Болеслав Прус - Кукла
- Ну, доктор, что вы на это скажете?
- То, что уже однажды сказал. Мы приближаемся к пятому акту. Это или конец дельного человека, или начало целой серии безумств...
- Самых отчаянных, ибо безумств политических, - воскликнул Жецкий.
Доктор пожал плечами и отвернулся: пан Игнаций со своей вечной политикой действовал ему на нервы.
Граф-англоман уже ждал их в обществе другого джентльмена, который поминутно поглядывал в окно на облака и непрестанно двигал кадыком, словно стараясь что-то проглотить. Вид у него был рассеянный, в действительности же это был человек незаурядный - охотник на львов и великий знаток египетских древностей.
Посредине кабинета стоял стол, покрытый зеленым сукном, вокруг него четыре высоких стула; на столе было приготовлено четыре листа бумаги, четыре карандаша, два пера и чернильница таких размеров, словно она предназначалась для ножных ванн.
Когда все уселись, слово взял граф.
- Господа, - сказал он, - барон Кшешовский признает, что по рассеянности мог толкнуть пана Вокульского, дэ-э. Вследствие этого, по нашему требованию...
Тут граф взглянул на другого джентльмена, который с торжественным видом что-то проглотил.
- ...по нашему требованию, - продолжал граф, - барон готов... извиниться, даже в письменном виде, перед паном Вокульским, которого все мы уважаем, дэ-э... Что скажете вы, господа?
- Мы не уполномочены предпринимать какие-либо шаги к примирению, ответил Жецкий, в котором проснулся старый офицер венгерской пехоты.
Ученый египтолог широко раскрыл глаза и глотнул дважды подряд.
На лице графа промелькнуло недоумение; однако он тут же овладел собою и ответил вежливо, но сухо:
- В таком случае, предложите условия.
- Соблаговолите вы, господа, - отвечал Жецкий.
- О! Будьте любезны, предлагайте, - сказал граф.
Жецкий откашлялся.
- В таком случае, осмелюсь предложить... Противники становятся на расстоянии двадцати пяти шагов, сближаются на пять шагов...
- Тэк...
- Пистолеты нарезные, с мушками... Стреляться до первой крови... докончил Жецкий тише.
- Тэк...
- Если позволите, дуэль назначим на завтра утром.
- Тэк...
Жецкий поклонился, не поднимаясь с места. Граф взял лист бумаги и среди общего молчания составил протокол, который Шуман немедленно переписал. Присутствующие подписали оба документа, и не прошло часа, как дело было улажено. Секунданты Вокульского попрощались с хозяином и его ученым другом, который снова погрузился в созерцание облаков.
Уже на улице Жецкий сказал:
- Очень милые люди эти господа аристократы...
- Да ну их к черту! Ну вас всех к черту вместе с вашими дурацкими предрассудками! - крикнул доктор, потрясая кулаком.
Вечером пан Игнаций пришел к Вокульскому с пистолетами. Он застал его в одиночестве, за стаканом чая. Жецкий налил и себе чаю и осторожно начал:
- Знаешь, Стах, они очень почтенные люди. Барон, как тебе известно, чрезвычайно рассеянный человек; он готов извиниться...
- Никаких извинений.
Жецкий замолчал. Он пил чай и потирал себе лоб. После долгой паузы он опять заговорил:
- Ты, конечно, позаботился о делах... на случай...
- Никакого случая со мной не будет, - сердито оборвал Вокульский.
Пан Игнаций просидел еще с четверть часа в полном молчании. Чай показался ему невкусным, болела голова. Он допил стакан, взглянул на часы и, только уходя от своего друга, сказал на прощание:
- Завтра утром мы выедем в половине восьмого.
- Хорошо.
Оставшись один, Вокульский сел за стол, написал несколько строк и вложил в конверт с адресом Жецкого. Ему казалось, что он все еще слышит противный голос барона:
"Мне очень приятно, милая кузина, что твои поклонники торжествуют... Только жаль, что за мой счет..."
И куда бы он ни смотрел, всюду ему чудилось прекрасное лицо панны Изабеллы, залитое краской стыда.
В сердце его закипало глухое бешенство. Он чувствовал, что руки его становятся твердыми, как железо, а тело приобретает такую необыкновенную упругость, что, пожалуй, ни одна пуля не пробьет его. В голове его мелькнуло слово "смерть", и он усмехнулся. Он знал, что смерть не бросается на смелых, а только останавливается против них, как злая собака, и смотрит зелеными глазами: не зажмурится ли человек.
В эту ночь, как, впрочем, и каждую ночь, барон играл в карты. Марушевич, также бывший в клубе, напоминал ему в полночь, в час и в два, что пора спать, так как утром его поднимут в семь часов; рассеянный барон отвечал: "Сейчас... сейчас..." - однако просидел до трех, пока один из его партнеров не заявил:
- Хватит, барон. Поспите хоть несколько часов, а то у вас будут дрожать руки, и вы промажете.
Эти слова и то обстоятельство, что партнеры уже выходили из-за стола, отрезвили барона. Он уехал из клуба и, вернувшись домой, велел своему камердинеру Констанцию разбудить его в семь утра.
- Видно, опять ваша милость затеяли какую-нибудь глупость, - буркнул недовольный слуга. - Что там еще? - сердито спросил он, раздевая барона.
- Ах ты болван этакий! - возмутился барон. - Думаешь, я тебе стану отчет давать? Дуэль у меня, ну? Захотелось мне так, вот и все! В девять утра я буду стреляться с каким-то сапожником или цирюльником, ну? Может, ты мне запретишь?
- Да стреляйтесь, ваша милость, хоть с самим сатаной! - отвечал Констанций. - Только хотел бы я знать, кто заплатит по вашим векселям? А за квартиру?.. А в лавку?.. Вы, сударь, что ни месяц, норовите попасть на Повонзки, вот хозяин и посылает к нам пристава, а я, того и гляди, с голоду помру... Ну и служба!..
- Замолчишь ты?.. - заорал барон и, схватив башмак, запустил им в камердинера. Тот увернулся, и башмак ударился о стену, чуть не опрокинув бронзовую статуэтку Собесского.
Расправившись с верным слугой, барон улегся в постель и стал раздумывать о своем плачевном положении.
"Везет же мне, - вздыхал он. - Стреляться с купчишкой! Если я подстрелю, то окажусь в роли охотника, который вышел на медведя, а убил у мужика стельную корову. Если он меня подстрелит, я окажусь в положении прохожего, которого извозчик огрел кнутом. А если оба промахнемся... Да нет, ведь мы стреляемся до первой крови. Черт меня побери, если я не предпочел бы извиниться перед этим ослом, пусть хоть в присутствии нотариуса, вырядившись ради такого случая во фрак с белым галстуком. Ах, подлые либеральные времена! Отец мой велел бы своим псарям выпороть такого молодчика, а я вынужден давать ему удовлетворение, как будто сам торгую корицей... Уж наступила бы наконец эта дурацкая революция, чтоб прихлопнуло либо нас, либо либералов!.."
Его стало клонить ко сну, и в дремоте ему мерещилось, что Вокульский его убил. Он видел, как двое носильщиков несут его труп на квартиру к жене, как она теряет сознание и падает на его окровавленную грудь. Как платит все его долги и отпускает тысячу рублей на похороны... и как он воскресает и берет эту тысячу на карманные расходы...
Блаженная улыбка озарила изможденную физиономию барона - и он заснул как младенец.
В семь часов Констанций и Марушевич едва добудились барона; он ни за что не хотел вставать, ворча, что предпочитает позор и бесчестие необходимости подниматься с постели в такую рань. Только при виде графина с холодной водой барон очнулся. Он вскочил с постели, дал оплеуху Констанцию, обругал Марушевича и в душе поклялся, что убьет Вокульского.
Однако, когда он оделся, вышел на улицу и увидел безоблачное небо, вообразив, что наблюдает восход солнца, его ненависть к Вокульскому смягчилась, и он решил ограничиться выстрелом в ногу.
"Как же! - спохватился он. - Продырявлю его, а он охромеет на всю жизнь и всякому будет хвастаться: "Эту рану я получил на дуэли с бароном Кшешовским..." Этого только недоставало!.. Что они наделали, милейшие мои секунданты! Если уж какому-нибудь купчишке непременно хочется стрелять в меня, пусть по крайней мере стреляет из-за угла, когда я гуляю, а не на дуэли... Ужасное положение! Воображаю, как моя дражайшая будет всем рассказывать, что я дерусь на дуэли с купцами..."
Подали кареты. В одну сел барон с графом-англоманом, в другую молчаливый египтолог с пистолетами и хирург. Все поехали в сторону Белянского леса, а немного спустя вдогонку им покатил на извозчике лакей барона Констанций. Верный слуга ругался на чем свет стоит и грозился про себя, что барин сторицей заплатит ему за эту прогулку. Но тем не менее он был встревожен.
В Белянской роще барон и трое его спутников застали уже своих противников, и обе группы, держась несколько поодаль, углубились в лес, раскинувшийся на берегу Вислы. Доктор Шуман был раздражен, Жецкий подавлен, а Вокульский мрачен. Барон, поглаживая редкую бородку, внимательно разглядывал противника и думал:
"Неплохо, должно быть, кормится этот купчик. Я рядом с ним выгляжу совсем как австрийская сигара рядом с быком. Черт меня побери, если я не выстрелю в воздух над головой этого дурня или... совсем откажусь стрелять... Да, это будет самое лучшее!"
