Настигнут радостью. Исследуя горе - Клайв Стейплз Льюис
Как ни кинь – всё клин, деваться некуда.
Что люди имеют в виду, когда говорят: «Я не боюсь Бога, я знаю, что Он благ»? Они что, никогда у зубного врача не были?
Однако ж пытка невыносима. И тут кто-нибудь лепечет: «Если бы я только мог пострадать вместо нее, забрать себе худшее или хотя бы какую-то часть боли». Да только никто не знает, всерьез ли это предложено, ведь на кон не поставлено ровным счетом ничего. Если бы такая возможность внезапно стала реальной, тогда мы впервые выяснили бы, в самом ли деле на такое готовы. Но дозволено ли оно?
Такое было дозволено Одному, говорят нам, и я понимаю, что снова способен верить: Он делал и делает за другого все, что возможно. На наш жалкий лепет Он отвечает: «Вы не можете, и вы не смеете. Я мог и посмел».
Сегодня случилось нечто совершенно неожиданное – с утра споразанку. По ряду причин, которые сами по себе ничуть не загадочны, у меня на душе полегчало – впервые за много недель. Во-первых, я, по-видимому, постепенно прихожу в себя – восстанавливаюсь после крайнего физического истощения. Накануне день выдался очень утомительный, зато бодрящий, так что ночью я спал как убитый; и после того, как десять дней кряду серое небо висело совсем низко и в недвижном воздухе разливалась душная промозглая сырость, вновь засияло солнце и подул легкий ветерок. И вдруг, в тот самый момент, когда я, постольку поскольку, меньше всего скорбел о Х., я вспомнил ее отчетливо как никогда. Действительно, это было нечто лучшее (ну, почти), чем воспоминание; внезапное, неопровержимое воздействие. Сказать, что это походило на встречу наяву, значит зайти слишком далеко. И однако ж хочется произнести именно эти слова. Утихла тоска – и словно бы убрали некую преграду.
Почему никто мне об этом не рассказывал? Как превратно я бы судил о ком-то другом в сходной ситуации! Я того гляди сказал бы: «Он справился с горем. Он позабыл жену», – в то время как правда такова: «Он помнит жену куда лучше, потому что отчасти справился с горем».
Вот как было дело. И, сдается мне, я способен понять смысл случившегося. Ты ничего толком не видишь, пока в глазах стоят слезы. В большинстве случаев нельзя получить то, что хочешь, если хотеть безудержно; и даже если и получишь, то по-настоящему не насладишься. Фраза «Ну же, давайте-ка поговорим по душам!» всех повергает в молчание. «Сегодня я просто должен как следует выспаться» предвосхищает многочасовую бессонницу. Тот, кого мучает нестерпимая жажда, не оценит тонкого вина. Наверное, вот так же и неуемная тоска опускает железный занавес и заставляет нас чувствовать, будто мы глядим в пустоту, когда думаем о тех, кого потеряли? «Много просишь (во всяком случае, если просишь слишком назойливо), мало получишь». Видимо, получить больше просто не сможешь.
Вот так же, видимо, и с Богом. Я постепенно приходил к ощущению, что дверь уже не закрыта и не заперта. Уж не моя ли отчаянная нужда захлопнула дверь перед моим носом? Возможно, в то время, когда в душе нет ничего, кроме крика о помощи, Господь просто не может ее дать: ты – словно утопающий, помочь которому нельзя, ведь он беспорядочно барахтается и хватается за что попало. Возможно, твои собственные неумолчные вопли заглушают тот голос, который ты так надеялся услышать.
С другой стороны, сказано же: «Стучите, и отворят вам»[153]. Но разве «стучать» означает барабанить в дверь что есть мочи и исступленно пинать ее ногами? Сказано также: «Ибо кто имеет, тому дано будет»[154]. Если на то пошло, нужно обладать способностью принимать, или даже всемогущество Господне ничего дать не сможет. Возможно, ваши собственные страсти временно уничтожают эту способность.
Когда имеешь дело с Ним, каких только ошибок не совершаешь! Давным-давно, еще до того, как мы поженились, однажды утром Х., пока она работала, одолело некое смутное ощущение, что Господь «совсем рядом, поблизости» (если можно так выразиться) и требует ее внимания. Разумеется, не будучи совершенной святой, она предположила, что речь пойдет, как оно обычно и бывает, о каком-нибудь нераскаянном грехе или скучной обязанности. Наконец она сдалась – уж я-то знаю, как оно бывает – вечно откладываешь на потом! – и обратилась к Нему. И услышала: «Я хочу дать тебе кое-что», – и ее тотчас же захлестнула радость.
Кажется, я начинаю понимать, почему горе ощущается как неопределенность. Ведь столько побуждений, давно вошедших в привычку, ни к чему не приводят. Мысль за мыслью, чувство за чувством, действие за действием были направлены на Х. Теперь цель исчезла. Я по привычке вкладываю стрелу в тетиву, затем вспоминаю – и опускаю лук. Столько дорог направляют мысль к Х.! Я выбрал одну и шагаю по ней. Да только не пройти: теперь ее перегораживает пограничная застава. Сколько было дорог, столько теперь тупиков.
Ведь хорошая жена так многолика! Кем только Х. для меня не была? Дочерью и матерью, ученицей и наставницей, подданной и владычицей; и всегда, будучи всеми ими в совокупности, еще и моим верным товарищем, и другом, и соратником. Она была моей возлюбленной; но в то же время и всем тем, чем когда-либо был для меня друг мужеского пола (а у меня много хороших друзей). Может, даже бо́льшим. Если бы мы не влюбились друг в друга, мы все равно были бы вместе – то-то скандал бы разразился! Вот что я имел в виду, когда однажды похвалил ее за «мужские качества». Но она быстро положила этому конец, поинтересовавшись, а не похвалить ли меня за женские. Мастерский ответный выпад, родная. И однако было в ней нечто от амазонки, нечто от Пентесилеи и Камиллы[155]. И ты так же, как и я, радовалась этим качествам. И тому, что я их оценил.
Соломон называл невесту – сестрой. А что, если женщина становится женой в полном смысле этого слова, только когда на краткий миг, в особом умонастроении, мужчине вдруг захочется назвать ее братом?
Есть искушение сказать: «Наш брак был слишком идеален, чтобы продлиться долго». Но это можно понимать двояко. Например, в мрачно-пессимистичном ключе – Господь, едва увидев, что двое из Его творений счастливы, немедленно кладет этому счастью конец
