Арно Зурмински - Йокенен, или Долгий путь из Восточной Пруссии в Германию
Герман выломал из забора доску и скосил ею крапиву, густо разросшуюся вокруг навозной кучи и заграждавшую дорогу к двери дома. Вошли в дом с заднего хода. Кладовая с седлами и сбруей и полудюжиной молочных бидонов, за ней кухня. Петер перерыл опрокинутый кухонный шкаф. Заплесневевший мармелад. Высохшая, твердая, как камень, горчица. Петер нашел деревянную поварешку и стал барабанить ею по всему, что производило шум. Шум может быть таким приятным.
- Здесь воняет, - сказал Герман.
- Ясное дело, так везде воняет, - заявил Петер.
- Нет, пахнет падалью, может быть, здесь есть покойник.
Ну и что. Покойник так покойник. Этого везде хватало. В каждой придорожной канаве был хоть один.
- Или дохлая свинья, - сказал Петер.
Он открыл ногой дверь в комнаты, стал осматривать гостиную крестьянина Абрамовского. Трупов не оказалось. Вонь шла из другого угла. Они осмотрели людскую, и здесь Герман нашел то, что привело бы мазура Хайнриха в восторг: сухие табачные листья. Он выгреб их из-за печки доской. Петер раскрошил один лист, высыпал табак на клочок бумаги и свернул сигарету. Петер мог курить, не кашляя - достижение, безмерно удивлявшее Германа.
- Табаком можно перебить любую вонь, - заявил Петер. Он распахнул дверь в переднюю, и там-то и оказался источник трупного запаха. Лежал, растянувшись на лестнице, ведущей на чердак. В серой защитной форме. Неузнаваемый. Разложившийся.
- Хотел взбежать по лестнице, тут его и шлепнули, - сказал Петер.
- Унтер-офицер, - установил по нашивкам на рукаве Герман.
- Эй, да на нем отличные сапоги.
Петер наклонился, взялся за каблук заплесневевшего кожаного сапога и потянул. Из голенища хлынул настолько пронзительный смрад, что оказалась бессильной даже Петерова сигарета. Нет, сапоги пришлось оставить покойнику.
На лестнице возле головы убитого Герман заметил баночку гуталина. Наклейка с красной лягушкой. Что этот унтер собирался делать с банкой гуталина? Чтобы добраться до нее, Герману пришлось бы перешагивать через тело. А что если попробовать доской от забора? Герман сдвигал банку со ступеньки на ступеньку. Наконец она скатилась на пол. Черт, банка оказалась пустая!
Больше они не могли выносить эту вонь. Выпрыгнули через окно в палисадник. Петер сбил поварешкой несколько тюльпанов, сумевших пробиться сквозь заросли сорняков. Герман залез на ржавеющую косилку и стал изображать сенокос.
- Скоро будет клубника! - закричал Петер, обнаружив заросшую травой грядку.
Боже мой, об этом они не подумали. Почти во всех садах росла клубника, и скоро она созреет. Они обыскали всю грядку, нашли несколько белых ягод, в которых еще не было вкуса, а заодно нашли и еще один волнующий предмет.
- Слушай, да это граната!
Петер поднял ее, осмотрел со всех сторон, дал посмотреть Герману.
- Я ее взорву, - сказал Петер, озираясь в поисках подходящей цели. Куда бы бросить гранату из клубничной грядки? Петер оттянул предохранитель. Двадцать один... двадцать два... двадцать три...
Граната перелетела через забор, ударилась о булыжник Вольфсхагенской дороги, разорвалась, подбросив в воздух песок и камни и забросав стену дома грязью.
- Здорово, а? - расплылся в ухмылке Петер.
Они нашли в траве еще несколько гранат и разложили в ряд около забора.
- Одну брошу в дом, - заявил Петер, потянул за кольцо, отсчитал до трех, швырнул через окно в гостиную крестьянина Абрамовского. Там она застучала и покатилась, но больше ничего не произошло. Осечка.
Петер послал следом вторую, и на этот раз во двор вылетели двери и оконные рамы.
- Унтер там думает, что опять началась война, - захохотал Петер.
- А что если я взорву гумно? - спросил Герман, когда подошла его очередь.
- Давай, - сказал Петер. - Мы все можем взорвать. Никому ничего не нужно.
Хорошо, тогда на гумно. Треснули доски и балки, палки и щепки полетели во все стороны. Герман и Петер бросились на землю, когда обломки стали летать над их головами. Несколько досок упало на клубничную грядку.
- Готово, - буркнул Петер.
- Русские в Дренгфурте подумают, что немцы опять наступают, - смеялся Герман.
Осталось три гранаты. Петер предложил взять их с собой в Йокенен и спрятать. Кто знает, для чего еще они могут пригодиться? Может быть, взорвать школу? Или ловить рыбу в йокенском пруду?
Герман шел в Дренгфурт, исполненный надежд. Он думал увидеть десятки сгоревших танков, горы трупов и гильз в дренгфуртском противотанковом рву. Ничего подобного. На дне рва густо цвели кусты дрока, по песчаному откосу ползли вверх сорняки.
- Они нисколько не сражались, - разочарованно сказал он Петеру.
Они шли по рву в сторону города, пока Петер не нашел место, где можно было удобно разлечься на траве. Здесь внизу не было ветра, солнце припекало. Петер стянул рубашку, закурил сигарету и улегся на свежую траву, пока Герман разыскивал следы войны, перекатившейся через противотанковый ров.
- Иди-ка сюда, покажу тебе пару щелкунчиков! - позвал Петер.
Он прошелся ногтем большого пальца по швам рубашки, выгнал их из теплых укрытий. В швах-то они и сидели, как ласточки на телефонных проводах: вши!
- Крупнее уже не бывает? - поражался Герман.
Петер щелкал их ногтем. Герман слышал, как они лопались.
После того как все, что трепыхалось, попало под ноготь Петера, он выскреб из швов их крошечные яйца и вытряхнул всю эту нечисть в противотанковый ров.
- У тебя тоже будут, у всех здесь будут вши, - констатировал Петер.
После дезинсекции пошли дальше. Дрок. Полевые фиалки. Мать-и-мачеха. Когда решили вылезти из рва, оказались уже в городе. Посмотрим-ка, что осталось от Дренгфурта. Пригород выглядел еще вполне прилично, сохранился даже вокзал. Но центру явно досталось от артиллерии. Стреляли навесом через гору Фюрстенау. Магазины вокруг ратушной площади все сгорели. Осталась только гостиница "Кронпринц" и бывшая текстильная лавка Самуэля Матерна. Лавка маленького литовского еврея удостоилась почестей: из ее окна свисали красные флаги, а над входом отечески улыбался Сталин. Солдат с примкнутым штыком стоял на посту перед лавкой Самуэля, в которой теперь размещалась комендатура Дренгфурта.
И вдруг среди развалин на дренгфуртской торговой площади возникли два мальчика, давно не стриженные, с босыми грязными ногами и штанами в заплатах, стали шататься среди обугленных кирпичей и готовых обрушиться стен, крутить пожарные краны перед ратушей, согнали камнем воробьев с веток засохших каштанов.
По сравнению с тишиной в деревнях здесь бурлила жизнь. Группа солдат сидела перед "Кронпринцем", другая возле обитой железом двери ратуши занималась ремонтом "Виллиса". На площади появлялись даже женщины - русские женщины в форме, переводчицы и машинистки из комендатуры. Только немцев не было в Дренгфурте.
Петер как раз собирался дать отбой, хотел сказать, что в этих закоптелых камнях все равно ничего не найдешь, как от "Кронпринца" их окликнул один солдат. Что он сказал? Наверное, "иди сюда" или что-то в этом роде. Ничего не оставалось делать, пришлось идти через площадь.
- Ты, маленький Гитлер! - сказал один солдат, слегка потянув Германа за левое ухо. Они, посмеиваясь, оглядывали мальчиков, вдруг возникших из развалин. Как будто было чему смеяться! Один повернулся к "Кронпринцу", стал звать какого-то Бориса. Но ему пришлось звать долго, прежде чем желтое круглое монгольское лицо Бориса показалось в подвальном окне.
"Кухня. Есть." Столько они смогли понять. Солдат подтолкнул их к входной двери. Они вошли в приемный зал "Кронпринца", где были свалены ковры из всех уцелевших домов Дренгфурта. Стояли и ждали с некоторой опаской, всегда готовые рвануть к двери, случись что-нибудь непредусмотренное. Наконец, вытирая руки полотенцем, которое он по обычаю поваров перекинул через плечо, появился Борис.
- Давай сюда! - сказал он довольно резко, открывая перед ними боковую дверь.
На мгновение Герман и Петер засомневались, получат ли они что-то поесть или сами попадут в кастрюлю. В тесной кухне Борис налил им в эмалированную миску густого супа со дна алюминиевого котла. Поместилось литров пять, не меньше. Он поставил миску на стол, достал две жестяные ложки и сел напротив мальчиков. Смотрел, ухмыляясь, как они поочередно тянулись к миске. ри. Довольно много перца и уже почти холодные.
- Нужно было придти в какой-нибудь другой день, - заметил Петер.
- Думаешь, нас пригласят, когда будет жаркое? - возразил Герман.
Может быть, монгол понял легкий упрек? Он прошлепал к кухонному шкафу, отрезал два куска ветчины и бросил их в миску. Засмеялся, когда Петеру щами обрызгало нос.
Они съели все. Ну и наелись же! Борис веселился, глядя на пустую миску, веселился настолько, что сунул тому и другому под рубашку по четверти буханки солдатского хлеба. Спасибо, Борис из Казани! Его круглое монгольское лицо еще виднелось в подвальном окне, когда Герман и Петер уже пробирались среди развалин на другой стороне рынка.
