Сущность - Фрэнк де Фелитта
– Вы придете днем к доктору Шнайдерману?
– Я… да, наверное. Хорошо.
Доктор Вебер взглянул на эту красивую женщину. Типичная глухая стена, с которой он часто сталкивался за тридцать лет практики. Некоторые пациенты готовы были на все, кроме лечения. И эта была одной из самых упрямых.
Вряд ли ее можно было положить насильно. До тех пор, пока не навредит детям. Может, доктор Шевалье что-нибудь придумает.
– Можете пообедать в кафе, – сказал он. – Мой секретарь даст вам и детям бесплатные талоны.
– Я… хорошо. Спасибо, доктор Вебер.
Доктор Вебер открыл дверь и увидел Шнайдермана с детьми. Карлотта увела детей в сторону кафе. Доктор Вебер жестом попросил Шнайдермана подойти ближе.
– Может, выпьем кофе, Гэри?
– Да. Мне бы не помешало.
– Не эту муть, – попросил доктор Вебер, показывая на растворимый кофе в стеклянной банке. – Идем ко мне в кабинет.
Шнайдерман закрыл за собой дверь. В тихом кабинете доктор Вебер заварил кофе в капельной кофеварке. Он налил две чашки, и они молча пили. Шнайдерман внимательно наблюдал за своим руководителем.
– Что вы думаете, доктор Вебер?
– Меня очень это напрягает, Гэри.
– Да. Какого черта она привела детей?
– Чтобы продемонстрировать роль матери, найти поддержку.
Доктор Вебер выглянул в окно, щурясь на далекий самолет. Небо было затянуто дымкой – не облаками и не смогом, а какой-то плотной смесью того и другого. Далекие башни центра города казались призрачными серыми очертаниями в дымке.
– А как вам дети? – спросил Шнайдерман.
– Джули внимательна. Вторая девочка обычная. А Билли немного странный.
– В каком смысле?
– Очень напряженный. И серьезный. Не удивлюсь, если однажды он сам сюда придет, – ответил доктор Вебер, попивая кофе.
Но главный вопрос оставался без ответа. Что им с ней теперь делать? Что им позволял закон? Доктор Вебер и Шнайдерман погрузились в собственные внутренние дебаты.
– Интересный случай, – протянул доктор Вебер.
Шнайдерман резко поднял голову. Он ненавидел, когда доктор Вебер говорил о людях так, будто они были всего лишь игрой, где можно выиграть или проиграть. Это какая-то черствость? Или таким становишься спустя тридцать лет лечения истеричных и крайне больных личностей?
– Как думаете, она сделает вторую попытку, сэр?
Доктор Вебер сморщился, задумавшись.
– Знаете, – медленно начал он, – настоящая опасность самоубийства возникнет, если слишком рано избавиться от симптомов. Когда пациент лишен симптоматики, но еще не построил новые защитные механизмы и не справился с основной проблемой, тогда гнев и ненависть обращаются на него самого, и он может покончить с собой. Если ты заметишь такие признаки, будь осторожен.
– Да, сэр. Хорошо, если бы проблема была только в этом. Но ничто не избавит ее от этих галлюцинаций.
– Она сильно за них держится, – согласился доктор Вебер.
На мгновение оба замолчали. Копошение секретарши за дверью почему-то раздражало Шнайдермана. Он понял, что начинает сказываться недосып. Это дело выводило из себя. Он пытался сдержать нетерпение. И гадал, сможет ли доктор Вебер прийти к конкретному, окончательному диагнозу.
– И что нам остается? – наконец спросил Шнайдерман.
– Мы в тупике. Она будет ходить каждый день, если попросить, но не больше.
Шнайдерман устало откинулся на спинку стула. Не глядя помешал свой кофе.
– Ей не станет ни лучше, ни хуже, – вздохнул доктор.
– Ты видел, что случилось, когда мы надавили. Суицид. А до этого – аборт. Господи. Это первоклассная игра.
– Зачем ей так сильно нужны эти иллюзии? – спросил Шнайдерман. – Я не понимаю этого свирепого упорства.
Доктор Вебер повернулся. И увидел на лице Шнайдермана тот же самый отрешенный взгляд, который часто был у него самого.
– Карлотте грозит полная регрессия, – заметил доктор Вебер. – Она использует эту восточную личность как экстремальный метод закрытия от себя.
– Да, – согласился Шнайдерман, у него начала формироваться мысль, и он говорил медленно, пока она выкристаллизовывалась.
– Желание может быть очень пугающим и сильным.
– Я не понимаю.
– О, не знаю. Но мне интересно, кто скрывается за этой восточной маской.
Доктор Вебер наклонился ближе.
– Полегче. Следите за собой. Не говорите с ней о мотивах. Не попадайтесь в эту ловушку, Гэри.
Шнайдерман отстраненно закивал, все еще размышляя, и вышел.
Он поднялся наверх, к торговым автоматам, чтобы быстро перекусить. Не хотел встречаться в главном кафе с другими ординаторами. Ему нужно было побыть одному. Мыслей так много, а времени так мало.
«Эти игры, эта размытая двусмысленность», – почти с горечью думал Шнайдерман. Доктор Вебер мог верить одновременно в двадцать различных теорий, будто медицина – какая-то гигантская шахматная партия. Несколько лет назад психиатрия казалась конкретной дисциплиной. Почти как хирургия. Врачи находили болезнь, проникали в нее и удаляли. Но теперь это направление превратилось в лабиринт, состоящий из переплетенных нитей тысячи неопределенных воспоминаний и десяти тысяч неизвестных переменных. Исследовать Карлотту Моран было все равно что зайти в компьютерный банк с миллионом проводов без опознавательных знаков, и только один из них, микроскопический дефект, мог быть причиной болезни.
Шнайдерман предвидел два варианта. В конечном счете, ее могут навсегда закрыть в психиатрической больнице против воли, как только она совершит что-нибудь гротескно зрелищное. В этом случае она будет прозябать в забытом коридоре какой-нибудь дешевой, убогой государственной лечебницы. Или же Карлотта найдет способ продолжить сеансы. С ним, потом со следующим ординатором, а затем со следующим. Пока не сдастся или что-нибудь похуже. Шнайдерман боялся лечения в несколько лет. Он почти в него не верил. Тогда пациент и врач бессмысленно обмениваются пустяками, в то время как пациент остается закрытым для какого бы то ни было значимого исследования. Был случай, когда мужчина ходил к психиатру пятнадцать лет и ничего о себе не сказал. Ему просто нужна была безопасность встреч. Шнайдерман предвидел будущее Карлотты – искалеченную личность, неспособную функционировать в реальном мире, с иллюзией, что каким-то волшебным образом доктор излечит ее одним разговором.
До нее можно как-то достучаться? До того, как она закроется от внешнего мира? До того, как эти встречи превратятся в пустышку? Сейчас Карлотта была в неустойчивом состоянии. Она слушала, она менялась, она выполняла рекомендации. Если и есть подходящий момент нанести решительный удар, то сейчас. Через четыре месяца он закончит ординатуру. Уедет обратно на Западное побережье. И уже не сможет ей помочь.
Шнайдерман выпил кофе, как лекарство, выбросил стаканчик и уверенно вернулся в свой кабинет.
«А если это правда против правил?» – подумал он.
Увидев, как Карлотта входит в кабинет, боясь самой себя, запертая в странном кошмаре, так жестоко сковавшем ее жизнь, Шнайдерман понял, что у него нет выбора.
– Добрый день, Карлотта.
– Добрый день, – достаточно холодно ответила
