Филипп Эриа - Семья Буссардель
- Сожги, - сказал он сыну. - И это сожги. И еще вот этот листок.
Огонь вспыхнул ярким пламенем. Фердинанд, не читая, сжигал вырванные страницы, исписанные, как ему показалось, отцовским почерком. Это уничтожение шло довольно долго. Опершись на локоть, старик смотрел, как догорают последние листки, которые Фердинанд приподнял щипцами, чтобы огонь уничтожил все до последнего клочка. Отблески пламени трепетали на лице старика, оживляя его черты, и придавали ему странное выражение. Когда все было кончено, он откинулся на подушки и, видимо снова почувствовав себя плохо, схватился рукою за грудь.
- Спасибо... - произнес он. - Так лучше будет... Завтра ты поймешь,
Он не доканчивал фраз, как будто у него не хватало дыхания. В эти минуты все, что говорилось, все, что происходило этой комнате между отцом и сыном, исполнилось какой-то необычайной медлительности; мгновения длились бесконечно. Эти люди, этот огонь в камине, свет лампы, шум, порой доносившийся с улицы, - все, казалось, принадлежало к какой-то иной, изменившейся действительности.
- А теперь я обо всем еще раз подумаю.
- Отец, может, лучше бы тебе поспать?
- Не хочется спать. Мне надо подумать. Если что нужно будет, я позову Аделину.
- Но ты же знаешь, сон у нее крепкий. Ее не добудишься. Я скажу камердинеру, чтобы он лег в соседней комнате.
- Нет, дитя мое... решительно запрещаю это, - всполошился отец. Погоди... Чтобы тебе со спокойной душой уехать, поставь звонок вот сюда, пусть он будет у меня под рукой.
И он потряс звонком. Тотчас прибежала Аделина.
- Ну вот, видишь, - улыбаясь сказал старик. - А теперь уходите, ступайте оба.
Дочь и сын поцеловали его в лоб. Потом Аделина задула лампу. Тотчас на ночном столике засветился ночничок, подогревавший чайник, в котором налит был целебный отвар; из носика чайника поднималась тоненькая струйка пара, освещенная снизу, и сразу терялась в полумраке.
- До свидания, Фердинанд, - пробормотал старик как будто сонным голосом. - До завтра.
А назавтра, в ранний час, войдя к нему, нашли его мертвым. Вызвали врачей, они обнаружили признаки острого отека легких, в углах губ скопилась розоватая пена. Расспросили Фердинанда и на основании его ответов заявили, что после нервного шока, а именно пережитых накануне в Монсо волнений, вызванных воспоминаниями о прошлом, больной, оставшись один в спальне, возможно, опять предавался горьким размышлениям и был охвачен такой тоской, что произошел смертельный приступ удушья; страдания его, вероятно, были короткими, но мучительными. Об этом, впрочем, свидетельствовали синюшная бледность лица и рук и застывшие, вышедшие из орбит глаза.
Утром Фердинанд ненадолго остался один в спальне отца; Аделина беседовала на своей половине с двумя духовными особами, Теодорина вместе со старшей дочерью, два года назад вышедшей замуж, расположилась в гостиной, чтобы принимать первых посетителей, явившихся выразить семье соболезнование; Луи и господин Рику уехали в город, занявшись приготовлениями к похоронам и другими необходимыми хлопотами.
Фердинанд взял со стола ту самую тетрадь, из которой отец накануне вырвал несколько страниц и велел ему сжечь их в камине. На этот раз сын внимательно осмотрел тетрадь. Это был довольно широкий, но не толстый альбом с серебряным обрезом и в синем бархатном переплете с мельхиоровыми застежками. Прежде чем открыть тетрадь, он подержал ее в руках, и тут ему вспомнилось, что старик отец хотел что-то сказать ему... Смерть помешала этому.
Он открыл синий альбом и понял, что перед ним памятные записи, где отмечены все важные события в жизни семьи: рождения, браки, болезни, смерти; указывались их даты, а иногда и часы, и всегда приводилась какая-либо подробность, которая могла послужить вехой для воспоминаний. Но составитель
Разумеется, он прежде всего стал искать то, что касалось его самого: отмечены были все его успехи на экзаменах; полстраницы было посвящено его женитьбе, приводились имена свидетелей при подписании брачного контракта и состав свадебного шествия; похвалы его жене, занимавшие несколько строк, вызвали у него слезы; затем он прочел: "12 апреля 1840 года в пять часов десять минут вечера моя дорогая сноха Теодорина подарила мне внука, которого нарекут Флоран-Оскар-Мари-Викторен. Он весит девять фунтов без четверти".
Фердинанд принялся листать альбом, отыскивая запись, относящуюся к году его рождения, - оказалось, что эта страница вырвана.
Но исчезли не только заметки биографического характера. Между записями, говорившими о семейных событиях, нередко попадались какие-либо рассуждения, какая-либо мысль; Фердинанд узнавал среди них любимые изречения Буссарделя, pater familias * {отца семейства - лат.}, парижского буржуа и биржевого маклера. Он прочел наугад:
"Семья, желающая процветать, всегда должна жить ниже возможностей, которые она имеет по своим доходам, и заключать брачные союзы всегда выше своего положения",
Дальше следовало изречение, взятое у современного писателя:
"Ныне богатым семьям грозят две опасности: разорить своих детей, если их родится в ней слишком много, или же угаснуть, если они будут ограничиваться одним-двумя детьми, - вот весьма своеобразное следствие Гражданского кодекса, о котором Наполеон не подумал".
И под этими словами Буссардель Первый приписал свое собственное суждение:
"Автор имеет здесь в виду богатые семьи аристократии, обязанные своим состоянием происхождению или августейшей милости. Богатые семьи буржуазии, создавшие свое состояние собственным трудом, могут себе позволить производить на свет много детей. Все же надо, чтобы рост богатства опережал увеличение количества отпрысков".
Фердинанд нашел также изречение, которое отец часто повторял:
"Чтобы научиться ценить деньги, нужно изведать не благосостояние, которое они дают, а испытать самому, что они нелегко достаются".
На некоторых страницах красовались мысли более общего характера и более горделивые:
"Семья - источник могущества нации. Величие страны зиждется на величии семьи, независимо от того или иного правительства".
Остановил он свое чтение на следующем размышлении: "В своем доме люди во имя семейных интересов выказывают больше энергии, доброй воли, самоотверженности и стойкого мужества, нежели отдают их стране на служение нации".
"Сохраню эту тетрадь, - решил Фердинанд, - попрошу, чтоб ее отдали мне. Луи спорить не станет". Закрыв альбом, он держал его в руках, еще не защелкнув застежку. Поглаживая бархатный переплет, сын посмотрел на постель, где покоился умерший отец; альбом уже сам открывался на тех местах, где были - вырваны страницы, где остался пробел в этой хартии доброго буржуа, родоначальника семейства Буссардель.
XVIII
Старик умер слишком рано. Конечно, при жизни ему везло и все шло так, словно судьба хотела вознаградить Флорана Буссарделя за его добродетели и разумные действия, но внезапная кончина лишила его самого большого удовлетворения. Он ушел из жизни, когда все, о чем он мечтал, начало сбываться. Одно за другим следовали события, окончательно утвердившие богатство Буссарделей.
Череда знаменательных дат началась в 1860 году, то есть через два года после смерти Флорана Буссарделя. В последующий период эту дату называли в семье "годом отчуждений".
Действительно, 1 января 1860 года вошел в силу декрет, присоединявший к Парижу двадцать коммун и селений, находящихся между старым крепостным валом Главных откупщиков и укреплениями короля Луи-Филиппа. Приступили к "отчуждениям", которые старик Буссардель предчувствовал и на которых он строил свои расчеты. Земли Монсо, так же как Батиньоля, Терна и Вилье, оказались в числе отчуждаемых.
Такого рода перемена при всех случаях повлекла бы за собою серьезное увеличение стоимости земельных участков "Террасы", но тут присоединилось еще одно обстоятельство, а именно возрождение давнишнего плана проложить бульвар Малерб, о котором вспомнил Жорж Осман; этот бульвар, начатый еще при Наполеоне I, за пятьдесят лет протянули только на двести метров - до улицы Виль-л'Эвек. Префект, видя, какую пользу эта артерия могла бы принести для подвоза товаров к Главному рынку, решил провести ее через долину Монсо, теперь включенную в черту города.
Оказалось, что линия этого продолжения бульвара проходила через "Террасу". Оказалось даже, что второй бульвар, который должен был соединить заставу Монсо с Вилье, перерезал по диагонали бульвар Малерб как раз в северо-западном углу владения Буссарделя. На этом перекрестке, имевшем форму вытянутой буквы X, муниципалитет собирался устроить живописную площадь, украшенную четырьмя бассейнами или четырьмя скверами. За всю отчужденную землю была выплачена четырем наследникам Буссарделя весьма крупная сумма, которую они распределили между собой поровну, так как наследство, оставшееся им после отца, к тому времени еще не было поделено. Помимо того, поднялась ценность земель, прилегающих к этим двум бульварам: площадь Малерб обещала стать аристократическим центром, своего рода королевской площадью нового района.
