Брошенная - Шкатула Лариса Олеговна

Лариса Кондрашова

Брошенная

Глава 1

Алла Пугачева пела из радиоприемника на кухне: «Люби его, детка, как я не смогла. Люби его крепко — он хочет тепла». В том смысле, что мужик от женщины ушел, а она беспокоится, чтобы другая делала все как надо. Не повторяла ее ошибок.

Нет, ты прикинь, тепла ему захотелось! Да такую песню и слушать не стоит! Подумать только, к чему певица призывает: позови разлучницу к себе, напои ее чаем, дай соответствующие инструкции, как с кобелем-возлюбленным поступать… А что, очень даже благородно. Только тогда зачем «сильная женщина плачет у окна-а-а…»?

Марина расхохоталась: смех гулко прокатился по пустой квартире, хотя мебель вроде стояла на местах и негде было катиться этому самому смеху. Услышит кто-нибудь, как она тут хохочет сама с собой, и подумает, что женщина с катушек съехала…

А все потому, что в отличие от Пугачевой Марина вовсе не сильная. Если разобраться, она даже слабая, потому и никак не может осознать того, что в ее жизни произошло. Ей не верится в случившееся, как не верилось бы в страшный сон. Она не замечает, как повторяет будто заведенная: «Не может быть! Этого не может быть!»

Люди! От Марины Ковалевой ушел муж! Это она — мадам Ерошкина. Только та же Пугачева поет об этом весело: мол, поезд ее ушел, а так все тип-топ. Вернее, ту-ту, ту-ту… А у Марины жизнь кончилась.

Она откликается на случившееся лишь частью своего сознания — охватить во всей полноте жизненную катастрофу просто нет сил. Ясно только: это конец!

Марина говорит себе, что теперь надо нести с достоинством свой крест брошенной жены. Но вот не успела его поднять и взгромоздить на себя, как тут же уронила. Вернее, упала вместе с ним. Теперь лежит, придавленная этим крестом, и даже раздавленная. Без чувств. Без сердцебиения. Лежит, как в гробу. Одна в трехкомнатной квартире.

Хорошо хоть, сын в пионерском лагере. Нет, это теперь называется скаутский лагерь. Не важно. Ребенок отдыхает и ни сном ни духом не ведает, что он уже наполовину сирота. Не думает же супруг, что Марина будет отпускать с ним Юрку, как в фильме «Папа на воскресенье»? Пусть и не мечтает! Сын ее, и только ее! Вряд ли суд — если бы Мишка надумал подать в суд, чтобы отобрать у нее сына, — стал даже разбирать его заявление. Как в фильме «Крамер против Крамера».

Марина потому все время вспоминает то песни, то фильмы, что своего опыта у нее совершенно нет. Да и какой может быть у нее опыт — муж у нее один-единственный… был. Теперь хорошо бы узнать у кого-нибудь — из жизни, а не из глупой песни, — как ведут себя оставленные женщины? Кричат? Рвут на себе волосы? Сходят с ума? Пьют упаковками транквилизаторы? Режут вены, принимая ванну? Или вот так же бесцельно сидят на чистой, выскобленной кухне, сложив руки на коленях. И ощущают в голове звенящую пустоту. И звенит пустота одним-единственным вопросом: «За что?»

Когда с человеком подобное случается, он обычно считает, что такого никак не заслуживает. То есть сплошь и рядом с другими это бывает, а вот с ним не должно происходить!

Марина всегда была верной женой. Заботливой. Безотказной. Самоотверженной. В чем ее можно упрекнуть? Она даже тряпок модных себе не покупала, все ему, Мишеньке. Первое время он еще стеснялся: «Давай и тебе что-нибудь купим». Она выбирала: колготки там или помаду, чтобы успокоить его совесть. И страшно гордилась своим благородством: Мише надо, у него работа на людях. С иностранцами встречается. С администрацией города. А ей для кого наряжаться?

И ни разу не подумала: «А для себя?»

Пой теперь, ласточка, на свой лад: «Серая женщина плачет у окна!»

Марина подошла к зеркалу, из которого на нее смотрело бледное, рыхлое существо в старом, застиранном халате, с волосами-сосульками и с глазами загнанного зверя. Жалкое зрелище.

— Я не смогу без него жить, — сказала она своему изображению.

— Ничего не поделаешь, придется, — качнуло оно головой.

Нет, это решительно невозможно! Одинокая! Какое страшное слово… Но почему одинокая? Штамп в паспорте у нее все еще стоит. По паспорту Марина — замужняя женщина… Она вдруг начинает лихорадочно искать свой паспорт, чтобы лишний раз посмотреть на чернильный прямоугольник. Не исчез ли он вместе с мужем? Нет, все в порядке! Она замужем! А та, к которой ушел ее законный муж, неизвестно кто. Любовница! Сожительница! Проститутка!

Марина всегда была довольна жизнью. У нее имелся муж, и это казалось вечным, незыблемым. Она собиралась прожить с Михаилом до гробовой доски…

«В одном и том же старом халате!» — услужливо подсказал внутренний голос.

Михаил ее самопожертвование принимал как должное. Обнимал за плечи, шутил: «Ты у меня экономная. Другие бабы из своих мужей кровь пьют — купи то, купи это, а ты довольствуешься малым. Ты бескорыстная. Ты хозяйственная. Мне повезло с женой!»

Она млела от его похвал и старалась экономить еще больше. Помаду — самую дешевую! Крем для лица — не дороже десяти рублей, а то и вовсе обходилась без него. Тушь покупала ленинградскую, за пять рублей…

В конце концов Михаил стал ее стесняться. Сейчас стало понятно — муж, одетый с иголочки, и Марина в старой, немодной одежде никак не выглядели парой, мужем и женой. Одна его туалетная вода стоила, как два ее платья.

И он уже не брал ее с собой на всякие там званые вечера, презентации. Мол, чего ей делать среди незнакомых людей? А он быстренько смотается — туда и обратно. Причем в последнее время «обратно» порой затягивалось до утра. Где он был так долго? По собственному выражению, оттягивался с коллегами. Он полюбил теперь вставлять в речь такие вот словечки.

А Марина? Первое время еще ждала его, не ложилась спать. Тупо смотрела в телевизор, пока не кончалась очередная программа. Тогда щелкала пультом, искала канал, на котором передачи шли круглосуточно.

Потом ждать перестала — утром ей нужно было идти на работу, она не высыпалась — и даже засыпала почти сразу. Мол, все равно придет, куда денется. Недалекая самоуверенная дура!..

Вот вчера он и не пришел. Только позвонил.

— Собери мне вещи.

— В командировку уезжаешь? — не поняла она.

И с ужасом услышала, как он презрительно хмыкнул:

— Я ухожу от тебя. Навсегда.

Она засуетилась, попыталась уточнить, подумала, что ослышалась, не так поняла. Как это, уходит насовсем? Но он уже повесил трубку.

Марина оглядела свой домашний халат. Кажется, ей подарили его на Восьмое марта в девятом классе. Зачем она его носит? Разве у нее нет нового халата, ненадеванного? А этот фартук? Такой древний, что у него оторвались тесемки, и Марина не стала их даже пришивать — проще выбросить. Но так и не выбросила. Надевает, застегнув на английскую булавку.

А ведь и фартуки у нее есть — красивые, кружевные, друзья дарили на дни рождения. Наверное, намекали: выбрось старье, надень новый… Но ей все было жалко. Для чего жалко, для жизни?

В таком вот виде она встречала Михаила с работы. А он приезжал будто из другого мира: элегантный, в модном костюме, с сотовым телефоном, весь день проведший в окружении красивых, хорошо одетых женщин.

И что видел дома? Можно такую женщину любить? С волосами, на кончиках которых сохранилась еще прошлогодняя краска, самая дешевая, по восемнадцать рублей.

Марине всегда было жалко тратить деньги на себя. Она даже к парикмахеру наведывалась, что называется, раз в сто лет. И тогда, когда Михаил еще брал ее с собой на тусовки. Теперь вроде было не для чего, и она ходила на работу, собрав сзади волосы в пучок… резинкой от микстуры, черненькой такой…

А ведь Марине всего тридцать лет. Всего или уже? Почему она вдруг стала думать, что это очень много? Если разобраться, тридцать ей стукнет через три месяца. Стукнет! Мишино словечко. Ему исполнится тридцать пять, а ей стукнет тридцать!