Рамон Меса - Мой дядя - чиновник
Так начинается головокружительная карьера дядюшки Висенте. Он становится чиновником, из Куэваса превращается в графа Ковео, наращивает живот, обрастает не только жиром, но и солидностью, усваивает кое-какие манеры, приобретает внешность барина, оставаясь, однако, тем же провинциалом — жадным, невежественным и наивным.
Уходя из канцелярии после падения министерства, со слезами па глазах прощается он с лестницей — единственной материальной ценностью, которую ему довелось создать в этом бумажном мире. Он искренне считает своего школьного учителя дона Матео кладезем премудрости и не может шагу ступить без его совета. Временами на его обрюзгшем и важном лице появляется что-то жалобное, ребяческое. Ибо дон Ковео, ставший одним из столпов гаванского общества, в то же время и жертва этого общества, жертва его ненасытных инстинктов. В вечной неудовлетворённости нашего героя сказывается тоска по тем временам, когда он был человеком, а не видимостью человека, когда его человеческие чувства ещё не были порабощены и изуродованы.
Тема диктовала художнику выбор изобразительных средств. Роман «Мой дядя чиновник» отличается разнообразием художественных приёмов и стилистической многоплановостью. Гротеск переходит в иронию, ирония сменяется пародией. Особенно любит Меса пародировать романтические штампы. Богатая коллекция их — в портрете прекрасной Клотильды. Состояние неясной меланхолии нисходит на героев после сытного обеда. История пропавшего отдела окрашена в зловещие тона роковой тайны.
По сюжету, в основе которого лежит повествование о жизни ловкого пройдохи, роман Месы восходит к испанскому плутовскому роману. В первой его части (например, эпизод с царями волхвами) явственно слышится перекличка с «Ласарильо с Тормеса».
Пристальное внимание к детали роднит произведение Месы с «костумбристским» (бытописательным, от испанского слова cos tumbre — обычай) очерком — жанром, широко распространённым в литературе латиноамериканского романтизма. Влияние костумбризма сказывается и на композиции романа Мосы, некоторые главы которого представляют собой как бы сатирические или описательные очерки — «Порт», «Банкет», «Свадьба».
Но у писателей-костумбристов внимание к детали нередко становилось самоцелью, их очерки загромождены подробными описаниями костюмов или пейзажей, переходящими в надоедливые перечисления. У Месы описание — это активная часть рассказа, несущая определённую смысловую нагрузку. Уже в первой главе романа картина шумного, суматошного, делового гаванского порта, седьмого порта мира, представляет собой как бы увертюру к роману. Трудовая Гавана противопоставляется двум жалким фигурам — дядюшке и племяннику, двум выходцам из XVII века, попавшим в последние десятилетия XIX.
Активную смысловую нагрузку несут и другие средства художественного изображения. Писатель порой добивается синтеза формы и содержания в простом сравнении. Например, изображая золотой, который летит в воду, сверкнув, как раскалённый уголь, Меса не только передаёт цвет монеты, но и отношение к ней героя. Это золото жжёт руки нищего дона Бенигно.
Мы уже говорили, что одной из тем романа является несоответствие видимости и сущности. Отсюда излюбленный художественный приём автора — «заземлённое» описание внешности героев, показывающее их настоящую суть. И что бы потом пи говорили об уме и знатности дона Хенаро, читатель уже не забудет лысого самодовольного маленького толстяка, впервые появившегося перед ним в театре. Интересна и внутренняя парадоксальность этого образа. Отъявленный плут и мошенник, дон Хенаро не расстаётся с восклицанием «О, страна мошенников!», напоминая известную притчу о воре, который, убегая от преследователей, кричит: «Держи вора!»
Меса строго отбирает детали, выискивая наиболее характерные, раскрывающие внутреннюю правду образа, детали-символы. Так, давая портрет дона Ковео, Меса выделяет его великолепные зубы, которыми граф лихо щёлкает самые крепкие орехи, вызывая зависть и восхищение всех присутствующих. Небольшая деталь статуя Нептуна, как бесстрастный свидетель, появляется в ряде Эпизодов романа. И вдруг в финале она получает огромною эмоциональную нагрузку, прямо выражая авторское отношение к происходящему. Этим неожиданным использованием уже примелькавшейся детали достигается большая сила художественного воздействия.
Но особенно отличается Меса-художник от своих предшественников импрессионистской манерой письма, живописным видением мира, богатством красок, мастерским использованием контрастов света и теней. Он обнаруживает знакомство с последними достижениями европейской литературы его времени — с прозой Флобера и Золя, влияние которых (особенно Золя) справедливо отмечала ещё современная автору кубинская критика.
Горячее тропическое солнце — деятельный участник романа, его золотые блики щедро рассыпаны по страницам. Голубыми и зелёными огнями горят драгоценные камни в витринах, потоки света излучают девичьи глаза. Тени решёток, на мгновение появляющиеся на полу камеры при вспышках молний, рисуют и мрачную бурную ночь, и душевное состояние заключённых.
Меса — поэт города. Как живописен, он видит мир в красках, но передаёт увиденное в материале. И в этом ему помогает умение использовать эффекты освещенья, свет. Он обращает внимание читателя то на мостовую, которая под солнцем блестит как оловянная, то па прозрачно-зелёные глаза кошки, похожие на куски толстого стекла. Он как пейзажи выписывает интерьеры, рисует детали и с помощью освещенья — естественного или искусственного — компонует их в одну цельную картину.
Нашему, советскому читателю проза Месы и по некоторым сюжетным мотивам, и по стилю (гротеск, материализованная метафора, ироническая помпезность описаний туалетов и бесконечных трапез) напомнит произведения великого русского сатирика Гоголя. Конечно, кубинец Меса не мог читать творения Гоголя на русском языке, но остаётся открытым вопрос, не знал ли он их ко французском перевода. Во всяком случае, на это сходство обратила внимание и кубинская критика. «Описание главного героя и его болезненной страсти округлять своё состояние с помощью любых средств даже путём продажи гнилой фасоли своим собственным испанским войскам заставляет нас вспомнить Чичикова из «Мёртвых душ», хотя мир Гоголя более сложен и жесток», — пишет Антонио Арруфат. Судьба мелкого чиновника, уволенного со службы, дона Бенигно, ставшего нищим и преследующего виновника своих бед, невольно ассоциируется с судьбой Акакия Акакиевича. Несомненно, что определяющей основой этого сходства является общность темы, сходство творческого метода и какие-то общие исторические черты, присущие и самодержавной крепостнической России, и колониальной Кубе.
В своей критике колониальной действительности Меса, подобно Марти, исходит из гуманистических моральных основ. Эту черту можно признать традиционной для всей прогрессивной кубинской литературы XIX века. В колониальной стране, в рабовладельческом обществе, аморальном по самой своей сути, правила человеческой морали, этические принципы приобретали революционное звучание.
Однако здесь начинается расхождение между двумя писателями. Марти более всего ценил в человеке готовность к самопожертвованию, готовность отдать свою жизнь за свободу других. Это качество Марти находил у простых людей, в народе. Его герои — революционеры, гордо идущие на казнь во имя светлого будущего, забастовщики, кубинские крестьяне, превратившие свои мачете из орудий труда в грозное боевое оружие, рабочие-табачники, отдающие последние гроши на революцию.
Для Рамона Месы основным является честность и трудолюбие. Он не требовал революционного преобразования колониального общества, как главного условия для проявления всех подлинно человеческих свойств. Недаром он принадлежал к партии «автономистов». Автономисты — партия кубинской буржуазии — резко критиковали колониальный гнёт, по в то же время боялись революции. Они были сторонниками постепенных реформ, надеялись получить от Испании конституцию и признание гражданских прав. «Попрошайки» — презрительно называл их Хосе Марти.
Буржуазная ограниченность Месы определила и слабость его положительных идеалов. В романе сонму чиновников активно противостоит только нищий дон Бенигно. И Меса — враг романтических штампов — в трактовке этого образа волей-неволей должен обратиться к традициям романтизма, да ещё к самым захудалым. Он ставит несчастного Бенигно на трагические ходули, гримирует его под живое привидение, появляющееся в тот миг, когда часы пробьют полночь, то есть в самые узловые моменты повествования.
Для этого перевоплощения Меса использует своё мастерство художника. Страшная чёрная тень, падающая от костлявой руки нищего, превращает эту руку в символическую грозовую тучу, нависшую над доном Ковео. Но образ этот, романтичный по своей природе и сильный своей эмоциональностью, не несёт конкретного содержания, ибо встреча с нищим ничем, кроме угрызений совести, дону Ковео не грозит, Возмездие не наступило, гроза прошла мимо.
