Брошенная - Лариса Олеговна Шкатула
— Как надену портупею, так тупею и тупею! — зло смеялась она, особенно когда уставший Иван засыпал над очередной модной книгой, — Маша всегда старалась быть в курсе литературных новинок.
А он уставал, что поделаешь. Главное, тесть был доволен: зять служил не за страх, а за совесть. Он гордился Иваном.
Шутка — Иван да Марья — была теперь у него дежурной. Он знал о художествах своей младшенькой, но отчего-то думал, будто она сможет перемениться к лучшему. Из любви к своему мужу. Несомненно, талантливому военному…
Внимательно слушавшей Марине стало зябко. Иван рассказывал историю своей жизни скучным, монотонным голосом, а перед ее глазами все вставало так живо. И так страшно…
Женщина, не умеющая любить. Адмирал, который при двух дочерях рисковал никогда не дождаться внуков, потому что старшая, англичанка, о детях слышать не хотела. А младшая — тем более. Молодой офицер, у которого так удачно складывалась карьера. И какую высокую цену ему приходилось за это платить!
— Но как водится, в чужих руках всегда что-то больше… — продолжал рассказывать Иван. — Мужчины мне завидовали. Такая женщина! Темпераментная, яркая. Она выгодно отличалась от большинства офицерских жен и потому казалась друзьям-офицерам женщиной необычайных дарований. Тот же, кто пережил с ней минуты страсти, преувеличивал впечатление от них. Так возник миф о том, что жена Нестеренко в постели не иначе нимфа. В просторечье — нимфоманка. Но зато какая! Новая Клеопатра, за ночь с которой не жалко заплатить хотя бы и очередной звездочкой на погонах. Тесть-адмирал пытался своими средствами сохранить семью. Но уходил один, появлялся другой. На всех не хватало ни времени, ни сил…
Иван горько усмехнулся:
— Стоило Марии появиться в каком-нибудь собрании, как возле нее начинали толпиться мужики и жадно пожирать ее глазами. Они думали, что она — это яркий огонь костра, а Маша была всего лишь призрачным болотным огоньком, возле которого никому не бывает тепло, который если куда и ведет, то только в болото, в трясину…
— В твоем рассказе это выглядит жутко, но завлекательно, — пошутила Марина, но сбить его с этого яростного настроя не смогла. Иван, что называется, завелся.
— Я сам гнался за этим огоньком. И провалился в болото. Меня стало засасывать в трясину.
— Говоришь, ее огонь тепла не давал? А мне ты показался серьезно обгоревшим, — заметила она.
— Если меня что и сжигало, то лишь собственный стыд. Ты почувствовала, что я буксую в своем рассказе? Это потому, что даже сейчас, по прошествии пяти лет, я не могу поверить, что такое могло случиться со мной…
— Прости, — прошептала Марина, — я не подумала, что воспоминания твои еще настолько свежи.
— Ничего, ты права, мне надо выговориться, иначе я так никогда и не избавлюсь от своих кошмаров… В общем, у меня был друг. Дмитрий Кузьмин. Мой лучший друг. Из настоящих мужчин. Ни до, ни после такого не было. Я до сих пор без него тоскую… В один прекрасный момент очередной раз, когда Маша скучала, она решила обратить внимание на Димку… Говоря высоким штилем, на мой последний оплот…
Он судорожно сглотнул, а Марина торопливо заметила:
— А у нас стереотип сложился, будто настоящий мужчина непременно должен устоять перед чарами женщины. Наверное, твоя жена была все же очень красива.
— Пожалуй, классической красавицей ее назвать было нельзя, но что она, безусловно, умела, так это заглянуть в душу мужчины. Медленно этак поднимет ресницы, посмотрит пристально… Одним взглядом такое блаженство пообещает, черту душу отдашь, чтобы побыть с ней хоть одну ночь…
Странно, что Марина, слушая рассказ Ивана, не чувствовала ни ревности, ни зависти к той далекой красавице Маше, сводившей с ума мужчин. Даже в глубине души жалела ее. И почему-то подумала, что однажды эта женщина, устав от себя самой, выпьет флакон таблеток и заснет навсегда.
— Наверное, когда Маша охладевала к мужчине, ей и самой становилось холодно, — вслух проговорила она.
Иван медленно кивнул:
— Ты будто подсмотрела. Маша часто сидела в кресле и куталась в длинную пуховую шаль. Мерзла даже в жару…
Он внимательно посмотрел на Марину.
— Что ты на меня все время так пристально смотришь? Ищешь скрытые пороки? — улыбнулась она.
— Мне кажется, у тебя их не может быть.
— Ну вот, приплыли! — сказала Марина. — Все наши беды от того, что мы себе жизнь придумываем, вместо того чтобы смиряться с ее несовершенством. Конечно, пороки у меня есть. Как и у всех. Как и у тебя. Ты всегда недоговариваешь то, что вначале хотел сказать.
— Разве я не рассказал тебе обо всем?
— Ты не рассказал о своем друге Дмитрии Кузьмине. Что случилось с ним?
Иван повел плечами, словно его стесняла легкая футболка.
— Почему ты думаешь, что с ним что-то случилось? — тихо пробормотал он.
— Чувствую.
— Да… Георгий Васильевич прав: с Меньшовыми — так ведь он сказал? — надо держать ухо востро.
Он подшучивал над ней, словно давал себе передышку перед прыжком в бездну.
— Ты говорил, будто Машу нельзя было назвать классической красавицей. А что в ее внешности, так сказать, выбивалось из идеала?
— Губы. У нее были тонкие влажные губы… Странно, я только потом стал замечать, что они живут будто сами по себе. Хочет сказать какую-нибудь гадость, губы словно сворачиваются и еще больше утончаются. Наметила себе очередную жертву, засекла — губы разворачиваются, приоткрываются, значит, она уже готова заглатывать…
Марине стало не по себе, таким осязаемо гадким предстал перед ней образ его бывшей жены.
— …Словом, в один прекрасный момент Мария открыла рот на моего лучшего друга Диму. В один прекрасный момент друг перестал приходить к нам в гости и вообще попадаться мне на глаза. Казалось бы, насторожись. Но нет. Незадолго до того мои ребятишки на учениях его солдатиков обошли, вот я и решил, что Димка на меня дуется. Не мне же первому было на примирение идти. Я вовсе не чувствовал себя виноватым. Не было в моей победе ни руки тестя, ни подсуживания — все по-честному. Подумал я: хочешь злиться, злись, на
