Рамон Меса - Мой дядя - чиновник
Бродячие медники — вот самое высокое положение, которого, испытав множество превратностей и невзгод, мы сумели достичь в древнем государстве Монтесумы[16]. Изо дня в день мы жарились на солнце, от лучей которого лопались камни, по лбу катились крупные капли пота и волосы прилипали к коже. Мы бродили по улицам городов и, соблюдая строгие интервалы, вопили:
— Лудить, паять! Лудим, паяем, недорого берём! Лудить, паять!
Однажды поздно вечером мой дядя, по привычке ругая всех и вся на чём свет стоит, в ярости пнув ногой шляпу и натыкаясь на котелки и инструменты, разбросанные по полу нашей скромной каморки, добрался до угла, где я спал, свернувшись калачиком, разбудил меня и попросил спичек, чтобы зажечь свет. Незадолго до этого управляющий домом, где мы жили, вручил ему большой конверт, и дядя решил теперь прочитать письмо.
Едва он зажёг свечу и, невнятно бормоча, пробежал листок, как сразу же стащил меня с моего ложа и заключил в объятия.
— Я же говорил, что бог нас не оставит, племянник!.. Вот мы и дождались награды за все наши страдания!..
Я, грешным делом, подумал, что от слишком долгих размышлений и от жары дядя малость свихнулся или стал лунатиком. Если бы вы видели, как он, полураздетый, прыгал среди котелков и силился засмеяться, что, несмотря на всё его ликование, никак ему не удавалось.
Награда за наши страдания, как выразился мой дядя, прибыла в виде письма с сургучной печатью и синим штемпелем государственной канцелярии, присланного из Мадрида за подписью наших незабвенных родичей — его превосходительства светлейшего сеньора дона Хенаро де лос Деес и не менее известного и уважаемого сеньора маркиза Каса — Ветуста.
Содержание большого и подробного письма сводилось приблизительно к следующему:
«Радуйся, радуйся добрым вестям, дорогой братец! Ты теперь свободен, как птица. Одновременно с этим письмом я высылаю тебе ассигнацию в триста песет, чтобы ты, не теряя времени, выехал в Гавану. Можешь быть спокоен — тебя никто не потревожит: наши друзья вновь пришли к власти. Первыми, о ком я подумал, были вы, мои дорогие кузены. Я нетерпеливо и страстно ждал минуты, когда смогу вознаградить вас за вашу преданность и важные услуги. Я теперь стал начальником… и, так как я решил прежде всего исправить ошибки и восстановить справедливость, мне следует вызволить вас из вашей ссылки. Висенте, перебирайся на Кубу, да не забудь прихватить с собой племянника. Необходимые инструкции получишь в Гаване. Настоятельно советую тебе ни в чём не отступать от них. Ты ведь уже научен горьким опытом: истинной причиной всех твоих бед явились те немногие случаи, когда ты не слушал моих наставлений».
Неожиданное письмо так обрадовало дядю, что он позабыл обо всём на свете. Он со слезами на глазах раз двадцать облобызал конверт.
— О, добрый, бесконечно великодушный дон Хенаро!
Я ничего не сказал дяде, когда он продавал инструмент и котелки, чтобы собрать ещё немного денег на дорогу, хотя он спустил наше имущество непомерно дёшево; не стал я перечить ему и тогда, когда он приказал мне уложить мой чемодан.
Вскоре мы отплыли в Гавану.
Прибыв в столицу Кубы, мы вновь поселились в «Льве Нации». Гонсалес, оглядев с ног до головы наши жалкие фигуры, сурово нахмурил брови, по всё-таки согласился приютить нас и потребовал лишь небольшой задаток.
Отсутствие денег весьма огорчало нас. К счастью, все тревоги вскоре рассеял появившийся в Гаване, к немалому нашему удивлению, дон Матео, деревенский учитель, тот самый, что бил нас линейкой, ревел по-ослиному и прилаживал нам ослиные уши.
Добряк учитель привёз с собою большой пакет, который весьма церемонно вручил моему дяде. И дабы его появление произвело ещё больший эффект, дон Матео отказался что-либо объяснять. Дяде, дрожавшему от волнения как лист, осталось одно — распечатать послание.
— Что бы это могло быть?
Вдруг он подпрыгнул, да так высоко, как никто ещё не прыгал, бросился на шею дону Матео и с такой силой сжал его в объятиях, что чуть не задушил. В пакете лежал приказ о назначении дяди на… ту самую должность, которую когда-то занимал дон Хенаро! Сеньор маркиз Каса-Ветуста рекомендовал ему в секретари дона Матео. Более того, меня назначали чиновником отдела… вовсе не интересуясь, хочу ли я получить эту должность. И я отказался от неё.
Это и послужило причиной нашей ссоры.
Дядя пришёл в ярость, осыпал меня бранью и пригрозил, что прогонит меня с глаз своих, если я буду вести себя столь глупо, невежливо, неблагодарно и упрямо по отношению к нашему светлейшему кузену дону Хенаро и не менее уважаемому сеньору маркизу Каса-Ветуста.
— Что ты мелешь? Ты что, глупец или сумасшедший! — гневно кричал он. — Не соглашаться на такую должность? Пе будь дураком! Простота хуже воровства!
Дон Матео, также исполненный негодования, почёсывал нос и настойчиво поддакивал дяде:
— Я всегда знал, что из тебя ничего путного не выйдет. Тебе нужно было бы на всю жизнь приклеить ослиные уши, которые я не раз приставлял к твоей башке. Ты даже кричать по-ослиному не научился… Бездарность!.. Тупица!..
Мне хотелось достойно ответить им, но мой бывший учитель не давал мне рта раскрыть и продолжал:
— Да, тебе даже ослиный крик не под силу. Учись у своего дяди — вот для тебя образец. Я всегда и всем ставил его в пример. Видишь, чего он добился? Видишь, как помогли ему мои советы? Мало тебе, бродяге, влепил соли дядюшка Лоренсо! Жаль, что он угодил тебе не в башку, а много ниже!
Но всё было напрасно — я стоял на своём:
— Не хочу, понимаете, не хочу.
И тут дядя оттолкнул меня, кровь бросилась ему в лицо, он замахал руками, словно рассекал воздух саблей, и заорал, как одержимый:
— Вон отсюда, чурбан, предатель, неблагодарный! Никогда из тебя ничего не выйдет, никогда!..
То были его последние слова.
— Никогда! Даже орать по-ослиному не можешь! Учился бы у дядюшки! — наставительно твердил дон Матео.
С той поры все наши связи оборвались. Мы жили далеко друг от друга, и потому в период, которому посвящена вторая часть нашего повествования, я уже не общался с дядей, как раньше; тем не менее я его любил, и всё, что он делал, становилось мне известно. Прошло много времени, а я по-прежнему слышал о своём дяде только от посторонних.
Однажды я встретился с Доминго.
— Эй, Мануэль! — воскликнул он. — Почему ты, чёрт возьми, не помиришься с сеньором графом Ковео?
— А кто такой этот граф Ковео, Доминго?
— Чёрт подери, да это же твой дядя Висенте!
Тут я громко расхохотался. Доминго, полагая, что я смеюсь над ним, рассердился и повернулся ко мне спиной, Так рассорился со мною и он.
XX
ДЕЛО КОНЧЕНО — И В ПУТЬ!
Около трёх часов пополудни коляска, в которой сидела графская чета, ехала по улице Обиспо, направляясь к пристани. Колёса бесчисленных экипажей и повозок отполировали мостовую; прокатываясь по её граниту, они, словно инструменты позолотчика, казалось, оставляли на ней не то полоски фольги, не то узкие металлические ленты, и мостовая блестела под лучами солнца, как будто была отлита из олова.
В тот день на пристани царило оживление. По ней расхаживали группы людей в цилиндрах и безупречных чёрных костюмах. Особенно странно было видеть их рядом с оборванными портовыми рабочими. Бедняки искоса поглядывали на это скопление развязных, надменных, холёных господ, которые, смеясь, прогуливались по широкой дамбе и, ступая по толстым доскам, поскрипывали лакированными ботинками, сверкавшими на солнце.
Вдруг люди на пристани забегали, раздались хлопки, свистки, крики: эти важные, весёлые и хорошо одетые господа передали друг другу какую-то новость и тут же что есть мочи припустились бегом, перелезая, несмотря на бурные протесты сторожей, через груды ящиков, мешков, бочек и прочие преграды. Тот, кто издалека посмотрел бы на этих людей, одетых в чёрное и неуклюже карабкающихся на штабеля разложенных на берегу товаров, подумал бы, что на пристань вторглись полчища навозных жуков.
— Едет! — вот слово, которое так подействовало на них.
Графская коляска остановилась у ворот, выходящих на улицу О’Рейли.
Мгновенно к дверце экипажа протянулись десятки рук, однако дон Матео, то ли потому, что оказался ближе других, то ли потому, что руки у него были длиннее, первым ухватился за ручку, повернул её и открыл дверцу к вящему посрамлению остальных угодников и почитателей сеньора графа.
Сначала из экипажа вылез дон Ковео. По дороге он изрядно вспотел и теперь утирал платком шею. Вслед за ним вышла Клотильда. Сеньора графиня казалась в этот день особенно прекрасной в своём строгом платье из топкой голубой шерсти и широкополой бархатной шляпе того же цвета, поля которой были с одной стороны изящно изогнуты, а с другой украшены белым пером, колыхавшимся при каждом дуновении ветерка.
