Рамон Меса - Мой дядя - чиновник

РАМОН МЕСА И ЕГО ГЕРОИ

В середине 80-х годов прошлого столетия Гавану охватила настоящая эпидемия дуэлей. Но это смертоносное поветрие было вызвано отнюдь не падением морали жителей кубинской столицы. Дело было вовсе не в том, что кривая соблазнённых жён и уведённых невест резко пошла вверх. Нет, поединки в большинстве случаев имели политическую подкладку. К барьеру вызывали тайных или явных сторонников независимости Кубы — а Куба в то время была ещё испанской колонией. Особенно часто за пистолеты и шпаги приходилось браться журналистам.

Ремесло журналиста для того, кто смел иметь свои собственные сужения, почиталось опасным. Посмотрите на фотографии кубинских литераторов тех лет. В этих горделиво вскинутых головах, тщательно закрученных усах, буйно разросшихся бакенбардах, в галстуках, развевающихся, как мятежные знамёна, под белыми стенами стоячих воротничков, в руках, независимо скрещённых на груди, в пальцах, судорожно сжимающих массивные набалдашники тяжёлых тростей, чувствуется вызов судьбе.

Недаром на одной из популярных карикатур того времени редакция газеты изображена как нечто среднее между стрелковым тиром и фехтовальным залом. На стенах развешаны мишени, пистолеты и шпаги. Мирная секретарская конторка с её неизменной корзиной для бумаг обшита бронёй наподобие боевой рубки крейсера. Сотрудники разгуливают в бронированных плащах и колпаках, напоминая шагающие крепостные башни. Из амбразур — отверстий, проделанных в этих странных одеяния — торчат дула пистолетов.

Действительно, дуэль — убийство, освящённое высоким словом счесть», узаконенное особым кодексом, была для испанской правящей верхушки удобным средством держать в узде своих политических противников, а порой и отделываться от них, не вызывая всеобщего возмущения. Наёмные бретёры, мастера пистолетной стрельбы, виртуозы шпаги или рапиры были призваны заткнуть рот крамольной кубинской прессе. Поэтому не случайно внимание кубинцев привлекла небольшая повесть «Дуэль моего соседа», опубликованная в 1885 году в еженедельном приложении к журналу «Изящная Гавана». Автором её был двадцатичетырехлетний Рамон Меса, юрист по образованию и начинающий журналист. В повести осмеивался забияка и хвастун, вызывающий к барьеру людей, заведомо не умеющих стрелять. Доставалось и профессиональным секундантам, готовым за небольшую мзду проводить па тот свет кого угодно.

Повесть имела успех у читающей публики, под маской безобидного юмора современники разглядели стальное жало сатиры. В описании гаванского дома, стены которого настолько обветшали, что в них можно прорезать отверстие простыми ножницами, они увидели намёк на ветхость колониального режима.

(Пройдёт два года, и Рамон Меса в романе «Мой дядя чиновник» разовьёт эту тему с гораздо большей смелостью. Жалкие судёнышки с громкими названиями «Покоритель Старого и Нового Света», «Разгром ста тысяч французов», готовая рухнуть заплесневелая гостиница с гордой вывеской «Лев Нации» (в испанском гербе изображён лев) наглядно представят несоответствие между провинциальной буржуазно-монархической Испанией XIX века и её претензиями на наследие великой испанской империи прошлого.)

В том же, 1885 году в газете «Лотерея» был опубликован новый роман Месы «Цветы и плоды», повествующий о несчастной любви двух юных существ. В отличие от «Дуэли моего соседа», «Цветы и плоды» написаны в сентиментальных тонах, в духе нашумевшего произведения колумбийского писателя-романтика Исаакса «Мария» (1867). Новая книга молодого автора также не осталась незамеченной. Сам Энрике Хосе Варона, философ и критик, глава кубинских позитивистов, посвятил ей несколько абзацев своей статьи в журнале «Кубинское обозрение». Снисходительно отметив художественные достоинства романа: умело построенный сюжет, характеры героев, наблюдательность писателя, острое чувство цвета, — Барона указывал и на недостатки книги. Важнейшими из них, по его мнению, были слабость идейного содержания и отсутствие местного кубинского колорита.

Уже в следующем, 1887 году Меса опубликовал сразу два романа — «Кармена» и «Мой дядя чиновник». В первом из них он, следуя советам Вароны, обратился к одной из самых наболевших тем в жизни кубинского общества, к теме расовой дискриминации. В небогатой романами кубинской литературе XIX века этой теме, неразрывно связанной с борьбой против рабства, были посвящены «Франсиско» (1839 г., напечатан в 1880 г.) писателя-романтика Ансельмо Суареса-и-Ромеро и «Сесилия Вальдес» Сирило Вильяверде[1]. Вторая часть последнего романа, который называли «кубинской «Хижиной дяди Тома», вышла всего лишь за пять лет до появления «Кармены».

Книга Месы и по теме и по сюжету связана с «Сесилией» и получила высокую оценку его соотечественников. «Кармена» — это один из самых прекрасных наших романов», — с удовольствием отметил Варона.

Но «Мой дядя чиновник» вызвал возмущение маститого критика. В статье, опубликованной в журнале «Кубинская иллюстрация» в начале 1888 года, он обвинил автора в том, что образы его героев лишены психологической глубины, в «моментальном фотографировании», в том, что «вместо сатиры на нравы, которую он (писатель. — В. С.) замыслил, из-под пера его вышла серия карикатур». «Мой дядя чиновник» может дать нам очень мало, местами он нас развлекает и только» — таков авторитетный приговор критики.

Либералу Вароне ответил революционный демократ Хосе Марти, посвятивший роману восторженную статью. Марти смотрит на эту книгу как на союзника в деле, которое было его жизненным призванием, — в борьбе за превращение Кубы из испанской колонии в независимую демократическую республику, «республику тружеников». «Точное изображение действительности здесь выглядит карикатурой, — писал он, — но именно в этом и состоит достоинство книги, ибо автор её, рискуя нарушить самую природу романа как жанра, не приукрасил жизнь и создал подлинно реалистическое произведение. Увидев, что истина карикатурна, он к нарисовал её таковой».

Марти — один из первых критических реалистов в Латинской Америке приветствовал Рамона Месу как художника, избравшего тот же творческий метод, как соратника по перу, Он увидел и оценил основные достоинства романа — верную передачу действительности в её типических чертах и полное соответствие формы содержанию.

Какова же была историческая действительность, породившая роман Месы? Изображённые в нём события развёртываются в Гаване в 80-е годы прошлого столетня, то есть в период между двумя национально-освободительными войнами. Десять лет продолжалась на Кубе вооружённая борьба народа, вошедшая в историю под названием «Великой войны». В 1878 году командование повстанческих отрядов и главнокомандующий испанскими войсками «генерал-миротворец» Мартинес Кампос в местечке Санхон подписали мирный договор. Санхонский мир был компромиссным решением, вынужденным для обеих сторон. В испанских кортесах его называли «постыдным и позорным», а один из самых популярных вождей кубинской народной армии «бронзовый лев» Антонио Масео отказался подписать этот договор.

Куба осталась испанской колонией, основная цель борьбы не была достигнута. Но Санхонский мир означал большую моральную победу кубинского народа, ибо потомкам конкистадоров впервые в истории пришлось пойти на переговоры с представителями восставшего парода, с теми, кого испанские реакционные газеты называли не иначе как «разбойниками и бродягами»; монархическая Испания была вынуждена признать кубинскую «республику под ружьём» высокой договаривающейся стороной и принять её требования. Кубинцам были обещаны отмена рабства, уравнение Кубы в правах с испанскими провинциями (представительство в кортесах, создание на Кубе Провинциального совета и органов самоуправления, отмена чрезвычайных налогов и пошлин и т. д.).

Эти обещания не были выполнены. Рабство, формально уничтоженное в 1880 году, заменила унизительная система «патроната», сохранившая власть рабовладельцев. В Испании падали министерства, консерваторов сменяли либералы, либералов — консерваторы, но политика по отношению к Кубе оставалась прежней. Это была политика «добрых намерений», обещаний, отговорок и отсрочек, политика трусливого маневрирования. Она позволяла испанской монархии покрывать часть своих расходов из кармана кубинских налогоплательщиков, а жадной своре генералов, бюрократов и епископов обогащаться за счёт кубинского народа.

Вся власть в стране по-прежнему оставалась в руках испанского наместника, переименованного из «генерал-капитана» в «генерал-губернатора».

Генерал-губернатор опирался на армию и на чиновников. Испанская бюрократия на Кубе была важнейшим звеном в системе колониального угнетения. Ненасытные казнокрады, лихоимцы, вымогатели пользовалась почти полной безнаказанностью. К уголовной ответственности за мошенничество, подлоги, взятки и другие преступления испанского чиновника на Кубе можно было привлечь только после того, как представитель испанской администрации расследует справедливость обвинения. «Администрация, таким образом, сама себя судит. Перед её дверью должна остановиться юстиция», — писал один кубинский автор. Но и судебного процесса чиновники могли не бояться. В кубинских судах сидели «свои люди», тоже назначенные по протекции и также стремившиеся разбогатеть на взятках. Но данным, оглашённым в испанской палате депутатов в 1801 году, из трёхсот пятидесяти испанских чиновников, привлечённых к суду за контрабанду, хищения и подлоги, ни один не был осуждён.