Сущность - Фрэнк де Фелитта
– Это все, на что ты способен? – восклицала Карлотта, вытирая с глаз слезы. – Мои девочки и то могут лучше!
Все осколки на полу, металл и стекло, жидкость и порошок растеклись медленной лужицей, поднимаясь и снова опускаясь.
Карлотта наступила ногой на флакон духов. Он разлетелся вдребезги.
Она рассмеялась.
Наступила на занавески, зацепив их ногами. Они упали на пол и замерли.
– Ты мертв! – крикнула Карлотта. – Ты мертв!
Осколки текли вокруг нее рекой. Карлотта наступала на них, смеясь, танцуя, плача.
– Мертв! – кричала она. – Мертв! Мертв!
16
Карлотту захлестнула длительная волна эйфории. Иногда жизнь казалась ей сном. Но девочки доказывали реальность происходящего своими лицами, а Билли – поведением, теперь он насвистывал себе под нос и много шутил. Она с трудом могла в это поверить. Но все было правдой. Прошла целая неделя без нападений.
Иногда становилось холодно. Запах менялся, исчезал и усиливался снова. Иногда ее пугали и приводили в ужас видимые явления и сотрясение стен, но автоматические камеры, записывающие устройства в коридоре и сами Крафт и Механ отталкивали его, пугали, и он больше не мог подойти ближе нескольких футов, не растворяясь в искрах, облаках и холодных волнах. Он казался сердитым, разъяренным, но при этом разочарованным. Что бы они ни делали, это его ослабило. Впервые с октября Карлотта радовалась пробуждениям по утрам и солнечному свету в спальне.
А что лучше всего – ей больше не было стыдно за то, что она не сказала всей правды. В чем смысл говорить больше, чем они видели и сфотографировали? Все закончилось, осталось кошмаром прошлого. Разоблачение означало бы огласку, насмешки и кое-что похуже. Обо всем узнает социальная опека. Там ее подвергнут целой серии тестов, чтобы определить, способна ли Карлотта заботиться о своих детях. Она их потеряет. Этим Карлотта объясняла свое молчание. Она, дети, Синди и Джордж образовали тесную молчаливую связь, чтобы сохранить тайну от холодного и опасного внимания циничного мира.
Карлотту расстраивало лишь одно. А если Джерри вернется до того, как они закончат? Как ей объяснить все это оборудование в доме – камеры, счетчики и торчащие из окон и дверей провода? Она не смогла даже сказать, что ходит к психиатру. Как же описать такое?
Но была и позитивная сторона, и Карлотта цеплялась за нее всеми силами. Нападения прекратились. Его силы были подорваны, и скоро – пожалуйста, Господи, до возвращения Джерри – возобновится нормальная жизнь. «Нормальная жизнь!» – подумала женщина. Словно вспышка солнечного света, эта мысль освещала мысли и чувства. Сан-Диего! Джерри! Мысленным взором Карлотта видела, как они резвятся среди песчаных дюн на берегу океана. Катаются на лошадях. К северу от города были ранчо и длинные песчаные пляжи без жилой застройки. Прохладный, обжигающе свежий соленый воздух – Карлотта буквально ощущала его вкус, чувствовала. Она хотела этого больше всего на свете. Все это было так близко и так невыносимо далеко.
Ни Крафту, ни Механу не нужно было изучать данные, чтобы понять очевидное: события уменьшились как по интенсивности, так и по частоте с того дня, как они познакомились с Карлоттой. Теперь они слышали лишь легкие, нервные движения тарелок и сковородок на кухне и холодные дуновения из-за двери в ее спальню.
Подавленные, студенты свели данные в таблицу, и Крафт представил их классу. Доклад длился чуть меньше пяти минут; презентовать было почти нечего.
Крафт сидел, ожидая представления следующего отчета по проекту. Он чувствовал себя неудовлетворенным. Он знал, что класс был заинтересован, но уже не так воодушевлен. Для Крафта и Механа это все еще было самой захватывающей находкой за три года кропотливого изучения. Что пошло не так? Дело только в том, что количество событий уменьшалось? Внезапно вздрогнув, Крафт понял, что при таких темпах у них не будет достаточно данных для статистической достоверности. На другом конце ряда он заметил взгляд Механа. Очевидно, тот думал о том же самом. От них впервые ждали чего-то стоящего, и проект, которому они посвятили себя, провалился.
Снаружи, тремя этажами ниже, Гэри Шнайдерман спустился по прохладной асфальтовой дорожке в ботанический сад. На крошечном холме густо росли пальмы из Австралии, красные цветы на виноградных лозах из Гавайев и грубые, колючие синие растения из Новой Зеландии. Он сидел на скамейке, слушал, как вокруг него капает холодная вода, и вбирал в себя тишину парка.
По дальней дорожке шла студентка с книгами под мышкой, ее светлые волосы были аккуратно подстрижены на уровне плеч. Через пруд дугой шел причудливый деревянный мост. В пруду росли лилии, белые цветы раскрывались на подушечках. Шнайдерман начал понимать, что есть вещи, которые нельзя проанализировать. Удаленность от дома, одиночество и конкуренция в университете вгоняли его в печаль.
Карлотта вошла в его жизнь так же, как и в его профессию. Все его действия сосредоточились вокруг нее так быстро, так интенсивно, что Шнайдерман был повергнут в замешательство, даже в отчаяние, когда она не вернулась. Доктор понял, что зашел слишком далеко. Теперь он пытался понять, как взять себя в руки и обрести то равновесие, с которого когда-то начинал.
Какова была природа его вовлеченности? Карлотта приобрела в его сознании своего рода ауру – все ее действия и слова, – так что Гэри неизбежно возвращался к ее образам. «Это нормально?» – задавался он вопросом. Каждый ли психиатр фиксируется на пациенте? Или это результат неопытности? Почему его чувства обострялись каждый раз, когда он пытался проанализировать, что делать дальше? Пострадала его гордость? Или мужское эго? Внезапно его мотивы стали подозрительными, и Гэри не мог отделаться от своего замешательства.
«Возможно, проблема глубже», – подумал Шнайдерман. Она заключалась в самой природе психиатрии. Эта наука была такой хрупкой, такой абстрактной. Людям, тонущим в ужасе и чувстве вины, бросают спасательные круги, сделанные из сверкающих слов. Карлотте нужен был человек, в которого можно было бы верить, любить его, отдаться ему. Она не была частью сложного механизма, подлежащего ремонту. Она была гораздо сложнее и состояла из вещей эфемерных, нематериальных и смертельно опасных.
Психиатрия так далека от жизни. Пациенты всю жизнь проводят в контролируемой среде. Сломанные психики и деформированные личности так и не излечивались. Все это фасад – выверенные речи врачей, их блестящие теории и гениальные конструкты. На самом деле они парили над жизнью, как бледные бабочки. Такие пациенты, как Карлотта, жили в аду.
Сквозь китайские деревья гинкго Шнайдерман увидел знакомую фигуру, спустившуюся из двора медицинского комплекса и остановившуюся среди
