Болеслав Прус - Кукла
- Она уже признала вас, - сказал директор. - Дайте ей сахару... Прекрасная кобыла!
И он достал из кармана грязный кусок сахару, попахивающий табаком. Вокульский протянул его кобыле, которая, не задумываясь, проглотила его.
- Ставлю пятьдесят рублей, что она выиграет!.. - воскликнул директор. Принимаете?
- Конечно, - ответил Вокульский.
- Выиграет обязательно. Я дам первоклассного жокея и сам научу его, как ее вести. Но останься она у барона Кшешовского - разрази меня гром, если бы она не приплелась третьей к столбу. Да и вообще я не стал бы держать ее.
- Директор никак не может успокоиться, - сладко улыбаясь, вставил Марушевич.
- Успокоиться! - крикнул директор, багровея от гнева. - Ну, посудите сами, пан Вокульский: могу ли я поддерживать отношения с человеком, осмелившимся рассказывать, будто я в Люблинском продал лошадь, у которой был колер... Подобные вещи не забываются, пан Марушевич! - кричал он, все более повышая голос. - Не вмешайся граф, у пана Кшешовского сейчас сидела бы пуля в ноге... Я продал лошадь с колером... Хоть бы мне пришлось доложить сто рублей - лошадь выиграет. Хоть бы она пала после скачек... Пан барон еще увидит! У лошади колер! Ха-ха-ха! - разразился он демоническим смехом.
Осмотрев лошадь, все трое прошли в канцелярию, где Вокульский уплатил, что причиталось, поклявшись в душе никогда в жизни не упоминать про колер. Прощаясь с директором, он спросил:
- Нельзя ли пустить лошадь на скачки, не указывая фамилии хозяина?
- Сделаем.
- Только...
- О! будьте спокойны, - ответил директор, пожимая ему руку. - Для джентльмена скромность - первая добродетель. Надеюсь, что и пан Марушевич...
- О! - подтвердил Марушевич и произвел такое выразительное движение головой и руками, что не могло быть никакого сомнения в том, что тайна глубоко погребена в его груди.
Обходя манеж, Вокульский услышал сначала хлопанье бича, а затем перебранку четвертого господина с помощником директора.
- Это невежливо, сударь мой! - кричал четвертый. - У меня костюм лопается по швам...
- Выдержит, - флегматически возражал пан Шульц, хлопая бичом в сторону второго господина.
Вокульский вышел на улицу.
Он простился с Марушевичем и уже садился в пролетку, как вдруг ему в голову пришла странная мысль:
"Если эта лошадь возьмет приз, панна Изабелла полюбит меня..."
Остановив извозчика, он снова пошел в манеж; животное, минуту назад для него безразличное, вдруг стало близким и дорогим.
Входя в денник, он услышал тот же характерный звук, будто кого-то колотили головой о стену. И действительно, из-за перегородки выскочил мальчик Щепан с пылающими щеками и взъерошенными волосами, которые, по-видимому, только что трепала чья-то рука; следом за ним появился конюх Войцех, вытирая о куртку слегка засаленные пальцы. Вокульский дал старшему три рубля, младшему рубль и обещал их поблагодарить, только бы за лошадкой был хороший уход.
- Уж буду, сударь, беречь ее пуще жены, - ответил Войцех, кланяясь в пояс. - Да и хозяин ее не обидит, будьте уверены... На скачках, сударь, кобылка полетит как ветер...
Вокульский вошел в денник и с четверть часа пробыл с лошадью. Ее нежные ножки вызывали у него беспокойство, и он вздрагивал всякий раз, как по ее бархатистой коже пробегала дрожь: ему казалось, что она заболевает. Потом он обнял ее за шею, а когда она положила голову ему на плечо, поцеловал ее и прошептал:
- Если бы ты знала, сколько от тебя зависит... если бы ты знала!
С той поры он по нескольку раз в день ездил в манеж, кормил лошадь сахаром и ласкал ее. Он чувствовал, что в его трезвом уме пускает ростки нечто подобное суеверию. Если лошадь встречала его весело, он радовался этому, как хорошей примете; когда она была грустна, сердце его терзала тревога. Еще по дороге в манеж он говорил себе: "Если она сегодня веселая значит, панна Изабелла меня полюбит".
Порой в нем просыпался здравый смысл; тогда его охватывал гнев и презрение к самому себе.
"Что же это, - думал он, - значит, моя жизнь зависит от каприза какой-то женщины? Разве не найдется сто других? Предлагала же пани Мелитон познакомить меня с тремя, даже с четырьмя не менее красивыми. Пора в конце концов образумиться!"
Но, вместо того чтобы образумиться, он еще глубже погружался в омут безумия. В минуты просветления ему казалось, что на земле, вероятно, еще есть колдуны и один из них сглазил его. Тогда он с беспокойством повторял про себя:
"Я уже не тот... я становлюсь другим человеком... Как будто кто-то подменил мне душу..."
Иногда же в нем одерживал верх естествоиспытатель и психолог.
"Вот, - нашептывал ему этот второй человек где-то в глубине мозга, вот как мстит природа за нарушение ее законов. Смолоду ты пренебрегал сердцем, смеялся над любовью, продался в мужья старухе, а теперь расплачивайся. Капитал чуств, накопленный за долгие годы, вернулся к тебе сейчас с процентами..."
"Ну, хорошо, - думал он, - но ведь, в таком случае, мне полагалось бы сделаться развратником; почему же я думаю только о ней?"
"А черт его знает почему, - отвечал оппонент. - Может быть, именно эта женщина оказалась наиболее подходящей для тебя. Может быть, вправду, как говорит легенда, ваши души некогда, столетия назад, представляли единое целое..."
"Тогда она тоже должна меня любить... - говорил Вокульский. И прибавлял: - Если лошадь выиграет на скачках, это будет означать, что панна Изабелла полюбит меня... Ах, старый глупец, безумец, до чего ты дошел!"
За несколько дней до скачек к Вокульскому явился с визитом граф-англоман, с которым он познакомился на совещании у князя.
После обмена приветствиями граф, не сгибая спины, сел в кресло и сказал:
- Я в гости и по делу... Дэ-э... Вы позволите?
- К вашим услугам, граф.
- Барон Кшешовский, - продолжал граф, - лошадь которого вы приобрели, впрочем, совершенно законно, дэ-э, так вот, барон осмеливается покорнейше просить вас уступить ему эту лошадь! Цена не играет роли. Барон побился об заклад на большие суммы. Он предлагает тысячу двести рублей...
Вокульский похолодел; если он продаст лошадь, панна Изабелла наверняка станет его презирать...
- А что, граф, если у меня свои виды на лошадь? - возразил он.
- В таком случае, за вами справедливое преимущество, дэ-э, - процедил граф.
- Вы сами решили вопрос, граф, - сказал Вокульский и поклонился.
- Разве? Дэ-э... Я очень сочувствую барону, однако у вас больше прав.
Он поднялся с кресла, как автомат на пружинах, и, простившись, прибавил:
- Когда же к нотариусу, дорогой пан Вокульский, по поводу нашей компании? Поразмыслив, я вношу пятьдесят тысяч рублей... Дэ-э.
- Это уж зависит от вас, господа.
- Я горячо желаю, чтобы наша отчизна процветала, и поэтому вы, пан Вокульский, вполне располагаете моей симпатией и уважением, невзирая на неприятность, которую вы причиняете барону. Дэ-э. Он был так уверен, что вы уступите лошадь.
- Не могу.
- Я вас понимаю, - закончил граф. - Как бы дворянин ни рядился в шкуру делового человека, при первом же случае он вылезает из нее. А вы - прошу извинить мою смелость, - вы прежде всего дворянин, да еще английского образца, который всем нам должен служить примером.
Он крепко пожал хозяину руку и ушел. Вокульский признал в душе, что этот оригинал, похожий на марионетку, в сущности не лишен многих приятных качеств.
"Да! - подумал он. - С этими господами легче ужиться, чем с купцами. Они в самом деле вылеплены из другой глины...
Нечего удивляться, - продолжал он размышлять, - что панна Изабелла, воспитанная среди них, брезгует такими, как я. Ну, а что они делают на свете и для света? Уважают людей, которые могут им дать пятнадцать процентов годовых. Невелика заслуга!"
- Но как, черт возьми, дошло до них, что это я купил лошадь, пробормотал он, щелкнув пальцами. - Впрочем, не мудрено. Ведь я купил ее у Кшешовской через Марушевича. К тому же чересчур часто бываю в манеже, вся прислуга меня уже знает... Эх, я начинаю делать глупости и становлюсь опрометчив... С самого начала не нравился мне этот Марушевич...
Глава тринадцатая
Великосветские развлечения
Наконец наступил день скачек - ясный, но не жаркий, как раз в меру. Вокульский вскочил с постели в шестом часу и сразу же поехал навестить свою лошадку. Она встретила его довольно равнодушно, но была здорова, и Миллер был полон надежд.
- Что? - смеялся он, похлопывая Вокульского по плечу. - Загорелись, а? В вас проснулся спортсмен. Мы, сударь, во время скачек все ходим как очумелые. Наше пари на пятьдесят рубликов в силе, да? Они все равно что у меня в кармане. Вы можете хоть сейчас их выложить.
- И выложу с величайшим удовольствием, - отвечал Вокульский, а сам подумал: "Выиграет ли моя лошадь? Полюбит ли меня панна Изабелла? А вдруг что-нибудь случится? А вдруг лошадь сломает ногу?.."
Утренние часы тянулись так медленно, будто в движение их приводили ленивые волы. Вокульский только на минутку заглянул в магазин, за обедом ничего не ел, после обеда отправился в Саксонский сад, но думал все об одном: выиграет или не выиграет? Полюбит или не полюбит? Однако он пересилил себя и выехал на ипподром только около пяти.
