Мюриэл Спарк - Memento mori
– Мне нужно идти. – Дама Летти поднялась и спросила на прощанье: – Полагаю, Тэйлор, что вы здесь всем довольны?
– У нас в палате новая старшая сестра, – сказала мисс Тэйлор. – И не такая обходительная, как прежняя. Лично у меня жалоб нет, но кое-кого из нас это несколько взбудоражило, начались нелады с воображением.
Летти окинула взглядом солнечную веранду лечебницы Мод Лонг, где рядком, в шезлонгах, возлежали старухи.
– Счастливицы, – сказала дама Летти с некоторым вздохом.
– Да, разумеется, – согласилась мисс Тэйлор. – И все же они расстроены и перепуганы.
– Чем перепуганы?
– Боятся нашей старшей сестры, – сказала мисс Тэйлор.
– А что такое?
– Да ничего такого, – сказала мисс Тэйлор, – просто они ее пугают своей старостью.
– Ее пугают? Вы, кажется, сказали, что, наоборот, пациентки ее боятся.
– Это, по сути дела, одно и то же, – сказала мисс Тэйлор.
Мешаются, мешаются мысли, подумала Летти и сказала:
– В балканских странах крестьяне летом выставляют своих стариков из дому, чтобы те нищенством стяжали себе пропитание на зиму.
– В самом деле? – сказала мисс Тэйлор. – Какой действительно любопытный обычай.
Прощальное рукопожатие дамы Летти мучительным нытьем отдалось в ее ревматических суставах.
– Надеюсь, – сказала мисс Тэйлор, – что вы оставите расчеты на миссис Петтигру.
Дама Летти подумала: она ревнует к Чармиан всякого, кто будет за ней ухаживать.
Может, и так, подумала мисс Тэйлор, читая в глазах дамы Летти.
И, как обычно после ее ухода, она обдумывала разговор с нею и начинала понимать все яснее и яснее, почему Летти так часто ее навещает и почему ей это вроде бы даже и приятно, хотя в словах и поведении она не особенно стеснялась. Вражда у них повелась с давних пор – с любовной истории 1907 года, и дама Летти уж и позабыла, в чем было дело – нарочно позабыла, и таким образом сохранила в уме туманную, приятную вражду к Джин Тэйлор – без всякого смягчающего объяснения. Между тем, мисс Тейлор до самых недавних пор помнила во всех подробностях свою любовную связь, и как потом дама Летти с ним обручилась, и как это кончилось ничем. Однако же с недавних пор, подумала мисс Тэйлор, чувства у меня те же, что у нее. Вражда заразительна. Мисс Тэйлор прикрыла глаза и сложила руки на пледе, прикрывавшем ее колени. Скоро придут сестры – разбирать бабунь по постелям. А пока что, томно-сонливо подумала она, приятны мне посещения дамы Летти. Я жду их, хоть и обхожусь с нею довольно-таки сурово. Может, потому, что мне теперь и терять почти что нечего. А может, и не оттого, а потому, что в этих с нею разговорах есть что-то радостное. Я бы, может быть, вообще очерствела, не будь старой толстухи Летти. А заодно-то хорошо бы ее использовать в этом казусе со старшей сестрой, хотя вряд ли что получится.
* * *– Бабуня Тэйлор – Близнецы. «Нынешний званый вечер подарит вам все желанные развлечения. Отличный день для деловых начинаний», – зачитала бабуня Валвона второй раз за день.
– Вот-вот, – сказала мисс Тэйлор.
Терапевтическое отделение лечебницы Мод Лонг было разложено по постелям и дожидалось ужина.
– Все как есть почти в точности, – сказала мисс Валвона. – Стоит вам, бабуня Тэйлор, только справиться с гороскопом – и сразу узнаете, будут ли у вас нынче посетители. Или эта ваша дама, или тот джентльмен: звезды всегда предскажут.
Бабуня Тротски приподняла иссохшую головенку, с лицом низколобым и курносым, и что-то сказала. За последние недели она сильно сдала, и расслышать ее стало невозможно. Мисс Тэйлор разгадывала ее слова быстрее всех в палате, но мисс Барнакл еще быстрее изобретала их.
Бабуня Тротски повторила то же самое, то есть — неизвестно что.
– Хорошо, бабуня, – отозвалась мисс Тэйлор.
– Что она сказала? – полюбопытствовала бабуня Валвона.
– Я не вполне разобрала, – сказала мисс Тэйлор.
Миссис Ривз-Дункан, которая, если верить ей, некогда была владелицей бунгало, обратилась к мисс Валвоне:
– Вы обратили внимание, что в только что прочтенном нам гороскопе речь идет о званом вечере, а посетительница явилась к бабуне Тейлор в три часа пятнадцать минут пополудни?
Бабуня Тротски опять подняла свою несуразную коническую головенку и заговорила, усиленно кивая в подтверждение своих слов этим жутковато-изумительным черепным изваянием. Тут уж взялась толковать бабуня Барнакл:
– Она говорит – плевать на званый вечер. Какая, говорит, разница, что там предсказывают звезды, когда тут эта гадина сестра только и дожидается зимы, чтобы уморить всю палату пневмонией. Вы, говорит, гадайте по звездам, может, отгадаете, кого положат на наши койки. Вот что она говорит, – а, бабуня Тротски?
Бабуня Тротски, снова подняв голову, мучительно силилась что-то выговорить, но потом изнеможденно откинулась на подушку и закрыла глаза.
– Это самое она и сказала, – утвердила бабуня Барнакл. – И что верно, то верно. Вот придет зима, и некоторые особливо беспокойные у нее, голубушки, недолго протянут.
Негромкий ропоток прокатился по рядам постелей. Он стих с появлением сестры и возобновился, когда она вышла из палаты.
Зоркие глаза мисс Валвоны глядели сквозь очки в прошлое – этой осенью такое бывало часто, – и она видела воскресный день, отворенную дверь кафе, дивные сорта мороженого, которые готовил ее отец, и слышала чудесный гул фисгармонии, от сумерек и до закрытия.
– О, наш маленький зал, и пломбиры, и снежнянки, которые у нас продавались, – проговорила она, – и отец за фисгармонией. Снежнянки торчком в вазочках, такие твердые, продукция высший сорт. Посетители все говорили мне: «Как жизнь, Дорин», даже если заходили с девушками после кино. А отец садился за клавиши и играл первый класс. Он ее, фисгармонию, купил за пятьдесят фунтов, а по тем временам, между прочим, это были изрядные деньги.
Бабуня Дункан обратилась к мисс Тэйлор:
– А вы хоть попросили эту вашу даму как-то за нас похлопотать?
– Не то чтобы попросила, – сказала мисс Тэйлор, – но упомянула, что нынче у нас все не так благополучно, как было прежде.
– Ну сделать-то она что-нибудь сделает? – настаивала бабуня Барнакл.
– Она ведь сама не член больничного комитета, – пояснила мисс Тэйлор. – У нее приятельница в комитете. Тут надо не спеша. Я, знаете, не могу на нее давить: что ей стоит взять и просто отказаться? В общем, пока чего, нам, знаете, лучше спокойно потерпеть.
Сестра прошла обратно мимо бабунь, угрюмых и притихших; только бабуня Тротски, уснувшая с открытым ртом, издавала стоны, сопенье и храп.
Да, подумала мисс Тэйлор, молоденькие сестры тоже очень помрачнели с тех пор, как попали под начало сестры Бестед. У бабуни Барнакл она, конечно, мигом стала именоваться сестрой Бесстыдь. Может статься, именно ее фамилия, в дополнение к возрасту – сестре Бестед было пятьдесят с лишком, – возбудила немедленную враждебность бабуни Барнакл.
– Когда им за пятьдесят, они все становятся чисто надзирательницы из работного дома. Нет, ежели сестре в больнице за пятьдесят, ей никакого доверия. Им и невдомек, что теперь, после войны, кое-что законным порядком положено совсем иначе.
Эти соображения, в свою очередь, подействовали на других обитательниц палаты. Но почва для недовольства была подготовлена неделю назад, когда стало известно, что уходит еще молодая старшая сестра.
– Новости, вы слышали? Настоящие перемены. Что там по звездам видать, а, бабуня Валвона?
И когда однажды утром заступила сестра Бестед – жилистая и пожилая, в очках и с раздражающе дергающейся щекой, бабуня Барнакл, едва глянув на нее, объявила, что дело яснее ясного.
– Ну хоть сейчас в работный дом. Вот увидите, что будет. От кого лишние хлопоты или кто вроде меня – ничего не попишешь, Брайтова болезнь – не может удержаться, все не жилицы. Зимой пневмония, куда от нее денешься, – вот она себя и покажет.
– А что, вы думаете, она сделает, бабуня Барнакл?
– Сделает? Да ничего она делать не станет. Вот и все тут. Погодите-ка до зимы, вы будете лежать пластом, а ей хоть бы хны. Тем более ежели у вас нет родственничков или тому подобное, чтобы поднять шум.
– Другие-то сестры пока что ведь ничего, бабуня.
– Погодите, с ними тоже дождетесь.
И дождались. Ничего особенного: просто сестры трепетали перед новым начальством. Они подтянулись, стали исполнительней, однако бабуни взирали на это с недобрыми мыслями и убийственными подозрениями. Когда заступала ночная смена, напряжение спадало, и поэтому с вечера до утра вся палата кричала и стонала. Бабуни вскрикивали во сне и со сна, в тревоге пробужденья. Они опасливо принимали успокоительное и наутро спрашивали одна другую: «Я как, спокойно спала?» – не зная толком, кто кричал, сама ли она или соседка.
– И все это записывают куда надо, – твердила бабуня Барнакл. – Что с кем ночью делается, все как есть записывают, а утром сестра Бесстыдь берет и читает. Может, кому непонятно, как оно зимой обернется?
