Валентина Немова - Изъято при обыске
Я против власти, такой, какая у нас есть. Она почему-то называется советской. Значит, я против этой советской власти. И нечего тут мудрить. Хватит уже прикрываться разглагольствованиями об отдельных недостатках. Какие там отдельные недостатки? Вся наша жизнь один огромный недостаток. Один ужас. Я против этого ужаса. Так им открыто и заявила, готовая принять любое наказание за это заявление. Конечно. Я выдала себя, на что имею полное право. Себя. Но не другого, что было бы непростительно. Выдала, но не предала. Осталась при своих убеждениях и на их сторону не перешла, хотя они, обнаглев, и предлагали мне это…
— Но ты же пообещала так больше не делать, не встревать, — снова отец возразил мне.
— Хм, — засмеялась я. — Пообещала! Они мои враги. Почему я должна говорить им правду? Врагам можно когда-то и соврать. Особенно, если им только того и надо, чтобы от тебя отделаться поскорей и городу дать покой, пока кто-нибудь еще номер не отколол (похлеще моего), не составил мне компанию…
Буду или нет впредь вредить им? Какое-то время, естественно, нет. Ведь я же остаюсь у них под присмотром, что называется, на крючке. Они давным — давно, наверное, контролируют каждый мой шаг. Следуют за мной по пятам. Теперь контроль будет еще более жестким. И первую же мою попытку действовать по-старому пресекут. Так почему бы мне не заверить их, что я не стану делать то, чего они просто не позволят мне делать?..
В тюрьму они меня, видите ли, не посадили и этим страшно гордятся. Во-первых, я не просила их об этом. Стала бы умолять: "Пощадите!", наоборот отправили бы туда. Во-вторых, и это главное: отпустив меня, разве дали они мне свободу? Какая же это свобода, если я не имею возможности ни говорить, ни делать, что хочу? Это и есть настоящая тюрьма. И не одна я нахожусь в ней. Весь наш народ. И ты в том числе. И никуда не надо больше проситься. Этого вполне достаточно. Попыталась вырваться — не удалось. Зачем же трепыхаться? Сила пока на их стороне. Их вон сколько. Ты не видел, а я их очень многих видела. Что я могу против них одна сделать? Другие-то сочувствовали, но не поддержали меня, не выступили. Вот иди теперь и с ними разговаривай, почему они молчат. Я свое слово сказала. Теперь их очередь…
Власти меня просто — напросто подчинили себе. Но учти, ничего не доказали. И не докажут. Я осталась при своем мнении. Придет время — выскажу. Не может быть, чтобы такое время не пришло, чтобы эти бандиты навсегда покорили наш народ…
Отец молчал, не возражал мне больше. Убедив его в своей правоте, и себе как будто я доказала что-то. Но не усмирила свою душу. Больше всего беспокоило меня следующее.
Между тем, что человек говорит, и тем, что он думает, всегда есть прямая связь. И если ты не говоришь того, что думаешь, начнешь думать то, что говоришь. Я боялась, приспособившись к обстановке, потерять себя. Стать такой, каких большинство. Отца уверяла, что буду верна себе. Сама же опасалась, что это не получится у меня. Это же самое страшное — изменить себе! Зачем на свете жить, если сделаешься такой, каких всегда презирала и так сурово судила?!
Стоило мне остаться наедине с собой, эти сомнения, тревога за мое будущее охватывали меня, и я места себе не находила. Днем работала. А ночью… Утомившись за день, тотчас засыпала. Но среди ночи быстро просыпалась, словно кто-то меня будил. И потом уже до самого утра не смыкала глаз. Бессонница изматывала меня. Но ничто не проходит в жизни бесследно. И нет худа без добра…
Все, что я переживала и думала, в конце концов складывалось в стихи.
Вот некоторые из них.
Потрясение.
У тоски четыре стены
И потолок низкий, как крыша.
Но из окна рассветы видны, Рассветы весенние,
Надежные слишком…
***
Ты мне простишь печаль, История,
Как я тебя не раз прощала.
Идем дорогою неторною.
Ее ли мудрость завещала?
Такие есть: они всегда
И всем довольны.
И никогда
Им не бывает больно.
Они себя уверили пока,
Что не нужна народу их тоска.
Но я за этим оправданьем
Увидела одно: им все равно,
Лишь в их окно
Светил бы свет.
До человеческих страданий
Им дела нет.
***
Иные люди
Героев очень любят.
Восхищаясь лезут из кожи,
Лезут из ложи
И из одежи тоже.
Зовут героя со злом сражаться:
— Мы за тебя горой!
А сами перед ним
Горой ложатся:
Пусть сдвинет ее герой.
— Пьяному — море,
Герою по колено горы.
А не сдвинет, сломается,
Что за горе?!
За жизнь хватается слабый.
Герою хватает славы…
Ох, эти горы, горы, горы!
Их сдвинем, хотя и не скоро,
Перемешаем с лавой.
Но героев пусть славит
Тогда лишь тот,
Кто следом за ними идет.
***
Говорят, без Сталина
Жить стало легче нам.
Другая. Мол, эпоха.
Утверждение это наполовину лживо.
Собака, правда, сдохла.
Но блохи живы.
Смотрите, люди,
Сидит начальничек,
Руками водит,
Речами блудит.
На шее народа
Сидит, как на троне.
И величиной
С заварной
Чайничек.
А попробуй тронь его,
Свяжись!
Такое о тебе расскажет,
Так вымажет сажей,
Не отмоешься за всю жизнь…
Младшей сестре.
Когда натолкнешься на ложь
И плача ее поймешь,
Себя не считай несчастливой.
Тогда ты и правду скорее найдешь
И будешь сама справедливей.
Когда полыхают грозы,
Пускай облетит пыльца.
Да здравствуют чистые слезы
Умнеющего юнца!
Н.В.
Таланты бегут из города,
А город не чувствует голода.
А город стальной и каменный,
Его не пронять стихами нам.
Стихами его не пронять!
Но родина — это родина,
Не куплено и не продано.
Зачем же ее менять?
Вы были у города первыми,
Так будьте же городу верными.
И тоже немного железными,
Чтоб городу быть полезными…
Магнитогорску.
Этот город меня волнует.
Здесь встречала весну не одну я.
Здесь на улице каждой, каждой
Билось сердце мое хоть однажды.
Вместе с ним я росла, мечтая.
Боевая девчонка. Простая.
Здесь меня пролетаркой звали —
Это я позабуду едва ли…
Здесь я даже когда-то страдала,
Но зато очень много узнала.
Здесь узнала я правду большую,
Никогда ее не искрошу я!
Пусть спокойно синеют воды
У подножья родного завода!
Прости его, — таков был совет отца. Взяв сторону человека, продавшего его родную дочь, "папка" до того меня поразил, что я, прежде чем принять окончательное решение, как обойтись с провинившимся супругом, призадумалась.
Спору нет, если бы Сергей оказался в тот момент, когда я узнала его тайну, рядом, я бы не стала колебаться. Поступила бы с ним, как мне вообще свойственно, по первому побуждению. И ничья защита не помогла бы ему. Но поскольку он, трусливый хитрец, подложив свинью, укатил от меня далеко и надолго, спешить с выводами не было никакой нужды. Да и просто: указывать на порог мужчине, когда он, мужчина, находится за тридевять земель от твоей двери, и глупо, и смешно. Поэтому из всех возможных вариантов я выбрала элементарнейший. Молчание. Перестала писать мужу. И все.
Трудно сказать, как дальше складывались бы наши с ним отношения, если бы вдруг не узнала я еще одну, самую сногсшибательную для меня новость, уже совершенно другого свойства.
Наконец-то, три года спустя после того, как мы с Сергеем поженились… Словом, я должна была стать матерью. Одно за другим обрушивалось на меня…
Конечно, известие это в иных обстоятельствах было бы таким радостным! Я так мечтала о ребенке! Грезила им. Не одному специалисту задавала вопрос, почему со мной не случаются то, от чего большинство женщин спасения ищут. Но нельзя, нельзя было мне допускать "это" теперь, сразу же после такого страшного потрясения, до предела истощившего мой организм. Он и взбунтовался.
С первых же недель начался ни с чем не сравнимый токсикоз. Мама, рожавшая семь раз и не видевшая ничего подобного, опасаясь за мою жизнь, заявила мне однажды: в сердцах:
— Вырви ты его! Хватит терзаться и всех нас терзать!
Но я в ответ возмутилась:
— Как это вырви? Я так долго этого ждала! Дождалась наконец и убить? Сама вперед умру! Вдруг потом не повторится? И что же — на всю жизнь остаться бездетной? Пустой, никому не нужной женщиной? Не выйдет! У тебя четыре дочери. И все говорят тебе "мама". А я, значит, ни от кого не услышу этого слова никогда? Не согласна. Будь что будет!
А был кошмар! С каждым месяцем беременности мой вес делался все меньше и меньше, пока не "достиг" 45 кг. Врачи говорили: "Угрожающая худоба. "
