломленности находку» («Заложница несбыточной мечты…»).
Космос у акмеистов (в том числе Кленовского) не противостоит человеку, не враждебен ему. Другое дело, что земное воплощение бытия разрозненно во множестве явлений. Поэт сравнивает эти проявления с черепками, подобранными в пыли повседневности и восклицает: «Как хороша должна быть в целом разрозненная тайна их» («Я не улавливаю знаков…», «Повседневость»), «как важно знать, что тайна есть» (Поговорим еще немного…).
Простой стакан чая может стать нектаром, если к нему прикоснулся херувим, а может вернуться в состояние обыкновенного напитка («Сижу в кафе весною…»). Нечто высшее, по Кленовскому, соединяет человека и вещь. Не случайно часы после смерти хозяина «не захотят одалживать минуты» новому владельцу («Я умер. И часы мои…»).
Лирический герой Кленовского вносит существенную поправку в христианский догмат о земной жизни как заточеньи души, а смерти – как освобождении. Не случайно для обозначения перехода в другой мир он использует оксюмороны «испепеляющее чудо», «щемящее освобождение» («Последних мук не утаить…», «Чем дольше я живу…»).
Поэт твердо верит, что мир испорчен, но не обречен. В нем существует красота («Я знаю: мир обезображен…», «Вера»). Нелегко прожитые годы, удаленность от любимой петербургской земли не приводит Кленовского к разочарованию («Я тоже горлиц посылал…»).
Даже «не забытое, не прощенное» с годами не то, чтобы прощается (этого нет), но становится неотъемлемой частью жизни лирического героя, тяжкой, но все-таки благословенной. Реминисценцией пушкинскому «что пройдет, то будет мило» станет у Кленовского эпиграф к «Поющей ноше»:
Все дурное и все хорошее
Перебродит в душе твоей
И певучею станет ношею —
Собеседником поздних дней.
Несколько ранее эта мысль прозвучала в книге стихов «Прикосновение».
В земном и радостном мире поэзии Кленовского огромное место занимает любовь. Почти все его поздние сборники имеют краткое, но выразительное посвящение: «Моей жене».
Уже в ранних стихах поэта природа (облачко) хранит любимую «от ожога бытия». Да и сама она, хоть и «усталая, но ясна, как на заре», и питает всех «этой утренней прохладою необугленной души» («Вот она, моя любимая…»). Это лиричное, целомудренное, явно уходящее в XIX век, описание любви сохраняется и в последующем творчестве Кленовского. Шепот влюбленных у него сильнее «шума вселенной» («Как бушевали соловьи»). Лишь в одном стихотворении («Нас было двое. Женщина была…») присутствует любовная трагедия: обманутый лирический герой совершает самоубийство. Но и здесь внимание автора сосредоточено не на измене, а на той нежности, которую его герой испытал к бросившей его женщине, прикоснувшейся в нему после рокового выстрела.
Через много лет пожилой поэт вновь обратится к этой теме, хотя и в
