Джон Пассос - 1919
Они бесцельно бродили по улицам, читая бледно-зеленые, желтые и розовые афиши на киосках, взглядывая в окна антикварных магазинов.
- И вам и мне пора возвращаться на службу, - сказал Джерри.
- Я не вернусь, - сказала Эвелин, - я позвоню по телефону и скажу, что простудилась и собираюсь лечь в постель... И, кажется, я так и сделаю.
- Не надо, лучше я тоже не пойду на службу, будем веселиться.
Они пошли в кафе напротив Сен-Жермен-де-Пре. Когда Эвелин вышла из телефонной будки, Джерри купил ей букетик фиалок и заказал коньяку и зельтерской.
- Эвелин, давайте бездельничать, - сказал он, - я сегодня же пошлю моим сукиным детям телеграмму с просьбой уволить меня.
- Вы думаете, что так будет лучше, Джерри? Ведь, в конце концов, вы имеете замечательную возможность поглядеть на мирную конференцию и все такое.
Через несколько минут она оставила его и пошла домой. Она не позволила ему провожать ее. Проходя мимо окна, у которого они сидели, она заглянула в кафе, он заказывал еще выпивку.
На рынке рю-де-Бюсси под газовыми фонарями царило большое оживление. Пахло свежей зеленью, маслом и сыром. Она купила несколько булочек на завтрак и два-три небольших кекса на случай, если кто-нибудь придет к чаю. В ее маленькой розовой и белой гостиной было очень уютно, в камине пылали брикеты, Эвелин закуталась в плед и прилегла на кушетку.
Она спала, ее разбудил звонок. Это были Элинор и Джи Даблью, пришедшие проведать ее. Джи Даблью был вечером свободен и предлагал им пойти с ним в оперу на "Кастора и Поллукса" (*73). Эвелин сказала, что она себя ужасно чувствует, но, пожалуй, все-таки пойдет. Она согрела им чаю, а сама побежала в спальню одеваться. Она чувствовала себя такой счастливой, что не могла удержаться и замурлыкала, сидя перед туалетом и глядя на себя в зеркало. Ее кожа казалась белой, и на лице было то спокойное, загадочное выражение, которое она любила. Она очень тщательно и почти незаметно накрасила губы и уложила волосы в узел на затылке, волосы беспокоили ее, они не вились и были какого-то неопределенного цвета, на мгновение она даже решила не идти. Но тут вошла Элинор с чашкой чаю в руках и попросила ее поторопиться, так как им еще придется заехать к Элинор и подождать, покуда она переоденется, а опера начинается рано. У Эвелин не было настоящего вечернего манто, и ей пришлось накинуть на вечернее платье старую кроликовую шубу. На квартире Элинор их поджидал Роббинс, на нем был довольно поношенный смокинг. Джи Даблью был в майорском кителе Красного Креста. Эвелин решила, что он занимается гимнастикой, так как его подбородок уже не свисал, как прежде, на тугой высокий воротник.
Они наспех поели у "Паккарди" и выпили множество скверно приготовленных коктейлей мартини. Роббинс и Джи Даблью были в ударе и все время смешили дам. Теперь Эвелин поняла, почему они так хорошо сработались. Они опоздали в оперу, там было чудесно - сплошное сверкание канделябров и мундиров. Мисс Уильямс, секретарша Джи Даблью, уже сидела в ложе. Эвелин подумала, как о ним, должно быть, приятно работать, и на секунду отчаянно позавидовала мисс Уильямс, даже ее обесцвеченным перекисью волосам и дробной скороговорке. Мисс Уильямс перегнулась к ним и сказала, что они пропустили самое интересное - только что в зал вошли президент Вильсон и его супруга, встреченные бурной овацией, и маршал Фош, и, кажется, президент Пуанкаре.
В антракте они с трудом пробрались в переполненное фойе. Эвелин разгуливала с Роббинсом и изредка ловила взглядом Элинор, гулявшую с Джи Даблью, и чуточку завидовала ей.
- Тут спектакль гораздо интересней, чем на сцене, - сказал Роббинс.
- Вам не нравится постановка?.. А по-моему, постановка замечательная.
- Да, вероятно, с профессиональной точки зрения...
Эвелин следила за Элинор, ту как раз знакомили с французским генералом в красных штанах, сегодня вечером она была красива - свойственной ей жесткой, холодной красотой. Роббинс попытался пробуксировать Эвелин через толпу к буфетной стойке, но от этой попытки пришлось отказаться: впереди было слишком много народу. Роббинс вдруг заговорил о Баку и нефтяных делах.
- Это же чертовски смешно, - несколько рае повторил он. - Пока мы тут сидим и ссоримся под присмотром школьного учителя Вильсона, Джон Буль прибирает к рукам все будущие мировые запасы нефти... Конечно, только для того, чтобы спасти их от большевиков. Англичане забрали Персию и Месопотамию, и будь я проклят, если они не подбираются к Баку.
Эвелин скучала и думала про себя, что Роббинс опять хватил лишнего, но тут дали звонок.
Когда они вошли в ложу, там сидел еще один длиннолицый мужчина в будничном костюме и вполголоса разговаривал с Джи Даблью. Элинор нагнулась к Эвелин и шепнула ей на ухо:
- Это был генерал Гуро.
Свет погас, глубокая торжественная музыка заставила Эвелин забыть обо всем на свете.
В ближайшем перерыве она нагнулась к Джи Даблью и спросила, как ему нравится.
- Великолепно, - сказал он, и она, к своему удивлению, увидала у него слезы в глазах.
Она заговорила о музыке с Джи Даблью и человеком в будничном костюме, которого звали Расмуссеном.
В высоком аляповатом фойе было жарко и слишком людно. Мистеру Расмуссену удалось открыть дверь на балкон, и они вышли, оттуда видна была вереница уличных огней, мерцавших в красноватом туманном зареве.
- Вот когда бы мне хотелось жить, - мечтательно сказал Джи Даблью.
- При дворе короля-солнца? - спросил мистер Расмуссен. - А по-моему, в те времена зимой было невыносимо холодно, и канализация, держу пари, была отвратительная.
- Ах, какое это было удивительное время, - сказал Джи Даблью, как бы не расслышав. Потом он обратился к Эвелин. - Вы не боитесь простудиться?.. Вам следовало бы накинуть манто.
- Я вам уже говорил, Мурхауз, - сказал Расмуссен другим тоном, - у меня есть точная, информация, что они не смогут удержать Баку без сильных подкреплений, а эти подкрепления им никто, кроме нас, не может дать.
Опять зазвенел звонок, и они поспешили в ложу.
После оперы все, за исключением Роббинса, который повез мисс Уильямс в гостиницу, пошла в "Кафе де-ла-Пе" выпить по бокалу шампанского. Эвелин и Элинор сидели на диване по обе стороны Джи Даблью, а мистер Расмуссен на стуле напротив них. Он говорил больше всех, то нервно отхлебывая шампанского между отдельными фразами, то запуская пальцы в свои щетинистые черные волосы. Он был инженером "Стандард-ойл". Он говорил о Баку и Махоммаре и Мосуле, о том, что англо-персидская компания и "Ройал-дойч" обходят Соединенные Штаты на Ближнем Востоке и пытаются навязать нам в качестве мандатной области Армению, разоренную турками, где не осталось ничего, кроме полчищ голодающих, которых нужно накормить.
- Нам, наверно, все равно придется кормить их, - сказал Джи Даблью.
- Бросьте, пожалуйста, ведь можно же что-то сделать. Если даже президент до такой степени забыл об американских интересах, что позволяет британцам обставлять его на каждом шагу, то ведь можно мобилизовать общественное мнение. Мы рискуем потерять наше первенство в мировой добыче нефти.
- Но ведь вопрос о мандатах еще не решен.
- Дело в том, что британцы поставят конференцию перед свершившимся фактом... дескать, кто нашел, тому и принадлежит... В конце концов, нам было бы гораздо выгодней, если бы Баку заняли французы.
- А как насчет русских? - спросила Эвелин.
- Согласно принципу самоопределения, русские не имеют на Баку никакого права. Подавляющее большинство населения - тюрки и армяне, - сказал Расмуссен, - но, черт возьми, я охотней пустил бы туда красных, чем англичан. Разумеется, я уверен, что они бы недолго там продержались.
- Да, я имею сведения из авторитетных источников, что между Лениным и Троцким произошел раскол и что в течение ближайших трех месяцев в России будет восстановлена монархия.
Они прикончили первую бутылку шампанского, и мистер Расмуссен заказал вторую. Когда кафе закрывалось, у Эвелин уже шумело в голове.
- Давайте кутить всю ночь, - сказал мистер Расмуссен.
Они поехали в такси на Монмартр, в "Аббатство", там танцевали и пели, было полно военных мундиров, стены увешаны союзными флагами. Джи Даблью пригласил Эвелин танцевать первую, а Элинор с довольно кислым лицом согласилась подать руку мистеру Расмуссену, который к тому же скверно танцевал. Эвелин и Джи Даблью говорили о музыке Рамо, и Джи Даблью еще раз сказал, что ему хотелось бы жить во времена Версальского двора. Эвелин возразила - что может быть интересней, чем жить в Париже именно теперь, когда на наших глазах перекраивается карта Европы, и Джи Даблью сказал, что, возможно, она права. Они оба нашли, что оркестр до того плох, что прямо невозможно танцевать.
Потом Эвелин танцевала с мистером Расмуссеном, который сказал ей, что она удивительно красива и что ему недостает в жизни близкой женщины, что он всю свою жизнь провел в лесах, искал золото и производил анализы сланца и что ему все это надоело, и если теперь Вильсон позволит англичанам обжулить его и отдаст им все будущие мировые запасы нефти в то время, как мы выиграли для них войну, то он бросит все это дело.
