Брошенная - Шкатула Лариса Олеговна
Следующий раз она проснулась, видимо, под вечер. Попила воды и снова легла. Долго не могла заснуть, просто лежала безо всяких мыслей и через приоткрытую дверь следила, как медленно скользили прочь из комнаты последние блики солнца.
Так же незаметно провалилась в сон. Проснулась опять среди ночи. Вяло подумала: интересно, который час? Радио на кухне что-то бурбулило, и Марина встала, чтобы выключить его. Опять выпила любимой воды. Уже почти совсем негазированной.
Есть ей не хотелось. А во рту отчего-то появился неприятный привкус. Она опять сходила в ванную и почистила зубы. Легла. Заснула.
Жизнь для Марины текла совсем по-другому, чем для всего остального человечества. Она не ощущала ни дней, ни часов. Однако обоняние у нее не пропало. Она соблюдала все правила гигиены, а когда почему-то решила, что уже давно спит на одном и том же постельном белье, то спокойно поменяла его на чистое, а грязное привычно сунула в стиральную машину.
Хорошо, что у нее автомат — сама стирает, сама сушит. Не какая-нибудь «Вятка» — «Бош»! Ее купили пять лет назад с какой-то крупной премии Михаила. Это был один из немногих его широких жестов в адрес жены.
На этот раз она не смотрела ни за какими бликами. Просто легла и отключилась.
Разбудили ее своим шепотом две фигуры возле кровати, которые виделись неотчетливо из-за задернутых штор. Или на улице опять были сумерки?
Первая фигура голосом матери почему-то со слезами проговорила:
— Вика, да жива ли она?
Вторая фигура голосом младшей сестры ответила:
— Жива. Я пульс щупала — слегка замедленный, и все. А так, как говорят врачи, хорошего наполнения…
— Много ты понимаешь! — шикнула первая. — Надо привести врача, пусть ее посмотрит… Вдруг это летаргия…
— Никакая не летаргия, — не согласилась вторая. — Это реакция на шок. Другие вон из окон выбрасываются…
— Тьфу, типун тебе на язык! — рассердилась мать и передразнила: — «Реакция на шок!» Кто знает, сколько она вот так уже спит? Я-то думала, они с Михаилом уехали куда. Хорошо, сегодня в ее контору позвонила. Они говорят: ваша дочь на работу вторую неделю не выходит, а ее телефон не отвечает. И Михаилу я звонила, кобелю этому! Мы, говорит, с Мариной расстались как цивилизованные люди, без истерик и скандалов… Без истерик! Он себе козлом скачет, а Маришка, бедная, пластом лежит!
Мать тихонько заплакала.
— Ну чего ты, мама, — стала утешать ее сестра. — Третий раз одно и то же рассказываешь. Выздоровеет она. Ты же сама говорила, мы — Меньшовы — крепкой породы. А врача я на всякий случай уже вызвала. У меня знакомый психотерапевт. Владик. У него сегодня прием до шести, а после приема он сразу и приедет…
— Твой Владик адрес-то знает?
— Знает, мы с ним как-то у Ковалевых в гостях были. Как только ты мне сообщила, что Маринки на работе нет, так я ему и позвонила. А он стал спрашивать, что да как, не истеричка ли Марина, не нервная, чем болела… Помнишь, я у тебя спрашивала?.. В общем, иди, не волнуйся, я здесь побуду…
Мать медленно пошла к двери, не зная, что Марина почувствовала себя наконец выспавшейся и теперь лежит, наблюдает за Викой сквозь неплотно прикрытые ресницы.
Сестрица решила устроиться основательно. Подтащила торшер от кровати к креслу, включила его, отвернув абажур, чтобы свет не падал на кровать, и пошла на кухню.
«Сейчас себе бутербродов наделает и сядет книжку читать!» — подумала Марина.
И точно, сестра стукнула дверцей холодильника. В отличие от Марины Вика себя любила. И всюду прежде всего устраивалась с комфортом.
Несколько минут спустя она вошла с тарелкой, книгой под мышкой и стаканом воды. «С собой, наверное, принесла, — вяло подумала Марина, — я-то свою пепси допила».
Вика поставила рядом тарелку и поерзала, устраиваясь в кресле поудобнее. Зашуршала страницами и одновременно задвигала челюстями.
— Не понимаю, чего вы переполошились? — спросила Марина нормальным голосом, без хрипа и надрыва, а Вика отчего-то с перепугу уронила себе на юбку бутерброд, а потом бросилась к ее кровати:
— Маришка, ты очнулась?
Она заплакала, а Марина удивилась:
— Можно подумать, я с того света вернулась. Что ж, человеку и поспать нельзя? Ты же раньше никогда не плакала, чего сейчас ревешь?
— Поспать! — всхлипнула Вика. — Ни фига себе, десять дней спишь. Я уж матери говорить не стала, сама на твою работу перезвонила, уточнила.
— Десять дней? — удивилась Марина. — Какое же сегодня число?
— Девятнадцатое июня.
— Боже мой! Завтра Юру из лагеря забирать надо.
— Михаил заберет. Я об этом тоже матери не сказала, но я и ему на работу позвонила.
— Как позвонила, зачем?
От возмущения Марина даже приподнялась на кровати, но голова у нее закружилась, и она без сил упала на подушку. Странно, ослабеть от сна…
— Затем, что он — твой муж… Погоди-ка, но почему он не знает, что ты так долго спишь?
— Потому что он ушел к другой женщине. Он же объяснил маме: мы расстались!
Вика села к ней на кровать.
— Это как раз я знаю. Но мог бы позвонить. Мало ли… Десять лет прожили. Это что же, ушел и забыл? Я родителей накручивать не стала, но отец, кажется, все равно разозлился. Ты знаешь, что бывает, когда папа злится. Я твоему Ковалеву не завидую. Кстати, он скоро придет. Я ему на работу позвонила. Попросил у меня два часа на улаживание своих дел. У них там какие-то иностранцы… Он знает, что со мной лучше не связываться!
Марина еще раз попыталась подняться, и на этот раз ей удалось. Она не очень вежливо спихнула сестру с кровати:
— Иди садись в кресло. Я одеваться буду!
— Чего ты злишься? Прибежит твой Мишутка, никуда не денется, как миленький прибежит!
— Да не нужен он мне, твой Мишутка! — закричала Марина.
Вика от нее даже отшатнулась.
— Здрасьте, Настя! Не нужен! Взять и запросто так отдать мужика чужой бабе? Того, которого ты одела-обула и в люди вывела? Ты что, мать, и вправду умом тронулась? Какой мужик не гуляет? Все они кобели!
— Почему это я его в люди вывела? Он сам вышел.
— Уже забыла? Нет, подумать только, она его еще и защищает!
— Не защищаю. Но и напраслину чего возводить?
— Напраслину! Да в эту фирму его наш отец устроил. А на машину кто вам деньги давал? Ты на себя посмотри — тебе не тридцать, а все сорок дашь, все ради него убивалась, себе лишней тряпки не купила… А откуда у вас трехкомнатная квартира? Твой Мишенька — пролетарий, у него, кроме цепей, ничего не было.
— Каких цепей? — не поняла Марина.
— Цепей дурной наследственности.
Чувство справедливости в Марине, однако, не спало.
— Нет у Михаила никакой дурной наследственности, — сказала она.
— А патологическая неблагодарность?
— Ох и закрутила ты, сестренка! — вздохнула Марина. — Ничего мне от него не надо. Он попросил собрать его вещи — я собрала, вон, под вешалкой стоят… И позвони ему на работу, скажи, чтобы не вздумал приходить… Своему Владику, кстати, тоже позвони!
— Так ты все слышала? А почему ничего не сказала? С мамой не поздоровалась.
— К маме я завтра схожу. Сегодня, уж извини, я еще одна хочу побыть. Мне подумать надо.
— Так это что же, ты намекаешь, чтобы я убиралась?
— Хочешь, сиди, читай, зря, что ли, ты бутербродов наделала. А хлеб откуда?
— С собой принесла. У тебя же вечно хлеба нет…
— Погоди-ка… Михаилу позвони… пожалуйста! Скажи, пусть Юрку домой привезет… И еще. Твой психотерапевт больничные не дает?
— Дает, наверное. Ты же знаешь, за деньги у нас все дают, в том смысле, что можно получить… любое медицинское обслуживание.
— Договорись, чтобы я завтра к нему на прием попала.
— Марина! Что с тобой произошло?
— Я так изменилась?
— Раньше у нас я командовала, а теперь ты мне рта не даешь открыть… Хорошо, товарищ командир, я иду выполнять ваш приказ!.. Телефон небось отключила?
— Отключила. Если помнишь, розетки здесь у кровати и в кухне у стола…
