Дорога дней - Хажак Месропович Гюльназарян
— Как? — спросил я.
— Откуда я знаю! Украли что-то, отдали Гево. Они мне так и сказали: «Гево говорит, принеси деньги, а нет, неси что-нибудь другое. Он цену скажет, посчитает, а то и сдачи тебе отдаст, коли дороже будет».
Вардан замолчал. Было темно, и я не видел его лица, но по посапыванью и по тому, как часто он утирал нос рукавом рубахи, я понял, что мой друг плачет.
— Э-эх, видать, невезучий я! — вздохнул он.
— Потом? — спросил я нетерпеливо.
— Что «потом»? Ты, Рач-джан, не думай, я ведь еду только ворую, и арбуз твой стащил. Врал я, что не помню. — И он снова зашмыгал носом.
— Потом?
— Потом повстречал я однажды Гево, а он говорит: «Послушай, чем же ты лучше других, почему деньги не несешь?» А что я ему скажу? А он говорит: «Взял — так верни, хоть лопни. Нет денег — укради что-нибудь… Небось жрать ты горазд был». А я все молчу. Он обозлился, зашипел: «Принесешь — ладно, не принесешь — скажу ребятам, прибьют, как последнюю собаку». Вот и бьют они меня с того дня, где только увидят.
Я был страшно удивлен.
— А чего ты не пойдешь в милицию?
Вардан засмеялся:
— Эх, братец, какая там милиция для беспризорника. Да и что я им скажу? Да и узнай они, несдобровать мне.
У меня было два рубля, я их тут же протянул Вардану:
— На́, Вардан-джан, вот два рубля, а еще восемь завтра достану.
Не знаю, где я собирался доставать эти восемь рублей, тем более что я не мог не отдавать зарплату отцу. Но Вардан не взял и этих денег.
— Не надо, братец, не возьму. Да и что мне два рубля? Теперь я должен уже не десять — Ерванд говорит, я теперь целых тридцать пять рублей должен.
— Как же это так — тридцать пять?
— Так ведь проценты, а они с каждым месяцем растут.
Я, конечно, ничего не смыслил в этих расчетах.
Пытаясь как-нибудь подбодрить друга, я обнял его за плечи, но он вздрогнул и, снимая мою руку с плеча, сказал:
— Не надо.
— Ты не хочешь дружить со мной? — удивился я.
Его голос перешел на шепот:
— И другом тебе буду, а хочешь — братом, да только… вшей на мне много…
Было уже поздно. Парк опустел, на открытых эстрадах давно закончились все концерты и цирковые представления. В аллеях погасли фонари.
Я попрощался с Варданом. Он оставался в парке. Небо было безоблачное, дождя не ожидалось, и для ночлега он вряд ли нашел бы место лучше.
НЕЗНАКОМЫЙ МИР
Занятия в музыкальном училище закончились, как и во всех школах, и начались летние каникулы.
Еще до конца учебного года выяснилось, что я больше не увижу Чко, он не приедет на каникулы, потому что вся их семья переезжает в Тифлис, где отцу Чко предложили хорошую работу на мебельной фабрике.
В июне товарищ Папаян и Егинэ уехали на море. Перед отъездом они отдали мне ключ от своей квартиры.
— Каждый день играй на рояле, — сказал товарищ Папаян, — а вообще постарайся отдохнуть как следует. Ну, будь здоров.
Они уехали, и случилось так, что до самого их возвращения я ни разу и не заглянул на их квартиру, не до этого было.
В мастерской все шло по-прежнему. Я попросил Вардана не показываться больше в этих краях, так как боялся, что товарищу Сурену и в особенности мастеру Амазаспу не понравится моя дружба с беспризорником, а я не сумел бы объяснить, какой чудесный парень Вардан.
Он совсем не такой, как думали о беспризорниках все, кого я знал. Вардан не крал ничего, кроме еды, не был задирой, избегал потасовок, которые постоянно устраивали беспризорники, и самое удивительное — он любил все красивое: театр был для него чудом, цирк — чудом из чудес, а самым чудесным чудом был для него отряд пионеров.
В наивном желании сохранить мою дружбу Вардан оставлял мне лучшее из того, что ему удавалось стянуть, — фрукты, которые он «доставал» на Кантаре. И не понимал, что подобные проявления дружбы вовсе не нужны, что они даже обижают меня.
Отложенные мною два рубля мы потратили за несколько дней. Будь я богат, я бы каждый день кормил Вардана, моего вечно голодного друга, и он перестал бы красть. Но я не был богат, и поиски пищи оставались главной целью в его жизни.
Он был ловок. Так ловок, что, казалось, из него мог получиться прекрасный фокусник, посвяти его кто-либо в тайны этого искусства. Он проходил сквозь фруктовые ряды, торговцы с подозрением и враждебно оглядывали его.
— Эй ты, поворачивай оглобли! — орали на него со всех сторон.
Он привык к этому, не обращал никакого внимания и даже улыбался, показывая мелкие острые зубы, и спокойно продолжал путь. Я наблюдал за ним издали и каждый раз, когда он заканчивал свой обход, мне казалось, что сегодня моему другу нечего будет есть. Потом мы вместе отправлялись в сад
