Рамон Меса - Мой дядя - чиновник
— Он сумасшедший! — решили некоторые.
Неожиданно тело старика свела нервная судорога, он потерял сознание, грохнулся навзничь и разбил себе голову о массивное чугунное кольцо, вделанное в причал.
Граф метнулся к несчастному, следом за ним бросились и другие. Происшествие вызвало всеобщий шум, в котором явственно слышались и такие слова:
— Он пьян!..
А граф, уже позабыв о случившемся, взошёл по разукрашенным мосткам на судно с флажками, и оно в сопровождении бесчисленных лодок отвалило от мола под весёлые звуки оркестра, разместившегося на палубе. Вскоре шумное и пёстрое судно приблизилось к кораблю, тёмной громадой покачивавшемуся на середине бухты.
Следом за графом и его супругой на борт поднялись господа в чёрном. В каюте начались тосты, объятия, поздравления. Не обошлось и без слёз.
Доминго и Гонсалес плакали искренне.
Бедняга дон Матео рыдал, как ребёнок; графу пришлось в конце концов взять его под руку, отвести в угол и сказать ему в утешение:
— Успокойтесь, дон Матео: скоро и вы уедете вслед за мной… Покамест трудитесь, а я вам помогу оттуда. И главное, не плачьте, дружище!
Но так как после этих слов рыдания верного секретари лишь усилились, граф, потеряв терпение, топнул по настланному ковром полу каюты, тряхнул дона Матео и прошипел ему в ухо:
— Довольно! Замолчи, болван, и не мешай людям чествовать меня!
В пять часов из сдвоенной трубы огромного корабля, рядом с которым все суда, стоявшие поблизости, казались карликами, повалили два громадных столба густого дыма, и вскоре лопасти винта прочертили в лазурных волнах длинную белую борозду. Лодки и судно с пёстрыми флажками, откуда провожающие махали платками и шляпами, с трудом поспевали за огромным кораблём.
Когда он проплывал перед бастионом Сан-Тельмо, с борта сорвалась молния, над палубой встало опаловое облачко дыма, тут же начавшее рассеиваться, и воздух сотрясся от мощного грохота, от которого задребезжали осколки пыльного стекла в оконце убогой каморки в гостинице «Лев Нации», где всё ещё принимали постояльцев, хотя заведение принадлежало уже не Гонсалесу, а другому владельцу.
Стоя на крепостном валу, друзья руками, платками и шляпами махали графу и Клотильде, а те с кормы корабля без устали отвечали на прощальные приветствия.
Не так давно статуя Нептуна была перенесена и установлена у входа в круглый скверик Ла-Пунта, и теперь бог морей в небрежно переброшенной через плечо мантии, положив одну руку на бедро, а другою опираясь на трезубец, с высоты своего мраморного пьедестала, казалось, провожал взглядом огромный корабль, увозивший графскую чету.
На траверзе крепости Морро судно с флажками повернуло назад, и граф с супругой дали отдых своим рукам, уставшим от долгого махания. Солёный морской ветер ласково подул в лицо графа, и дон Ковео с наслаждением вдохнул его.
Граф повернулся спиной ко входу в порт, становившемуся всё более узким, и перевёл взгляд с быстро исчезавшей за кормой земли на середину той линии, где небо как бы сливалось с морем: ему хотелось, чтобы на горизонте открылась хоть маленькая щель, через которую он мог бы увидеть то, что так занимало его мысли.
Затем он посмотрел на жену и пробормотал:
— Скоро я поведу её в свой дворец… Как она всё-таки хороша!..
Однако он тут же сделал гримасу, презрительно пожал плечами и решил: «Нет, нечего с ней считаться — её ничем не проймёшь, уж очень холодна. Красивая кукла, и только».
А Клотильда, сидя в кресле, лениво трогала складки на платье, разглаживала кружева и с улыбкой думала о том, какого успеха в обществе она добьётся на новом месте благодаря своей красоте и богатству.
С угрюмых утёсов крепости четыре человека грустно смотрели на быстро удалявшийся корабль, который вскоре превратился в точку, а потом и вовсе исчез из виду. Эти четверо были дон Матео, каноник, Доминго и Гонсалес.
Вот он и уехал от нас, — растроганно промолвил первый из них.
— Хорошо было с ним, — отозвался каноник.
Доминго смахнул ладонью навернувшуюся слезу. А Гонсалес еле удержался, чтобы не зарыдать.
ЭПИЛОГ
Когда четверо проходили улицу Прадо, окаймлённую двойным рядом деревьев, последние красноватые отблески солнца озаряли высокие башенки часов на здании тюрьмы. К ней приближалась группа каторжников, о стриженных наголо, с бритыми бородами, в широкополых шляпах из пальмовых листьев. Некоторые из них были скованы цепью по двое, почти у всех на ногах волочились тяжёлые железные кандалы, при каждом шаге издававшие монотонный печальный звон. Узники изнемогали от усталости: они провели целый день на солнце, кирками выдалбливая в неподатливой каменистой почве канаву для фундамента большого дома, который какой-то магнат собирался построить для себя в начале улицы Прадо.
В небе вырисовывались освещённые последними лучами заката кроны деревьев, на землю легли широкие красноватые полосы. Вокруг было безлюдно: прохожие избегали здешних мест.
Дон Матео испытывал непонятную грусть, каноник думал, как он будет скучать, лишившись общества графа, а Доминго и Гонсалес шли молча, понурив головы.
В эту минуту на одной из прилегавших к Прадо улиц показались носилки, сопровождаемые кучкой бродяг и любопытных, и преградили путь дону Матео и канонику.
Они взглянули па носилки.
— Раненого несут, — заметил бывший учитель, а теперь уже бывший секретарь превосходительного сеньора графа Ковео.
— Или пьяного, — отозвался каноник.
На пыльную мостовую упала удлинённая косыми лучами солнца тень от носилок, которые тащили два здоровенных негра.
Солнце окрашивало в красноватый цвет и мачты корабля, увозившего столь довольного собой графа. Мраморному Нептуну были одновременно видны и носилки и корабль.
Когда носилки очутились рядом с доном Матео, который шёл впереди спутников, он разглядел черты человека, покоившегося на этом печальном ложе.
Бледное лицо старика показалось бывшему секретарю странно знакомым: он мог поклясться, что уже встречал Этого несчастного. Дон Матео долго силился припомнить — где, но так и не вспомнил, что в первый раз это было у подъезда театра «Такон» в тот вечер, когда граф и он сам произнесли две знаменитые речи, принёсшие им известность и признание; во второй — в день свадьбы графа и Клотильды, когда вечером он увидел нищего, лежавшего в подъезде какого-то дома на площади у собора; в третий — сегодня на пристани, когда он смотрел па старика, который с негодованием бросил монету в воду, а потом упал и ударился головой о массивное чугунное кольцо.
Когда носилки доставили в полицейский участок, на них лежал труп бедного старика: окоченевшие руки сжимали посох, на который ещё так недавно опирался несчастный.
Чтобы опознать личность умершего, полицейские обшарили его карманы, нашли в них старое, истрёпанное и засаленное удостоверение, но прочесть в нём удалось только следующее:
«Д….. Восьмидесяти лет… Уроженец Матансас… Занятие: чиновник в отставке…»
Ночь быстро окутала землю покрывалом мрака, засверкали красавицы звёзды, и беспокойные морские волны, разбиваясь о прибрежные утёсы, стали чертить во тьме светящиеся линии. В лавках, домах, на бульварах и улицах зажглись огни, люди вышли погулять, начались обычные вечерние развлечения.
Далеко в открытом море, величественно и спокойно разрезая волны, шёл большой корабль. Он выбрасывал из своих труб густые столбы дыма, и граф от скуки следил, как исчезает вдали этот дым, закрывая на своём пути сверкающие созвездия, густо усыпавшие безоблачный небосвод.
А где-то далеко позади на суше в кладбищенском морге лежал на деревянных нарах труп старика; над ним через продолговатое стрельчатое окно виднелось синее небо, усеянное множеством звёзд; рядом горела восковая свеча; ветер порою разрывал её пламя на два язычка, и от них спиралью поднималась чёрная копоть. Это было тело того самого нищего, который после банкета в «Таконе» подбирал на полу крошки хлеба, пока слуги передразнивали тосты дона Матео и графа; того самого нищего, что подошёл к карете графа в день его свадьбы и чья рука, протянутая за милостыней, отбросила огромную тень на освещённую стену в глубине подъезда; того самого нищего, который совсем недавно бросил золотую монету в воду и ударился, упав на чугунное кольцо. Это было тело честного и несчастного чиновника в отставке дона Бенигно.
А бог Нептун, положив одну руку на бедро, а другою опираясь на свой трезубец, был холоден, неподвижен и, сверкая во тьме ночи мраморной белизной, смотрел с высоты каменного пьедестала, как закрываются двери и окна тюрьмы, а вход в порт по-прежнему широко открыт для всякого мошенника и ловкача, который захочет приехать в Гавану.
Примечания
