Остров обреченных - Стиг Дагерман
Раздается крик англичанки. Она бросается ничком в воду рядом с телом боксера и истеричными движениями втирает мокрый песок себе в волосы.
– Зачем вы убили его? Зачем вы отняли его у меня? Вы его убили, убили! Сюда, сюда…
Остальные пока что наблюдают за ней с почтительного расстояния.
3
Очень медленно они окружают англичанку, точнее – становятся полукругом рядом с ней. Даже Тим Солидер, который после недолгого забытья все же пришел в себя – кровотечение удалось остановить, он очень слаб, но тем не менее держится на ногах, и костяная опора страха не дает ему развалиться на части. Больше всего на свете он боится, что они снова скопом набросятся на него или убьют во сне, поэтому не решается даже опустить взгляд: ему кажется, что у песка есть глаза, которые затягивают его – колени слабеют, наваливается глухая вялость, и тогда его тело может разрушить любой, только пальцем тронь. Великан все время озирается по сторонам, переводя взгляд с одного на другого, словно шахматист, разглядывающий стоящие на доске фигуры противника, пытаясь спастись от поражения. Они держатся поодаль, потому что с уважением относятся к его ранам, потому что умирающим достается куда больше уважения, чем продолжающим жить, но Тиму кажется, что это он своим враждебным взглядом удерживает их на расстоянии, и как только они переходят определенную черту, как только подходят на шаг ближе положенного, руки великана судорожно дергаются и медленно сжимаются в кулаки.
Он еще не до конца пришел в себя, и ему кажется, что они ненавидят его, потому что они все – пассажиры, а он – единственный выживший член команды и в отсутствие капитана несет ответственность за все, что происходит с пассажирами. Он уже даже толком не помнит, кто именно напал на него: последнее, что стоит у него перед глазами, – огромные тени ящериц, молниеносно ринувшиеся к нему и глубоко зарывшиеся в его боль. Не помнит он и того, кто его спас: он думает, что все предали его, что он сам сполз вниз со скалы и потерял сознание от измождения уже на берегу, и испытывает глубокую благодарность ко всем за то, что они не воспользовались случаем и не избавились от него, пока он лежал без чувств.
Они осторожно приближаются к кричащей девушке с трех сторон – с берега и с двух сторон по воде – словно готовящие сеть птицеловы, мелкими, крадущимися шагами идут по воде и песку, а из нее безостановочно изливаются крики, будто одновременно прорвало все плотины и мощный поток хлынул наружу. Время от времени в этом бурлящем водовороте кусками коры всплывают слова, но их невозможно разобрать, ибо они исчезают в пучине, едва показавшись на поверхности. Она лежит в воде на животе, вся голова в мокром песке, но, заметив их, начинает ползти на сушу, как ящерица, прижимаясь к песку животом и грудью. Крики переходят в завывания, и вот она уже рыдает, громко и неторопливо, пытаясь сдвинуть камни, удерживающие брезент на теле боксера.
Увидеть его девушке не суждено: все разом набрасываются на нее, тащат к костру, она отбивается и кричит – о, как ужасны эти крики, ведь от них хочется закричать и всем остальным! – песок и брызги воды летят во все стороны, капли сладостной прохлады, ведь уже наступила жара; над брезентом поднимаются испарения, и трупный запах медленно раскрывается над ними куполом парашюта. Наконец ей удается вырваться: обнаженная, она забегает в воду по пояс; Лука Эгмон хочет окликнуть ее, предупредить о жуткой рыбе, что дремлет на дне лагуны, но девушка вдруг останавливается и медленно поворачивается к ним лицом. Через мутную зеленоватую воду едва различимо просвечивает белый мрамор тела. Замерев, она смотрит на свои стопы – две белые рыбешки, дремлющие на дне вверх брюшком, – и на секунду весь мир замирает вместе с ней. Она молчит, и даже море словно обездвижено – лишь бесконечная волна поднимается на горизонте, но быстро поглощается молчанием других волн, и кто-то из мужчин думает, что девушка так красиво прогнулась назад, будто оперлась плечами на тонкую линию горизонта.
И тут она поднимает руки из воды, смывает прилипший к телу песок и вполголоса произносит:
– Отпустите его ко мне, отпустите его ко мне…
Но они не собираются делать этого, хотя она так умоляюще смотрит на них. Встают вокруг мертвого тела, костяшки пальцев белеют от мучительных попыток не дать крику вырваться наружу. Украдкой бросают друг на друга взгляды, горячий пот струится по телу, и тем, кто не стоит в воде, а остается на суше, все невыносимее и невыносимее: зной сжимает голову, словно тяжеленный дополнительный череп, сердце бешено стучит, выпрыгивая из груди, будто тебя заперли в бане и продолжают поддавать пар, и вот ты уже ползаешь по полу, стонешь и умоляешь о самом абсурдном спасении из всех – пусть наступит конец света, и тогда баня рухнет вместе со всем остальным, – лишь бы освободиться от этой адской жары!
О, они мечтают, чтобы англичанка снова закричала, им нужна ее дикая истерика, ведь тогда они хоть какое-то время смогут не думать о собственном бедственном положении, но девушка просто складывает ладони лодочкой, начинает поливать водой грудь и монотонно твердит:
– Отпустите его ко мне, отпустите его ко мне…
Англичанка перестает обливаться, делает несколько шагов в их сторону и вдруг начинает танцевать. Иногда тело полностью скрывается под поверхностью воды: мелькают судорожно дергающиеся ноги, руки поднимаются и опускаются, подобно плавникам ската; потом из воды показываются ослепительные плечи, и она мягким рывком взмывает вверх над линией горизонта, а потом, словно отрез шелка, ласково опускается на зеленую воду. Это танец тоски, танец страсти, танец желания, которое ненавидит, когда его удовлетворяют, тоска по никому.
Мадам находит на берегу лохмотья англичанки, перебрасывает их через плечо, убегает от этой вони, жары, мужчин – только сейчас, дрожа от стыда и обиды, она почувствовала, как ужасно от них воняет, внезапно поняла, насколько обнаженной делает ее саму непристойный танец голой англичанки: обезумевшая девушка как будто предлагала их обеих похотливым взглядам мужчин – мадам хватает ее за плечо и резко останавливает. Женщины вглядываются друг в друга, как два канатоходца, встретившиеся на середине троса, натянутого между страхом и ненавистью, и понимающие, что одному придется упасть. Мадам накидывает на англичанку лохмотья, ведет ее к берегу и злобно говорит:
