Валентина Немова - Любить всю жизнь лишь одного

Мой неожиданный приход, само собой разумеется, смутил парней и девчонок, занятых полезным для Крылатовых делом. Лешка, захваченный мною врасплох, тоже почувствовал себя не в своей тарелке и начал передо мной оправдываться, что-то растолковывать. Но я не разобрала, что он мне говорил. Я поняла другое: почему он так легко отошел от моего класса, оставшись на второй год в восьмом, и так быстро сдружился с другим коллективом. Он нашел подход к ребятам, которые были моложе его на год и намного слабей физически, даже самые сильные из них. Это я уразумела, но кое-что до моего ума не дошло, пока Андрей Кленов не выдал дружка своего со всеми его, как говорится, потрохами, разозлившись однажды не на шутку.

Оказывается, Алешка перешел Андрею дорогу, отбил у него девчонку, ту самую, черненькую, с длинными косами, которая, как и Андрюшка, была сантиметров на 10 выше его, Алексея. Польщенная тем, что Алешка обратил на нее внимание, настроилась Зина, что называется, встречаться с ним. А он, убедившись, что понравился ей, тут же отвернулся от нее (как было и со мной). И принялся ухлестывать за другой девицей из своего класса, за новенькой (не буду ее никак называть). Может быть, это была у него уже не вторая, а третья или десятая. Это неважно. Важно то, что отвергнутая Алексеем Зина ни в какую не желает вернуться к Андрею, как он ее ни уговаривает. А эта, новенькая в их классе, так и виснет на Лешке. Кто она такая? Дочь директора школы, в которой сейчас проходит вечер, так сказать, хозяйка бала. Какие у нее с Лешкой отношения? Ни он, ни она не считают нужным это скрывать, по-видимому, самые близкие. Андрюшка рассказал мне об одном случае, который произошел совсем недавно у Алексея дома, где, как обычно, собрался весь класс, чтобы помочь Крылатовым по хозяйству — перебрать начавшую расти в погребе картошку.

Перебрали, угостились самогоном, правда понемножку выпили. Девица эта тоже явилась. Но руки не пачкала. Дочь директора как-никак. Вокруг Лешиной матери крутилась, закуску готовила, в снохи набивалась. Стали домой расходиться, столпились в прихожей. Тут к этой красотке подошел Лешка. У всех на глазах запустил свою лапу к ней за пазуху. Долго там шарил, искал что-то. Наконец вытащил золотой медальон. Повертел его и назад засунул…

Я слушала повествование Андрея молча, стараясь не высказывать своего волнения. Но представив себе сцену с медальоном, не выдержала, вскрикнула:

— Вот даже как! — и попыталась сбежать от Андрюшки. Но он удержал меня, схватив за руку:

— Подожди, это еще не конец. Я понимаю, тебе больно. А мне разве не больно? Но я должен все тебе сказать, а ты должна меня выслушать, чтобы потом не ошибиться в жизни. Почему, ты думаешь, не пришел он сегодня сюда?

Я не ответила. Он продолжил:

— Он знал, что ты будешь на этой вечеринке. И сразу смекнул, что получится, если и он сюда припрется. Девка эта будет липнуть к нему, а ее папочка как будущего зятя станет его обхаживать. И все это у тебя на глазах. Мог ли он такое дело допустить? Нет, конечно. Умным его трудно назвать, но и в дураки не запишешь. Зятем директора школы стать он не мечтает. На таких, как его доченька, не женятся. С нею Лешка просто таскается. А жениться планирует на тебе. Я это точно знаю. Мы же корешами были… И женился бы, если бы я промолчал. И я бы молчал, наверное, если бы он не встал поперек моего пути. А коли встал, пусть и от меня получит! — у Андрея, как и у меня, глаза были уже на мокром месте. Он еще что-то бормотал себе под нос, обзывал, наверное, бывшего друга своего последними словами, но я его уже не слушала. Чтобы не расплакаться на людях, я выбежала из зала, где стояли столы и елка и танцевали под магнитофонную запись пары; юноши и девушки, у которых на сегодняшний день на личном фронте был полный порядок. Я спряталась от всевидящих глаз в раздевалке, заткнула пальцами уши, чтобы не слышать музыку, от которой на душе у меня становилось еще тяжелее, и дала волю слезам. Их нужно было выплакать здесь, чтобы не хлюпать носом дома, когда с вечера вернусь. Иначе, если расплачусь при родителях, они могут вообразить Бог знает что.

А зачем их зря волновать? Что случилось, то случилось. Что посеешь, то и пожнешь. Что должно было произойти, то и произошло. Это были не первые слезы, которые заставил меня пролить Лешка. С ними ушли остатки моего чувства к нему. Так стыдно мне было, что я считала себя его подругой, невестой, подходила к нему при людях, разговаривала с ним при его товарищах, а он… что творил за моей спиной! Всех девчонок в классе, наверное, перебрал и докатился до этой. Унизил меня и перед кем! Очень пожалела я в этот момент, что раньше не порвала с ним. Как я себя ругала, обливаясь слезами. Видела ведь, видела, что плохо он относится ко мне, нет чтобы отойти, выискивала оправдания для него, уверяла себя, что у него добрая душа, что любит он меня, но из гордости не хочет в этом признаться. Вцепилась в него как настоящая дура, и дождалась, когда другие начали мне о его похождениях докладывать. Влюбилась ведь в другого — самое время было опомниться. Как бы не так! Стала внушать себе, что должна его одного любить. Чуть не вывалял в грязи. И после этого продолжала строить планы на будущее с ним! и сколько же еще тебя учить? Чего еще ты ждешь от него? Чего добиваешься? Чтобы он взял тебя в жены и всю жизнь над тобой измывался, гоняясь за каждой юбкой?! Хватит! Это конец! — решила я и даже пальцем себе погрозила. — Попробуй только не сдержать это слово! Потеряешь к самой себе уважение.

Было бы, конечно, прекрасно — хранить верность одному юноше, мужчине. Однако не каждый достоин такой чести. И нельзя, нельзя преувеличивать чьи-то достоинства, унижая самое себя…

— Эпилог

— Отрывки из книги "Изъято при обыске"

Юлия Тарасовна сидела в учительской и, как больной о предстоящей операции, старалась не думать, но неотвязно думала о том, что через несколько минут прозвенит, звонок, и она? впервые в жизни? войдет в класс учительницей. Больного к операции готовят врачи. Она же сама, в одиночку и очень тщательно готовилась к своему Первому уроку. Исписала от корки до корки толстую тетрадь, которая лежит у нее на коленях. А что из написанного помнит? Даже тема вступительной беседы вылетела у нее из головы. Непослушными от нервного перенапряжения руками открывает Юлия тетрадь. Вот она тема: сущность художественной литературы. Вот начало лекции. Белинский о Пушкине. Просмотрела цитату, с трудом разбирая слова. Будто не знала их прежде наизусть и не сама в эту тетрадь переписала. О боже, что же будет? Провал?! Конфуз! Позор! Сердце в панике затрепетало, но тут же замерло: требовательно, чисто прозвенело в коридоре три раза. Что это? Да это же школьный звонок, которого она ждала. Три освежающих, ободряющих струн. Все. Кончилась мука ожидания. Гора свалилась с плеч. "Кажется, не волнуюсь",? с надеждой сказала она себе, поднимаясь с места. Однако еще раз пришлось ей испытать страх, когда, уже взявшись за ручку двери с табличкой "8Д", обратила она внимание на то, что ученики, завидев ее, не встали. В замешательстве чуть было не повернула назад. Но вовремя сообразила: у нее же на лбу не написано, что она преподаватель. Ни морщинки на лице, никакой солидности в фигуре… Похожее на форменное тяжелое коричневое платье, белый бант на груди. Разве так, по их представлению, должен выглядеть учитель школы рабочей молодежи? Да они же просто-напросто приняли ее за ученицу, поэтому и не встали. И ничего в этом обидного для нее нет. Овладев собой, наступательным шагом проходит она к учительскому столу, кладет на него свою тетрадь, поворачивается лицом к аудитории. Но и этим ее активным действиям класс не придает ни малейшего значения. Как бы выручил ее сейчас крупного формата журнал, который говорит сам за себя. Положила бы она его в этот критический момент демонстративно на стол, раскрыла бы… И все сразу стало бы каждому ясно. Но журнал в школах рабочей молодежи, опасаясь отсева, в первые дни учебного года не заполняют и рядовым учителям в руки ни в коем случае не дают…

— Товарищи! Вам придется встать!? не найдя другого способа заявить о себе как об учителе, приказывает она чужим, непослушным голосом.

— Ого-о-о!? Прокатилось по классу. Загремели стулья. Парни и девушки смущенно подталкивая друг друга (за столами их было по 4–5 человек) с сомнением на лице поднялись, притихли. Кто-то за последним столом громким голосом произнес:

— Два года назад я учился с ней в одной дневной школе. Я в седьмом, она в десятом. Когда она успела? Вот это да…

— Здравствуйте!? не забыла сказать Юлия и, в свою очередь, изумилась, как дружно ответили они ей и сели только тогда, когда она позволила. Сердце колотилось где-то в горле, как на бегу во время спортивных соревнований. Но голова работала как будто независимо от него. Юлия назвала свое имя и отчество и, усевшись на краешек стула за уголок стола, принялась выкликивать учащихся но списку. Список был длинный, на двух страницах в клетку. Когда разобрала и правильно прочитала последнюю фамилию, сердце успокоилось, ноги в коленях перестали дрожать. Только листочек с планом урока не давался в руки. Но вот наконец и он покорился. И Юлия начала: "Я в первый раз жалею о том, что природа не дала мне поэтического таланта, ибо в природе есть такие вещи, о которых грешно говорить смиренной прозой"…